Все это было так необычно. Как во сне, она поднесла лезвие к собственной коже чуть пониже локтя и аккуратно провела им тонкую линию поперек руки. Боль тут же защипала, как тлеющие на руке угольки, но ощущение все равно было каким-то завораживающим. Лезвие чертило тонкий аккуратный рисунок. Такого нельзя было повторить на бумаге или холсте. Это искусство требовало в качестве полотна исключительно живой плоти. Уникальное искусство. Клер не могла оторвать глаз от тонкой раны, тут же налившейся алым цветом. Этот порез казался линией совершенства. Абсолютно идеальная черта на совершенном полотне ее лилейной кожи.

В этот раз порез не показался ей раскрывающимся, как жадные губы. Он был словно прямая дорога, уносящая ее в лабиринт воспоминаний. Клер видела кровоточащие черные свечи, ножи, мертвые женские тела на столе и кого-то стоящего над ними, кого-то в камзоле. Видела собственные ладони, исколотые шипами роз, и складки собственного подвенечного платья. Слышала вопрос:

– Зачем ты сюда пришла?

И тут же пренебрежительное:

– Ну ладно, раз уж пришла, оставайся! Смотри! Это будет и твоим промыслом когда-нибудь…

И скальпель в его руке опустился на грудь мертвой женщины. Манжеты окрасились кровью.

Окровавленные губы целовали Клер, и она чувствовала этот поцелуй. Он был и сладким, и жутким одновременно. Словно в губы пытается заползти змея, а не чей-то кровоточащий язык.

Ей виделись могилы и черви. Мраморные статуи и растерзанные трупы. Втоптанные в землю цветы и золотые монеты. Она ощущала, как сидит за изысканным столом, но ест плоть и червей. Ей доставляли удовольствие целующие ее губы, но было страшно от вида ран на этих губах.

Клер опомнилась только спустя несколько минут. Кровавые струйки уже стали такими густыми, что окрасили всю руку. Кровь закапала на ковер. Клер зажала рану пальцами, и они тут же окрасились в алый цвет.

Какая сильная боль! Странно, что болевые ощущения пришли только сейчас. Когда наносила порез, почти ничего не чувствовала. Так люди делают что-то в трансе или под воздействием гипноза. А потом наступает болезненное пробуждение.

Сейчас боль пульсировала в руке, как отдельное от тела живое существо, которое присосалось к тебе и требует страданий. Клер не помнила, куда дела аптечку с бинтами и мазями. Она схватила первое полотенце в ванной, чтобы наскоро обмотать им руку, но ее взгляд уперся в зеркало.

Вернее, нечто из зеркала перехватило ее взгляд. Нечто, что обитало в зеркале. Клер ахнула и уперлась руками в края раковины. Кровь продолжала течь по руке, а ее пальцы судорожно вцепились в мраморный бордюр. Ногти стали красными от крови, боль прожигала насквозь, но сознание горело сильнее.

«Кто ты? – хотела спросить Клер. – Чего от меня хочешь? Зачем преследуешь меня? Зачем навязываешь мне свои мысли? Почему ты убиваешь людей вокруг меня?» Почему, почему, почему…

Так много вопросов накопилось у нее, только не имело смысла произносить их вслух, потому что Клер знала, что он не станет отвечать ни на один. Если бы хотел, то давно бы ответил, потому что мог читать в ее сознании, как по раскрытой книге. Но вместо того чтобы дать ей хоть крошечную надежду на то, что она не сходит с ума, он только усмехался. Клер видела его зловещий оскал, слышала хохот. А еще окровавленное лезвие в его руке. Она это видела. По ту сторону зеркала. Странное лезвие. Почти такое же, как то, что она нашла у себя, только с какой-то эмблемой на рукоятке.

У Клер перехватило дыхание. Она смотрела в зеркало так же пристально, как существо оттуда пялилось на нее. Оно жило там, в зазеркалье, или просто пряталось? Она воображала его себе или оно правда есть? Клер старалась найти ответы сама, но все было так запутано.

Зеркало вдруг подернулось туманной дымкой, как будто ни с того ни с сего вдруг запотело. И это в холодном помещении, где нет ни пара, ни горячей воды. Клер потянулась протереть стекло и только потом вспомнила, что ее рука все еще в крови. Но уже было поздно останавливаться. На зеркале остался длинный кровавый след. Как будто после убийства, когда рядом кого-то зарезали и густая багровая кровь забрызгала стекло. Помнят ли зеркала об убийствах?

Где-то далеко в комнате звонил телефон. Наверное, это Шанна снова хотела поделиться последними новостями о разбередивших ее воображение катастрофах. Или Брэд названивал, чтобы напроситься в гости или на свидание. Треньканье звонка доносилось будто совсем из другого мира. Из обычного земного мира. А здесь, перед зеркалом в ванной, словно раскрывался целый космос, прикрытый лишь отражающей амальгамой. Сейчас Клер видела лишь свое настороженное отражение, но знала, что за ним в любой миг может раскрыться целая вселенная, наполненная непостижимыми ужасами, как в произведениях Лавкрафта.

«Кто ты и чего хочешь от меня?» – Она не произносила эти слова, но вопросы повисли в сознании, будто дым от костра. Клер хотела все знать. Силилась что-то вспомнить. Что-то, что произошло очень давно и совсем не с ней. Однако события странным образом были ей знакомы. Нужно было лишь напрячь память. Но она не могла сделать над собой усилие. Куда легче порезать себя, снова причинить телу боль. Ведь физическая боль очень часто оказывается не такой страшной, как боль, затаенная глубоко в подсознании.

Воспоминания – как спящий дракон. Они затаиваются где-то глубоко в мозгу и обвивают его своими когтями и щупальцами. Всего миг – и они дохнут огнем. Для целого огненного взрыва достаточно лишь крошечной спички. Тонкого намека, неосторожно брошенного слова или какой-то случайно замеченной вещи, которая вдруг пробудила боль в памяти, снова сделала ее активной. В этот миг проснувшийся дракон становится неукротим, он спалит весь твой разум и все, до чего сможет дотянуться через него.

Клер понимала это. Будь на то ее добрая воля, она предпочла бы не вспоминать ничего. Но воспоминания оживали сами собой. Они будто ей и не принадлежали, а прокручивались, как картинки на экране. Как кадры какого-то готического фильма. Сад с роскошными благоухающими в ночи розами, под которыми в земле гниют трупы. Кровь в кубках на столе. Тела, изрезанные ножом практически до неузнаваемого состояния. Но Клер знала, кто эти мертвецы. Когда-то это были ее враги. Теперь это были изувеченные трупы. Потому что когда-то эти же самые люди изувечили его самого. Его… Клер щурилась на пламя свечей. Она не могла восстановить в своих воспоминаниях лица. Ей мерещились лишь черные свечи, истекающие не плавящимся воском, а кровью. Свечи для колдовства. В воспоминаниях она знала этот ритуал, но не помнила его смысла.

В воспоминаниях она сидела за дубовым столом для пира. Совершенно пустым, не считая кого-то, кто сидел по другую сторону от нее. И лицо его пряталось в тени. Хотя странно, откуда взяться тени, если вокруг него поставлено столько свечей. Красив он или безобразен? Как Клер ни силилась, а она не могла этого рассмотреть. Это было не в ее власти. Пока! Она видела лишь его руки, лежащие на столе. Вернее, только манжеты вокруг этих рук и блеск дорогих перстней. На ее пальцах тоже были дорогие кольца, которых в теперешней жизни она никогда не носила, и пышные манжеты, и нежнейшие рукава, перевитые нитями жемчуга. На лоб тоже давила тяжесть жемчужин. Жемчужины – свидетельства смерти устриц. И Клер ощущала каждой клеточкой кожи, как же они тяжелы. Казалось, что на коже лежат тельца мертвых насекомых.

А на изысканных тарелках перед ней действительно лежали мертвые черви и кусочки плоти. Она знала, что эта плоть была человеческой, поэтому не притрагивалась к столовым приборам из золота. Она чувствовала себя так, будто умерла сама. И это вовсе не из-за того, что корсет на китовом усе стискивал грудь так, что перехватывало дыхание. Она чувствовала себя тенью. Тенью в белом на омерзительном пиру. А он ждал. Ждал, пока она что-то решит. И она взяла в руки одну из золоченых вилок.

Клер казалось, что часы на комоде отсчитали уже, по меньшей мере, не одно столетие. Узорчатые стрелки вертелись по циферблату мимо римских цифр. Все цифры были ей хорошо знакомы, но она так и не смогла сосчитать, сколько же точно часов прошло.