В темном конце галереи ее ждало нечто. Свежесть воды, доносившаяся с канала, здесь меркла перед дыханием жара и огня. Ноздрей Клер достиг запах раскаленного металла и жженой плоти, а еще… Да, этот запах она не могла перепутать ни с чем. Крови.

Вокруг нее проносились виды роскошных галерей, а в конце них, возможно, расположилась пыточная. Невероятно, но жар усиливался. Клер не видела камина, но ощущала его близость. Или то была жаровня. Она остановилась, заметив кого-то впереди. Какое-то сгорбленное и сильное создание в маске склонилось над трупом женщины. В его руке был нож, и оно наносило порезы.

Клер не ощутила ужаса. В конце концов, это был просто сон. Но существо, истязавшее жертву, вдруг принюхалось и подняло голову. Даже в прорезях маски было видно, как изувечено его лицо. Клер не могла кричать. Она ждала. И глупо делала. Ведь он мог кинуться на нее с ножом. Такому существу всегда нужна новая жертва. Искалеченная рука держала за волосы голову мертвой женщины. Нож срезал не только драгоценности с ее шеи, но и кожу с тела. Порезы расцветали, как жадные алые рты, на женском трупе.

Существо, лишь заметив Клер, сумело оторваться от занятия, столь увлекшего его. Только на этот раз не было ни угрожающего шепота, ни резких движений хищника. Оно лишь произнесло всего одно слово:

– Корделия!

Клер проснулась с этим именем на губах. Ей почудилось, что анфилада мрачных залов все еще раскрывается перед ней, но теперь уже в ее собственном доме, будто отраженная многими зеркалами яви из сна. Наверное, почудилось спросонья. Кто-то манил ее из этой галереи своей изувеченной рукой.

«Корделия», – повторила мысленно Клер. Так ли звали женщину, которую он истязал и умертвил? Клер запомнила красивый профиль трупа, искромсанное ножом старинное парчовое платье и лилейную кожу покойницы, усыпанную пурпурными следами ножа. Его ножа. Нож в руке того существа почему-то казался еще более пугающим, чем целый набор хирургических предметов, которые применяют маньяки в фильмах ужасов для пыток жертв.

Клер поднесла руку к разгоряченному лбу. Вьющиеся пряди волос слиплись от пота. Голова горела. Похоже, она стала слишком слабонервной для того, чтобы смотреть по вечерам фильмы ужасов. Так что лучше оставить этот жанр более смелым людям.

Клер не помнила, когда ей последний раз было так жутко и плохо. И в ее одиноком доме нет никого, чтобы ее утешить. Конечно, можно взять телефон и набрать номер кого-то из родни или ближайших друзей, но не удивятся ли они, что она звонит им в такое время лишь затем, чтобы они ободрили ее.

Сейчас было слишком поздно или слишком рано? Клер сощурилась на светящийся циферблат часов. Скоро четыре утра. Ей стоило выспаться до рассвета, но она боялась увидеть еще один подобный сон.

Сны – как паразиты. Они вторгаются в реальность, захватывают сознание, сводят с ума. Клер тяжело откинулась на подушки и нащупала холодное ожерелье у себя на шее. Сейчас оно тоже показалось ей паразитом. Жемчужная нить, как гусеница, обвивала шею, липла к коже, током пропускала по телу холодок. Странно, что оно совсем не нагревалось от тепла ее тела. Жемчужины всегда оставались холодными. А еще более странно то, что она не решалась его снять. Ожерелье будто стало частью ее тела. Почти неотъемлемой. Иногда даже казалось, что это главная часть, а само тело под ней не важно.

Клер посмотрела в зеркало на стене. Нитка жемчуга выглядела на тонкой шее так красиво, что было бы жаль с ней расстаться. Однако могильный холодок, исходящий от бусин… Клер вспомнила ностальгическое сравнение: жемчужины – это клад, оставшийся от погибшей устрицы, свидетельство ее смерти. Нарост созревает внутри живой мякоти, его извлекают, и она гибнет. Жемчуг – это смерть, которую женщины с таким удовольствием носят на шее.

Кто сказал ей это? Клер нахмурилась. Кто-то говорил. Но кто? И когда? Память не подчинялась, будто Клер обкурилась наркотиками.

Кто из ее друзей мог произнести такие слова? Она точно придумала их не сама. Жемчуг! Смерть! Жемчуг – улика смерти!

Где она это слышала?

Попытка вспомнить оказалась слишком мучительной. В памяти будто захлопнулась какая-то дверь. Было почти физически больно оттого, что сознание старается преодолеть какой-то непреодолимый барьер.

Клер подумала, что зря она не пьет и не курит. Ее немногочисленные приятели утверждали, что глоток спиртного или выкуренная сигарета как нельзя лучше помогают при любых стрессах. Наверное, стоит попробовать. Напиться и забыться. До сих пор она слишком ценила свою трезвую голову. Ведь чтобы хорошо рисовать, нужна трезвость мысли.

Сейчас ей жутко хотелось спать, но перспектива увидеть новый кошмар мешала ей закрыть глаза. Веки налились свинцом, голова раскалывалась, но Клер решила чем-то отвлечься. Она взяла альбом и грифельный карандаш. Лучше было сделать набросок углем, но карандаш первым попался под руку.

Клер хотелось нарисовать что-то красивое, но карандаш начал сам бессмысленно скользить по бумаге. Нечеткие линии сливались в один безобразный клубок. Может, это вышло из-за того, что пальцы вспотели, или оттого, что веки слипались от желания спать. Ей почудилось, что стержень карандаша движется сам собой. Это не она нарисовала обезображенное лицо на листе бумаги, оно будто вышло само. То самое лицо, которое ей снилось. Которое она видела мельком в толпе, перед тем как с людьми происходили несчастные случаи.

Клер выронила карандаш. Рисунок лежал у нее на коленях, безобразный и шокирующий. Побочный эффект ее творчества. Она смотрела на него обескураженно, почти с ужасом. Наверное, так же Виктор Франкенштейн смотрел на дело своих рук, когда сотворил монстра. Все вышло настолько неожиданно! Клер потерла виски. Если бы это был очередной сон! Рисунок почему-то напугал ее очень сильно.

Минуту Клер сидела неподвижно, ощущая его на коленях, как омерзительное насекомое, а потом быстро скомкала и бросила под кровать. Иногда лучше чего-то не вспоминать. Вот и сейчас она силилась забыть нарисованное лицо, но оно, как назло, не выходило из памяти.

Под утро Клер заснула. Ей приснился чудесный сон. Уже проснувшись, она не могла поверить, что все это не произошло в действительности. Ощущение было таким, будто она только что парила в облаках. Вот что значит летать!

Наверное, сны – это и есть полет сознания куда-то в неизведанные миры. Ощущение чуда осталось. А ведь Клер еще ночью была уверена, что увидит нечто более жуткое, если заснет. Выходит, она ошибалась.

Во сне присутствовал некто, кто невыразимо понравился ей. Красивый, изысканный, белокурый и голубоглазый. Ей хотелось запомнить его лицо, чтобы нарисовать, но черты ускользали из памяти. Неужели все идеальное должно быть иллюзией?

Только дело было вовсе не в совершенстве того, кто ей снился. Просто рядом с ним она ощущала какое-то поразительное душевное тепло. Во сне было так приятно и радостно, будто к ней вернулся друг, которого она знала и любила когда-то давным-давно.

Они танцевали. Вернее, вальсировали. Или все-таки занимались любовью? Клер нахмурилась. Она не могла припомнить точно. Но впечатление осталось божественным. Это все равно что побывать ночью в объятиях ангела или олимпийского божества.

Вначале во сне она точно танцевала с ним, смотрела ему в лицо. Он старался чуть прикрывать глаза, потому что они сияли, как пламя свечи. И Клер разглядывала его ресницы, его скулы, шею, ворох кружевного жабо вокруг горла, золотое шитье камзола… Как красиво он одет. Интересно, а есть ли у его рукавов манжеты. Едва она захотела посмотреть, как он попросил:

– Не смотри вниз!

И все же она посмотрела, чтобы увидеть его обожженные руки. Обожженные и плохо действующие, потому что пальцы оказались искалеченными, будто их пытались вырвать раскаленными щипцами.

Искалеченные руки под изысканными рукавами. Неприятное и даже шокирующее сочетание. Клер задумчиво постукивала пальцами по браслету наручных часов и вдруг заметила, что крошечные стрелки на циферблате замерли. Наверное, кончилась батарейка. Клер сняла браслет с руки. Ей не хотелось носить на запястье остановившиеся часы, словно это плохая примета.