Константин сразу же завалился на свою походную кровать и крепко заснул. Александр же тайком подошёл к камер-фрау Гесслер с просьбой остаться в эту ночь в прихожей до появления графа Палена. «Когда он явится, войдёшь к нам и разбудишь меня, если я буду спать», — добавил он изумлённой такой просьбой камеристке.

В соседнем с его опочивальней покое сидели его адъютанты — Уваров, Волконский, Бороздин. А он лежал одетый на кровати и прислушивался к каждому шороху.

Гесслер не входила в покой Александра, граф Палён не пришёл ещё. Но уже раздавались во дворце истошные крики, уже слышались хохот, топот сапог, уже звенели разбиваемые зеркала. Первым в спальню Александра ворвался Николай Зубов, несколько минул назад ударивший царя в висок золотой табакеркой, зажатой в кулаке. Удавленный заговорщиками император уже лежал на своей железной койке, кое-как приведённый в порядок...

   — Ваше величество, — голос Зубова снизился до шёпота, — ваш отец скончался...

Александр рывком повернулся от стены, поднялся, и страшная гримаса исказила его лицо. Полковник Бороздин подскочил к наследнику, подхватил его под мышки — Александр побледнел и повалился на пол, но, поддержанный Бороздиным, быстро оправился и отошёл к окну.

О чём думал он в эти первые минуты после убийства отца? Наверное, о том, что всю жизнь не будет давать ему ни сна, ни покоя эта смерть, которую поощрил он сам, одобрив весь заговор. Разве мог он даже предположить, что отец его отречётся от престола, но он тешил себя этой мыслью, заглушая здравый смысл.

Поручик Полторацкий вбежал в спальню Александра. Тот сидел, свесив голову, в кресле, без мундира, но в штанах, с синей лентой поверх жилета. Полторацкий отдал честь, громко выкрикнул:

   — Поздравляю, ваше величество!

   — Что ты, что, Полторацкий, — запротестовал Александр.

Палён и Бенингсен приблизились к новому императору.

   — Как вы посмели! Я никогда этого не желал и не приказывал!

Он вскочил и опять повалился на пол. Палён кинулся на колени:

   — Ваше величество, теперь не время... Сорок два миллиона человек зависят от вашей твёрдости...

Он обернулся и резко сказал Полторацкому:

   — Господин офицер! Извольте идти в караул! Император сейчас выйдет!

Он действительно вышел. Бледный, дрожащий, но твёрдый, он сделал несколько шагов и, заикаясь, произнёс:

   — Батюшка скончался от апоплексического удара. Всё будет при мне, как при бабушке...

Громкое «ура» раздалось со всех сторон. А Константин всё ещё спал на своей походной железной койке. Пьяный Платон Зубов ворвался в его опочивальню, адъютанты задерживали его, но он сообщил им о смерти Павла, и мгновенная тишина настала в прихожей. Платон грубо сдёрнул с Константина одеяло, на него пахнуло запахом перегара.

   — Ну, вставайте! — закричал Платон. — Идите к императору Александру, он ждёт вас.

Константин ещё не совсем проснулся, дерзкая речь Зубова привела его в странное состояние: ему казалось, что он ещё спит и видит кошмар. Но Платон был живым видением, а не фантомом. Он стащил Константина за руку с постели, бросил ему сюртук, панталоны, сапоги. Константин машинально надевал, всё ещё не очнувшись от сна, последовал за Зубовым. Не забыл Константин, однако, захватить свою польскую саблю.

Вбежав в комнату брата, Константин увидел Александра в слезах и пьяного Уварова, сидящего на мраморном столе.

   — Отца больше нет, — сказал брату Александр.

Рука Константина сама собой потянулась к сабле — он понял слова Александра так, что заговор был обращён против всей императорской фамилии, и приготовился обороняться, во всяком случае, дорого отдать свою жизнь, защищая честь и достоинство престола.

Он склонился к Александру и услышал его шёпот:

   — Они твёрдо обещали мне, что сохранят батюшке жизнь...

Константин отшатнулся от брата.

   — Ты будешь мне верен? — негромко произнёс Александр.

   — Присягаю первым, — так же тихо ответил Константин.

   — Едем отсюда в Зимний, — поднялся Александр, — ты мне нужен, я полагаюсь на тебя. Здесь мне всё постыло...

Как преобразует этот мир луна, какие удивительные краски, отблески, полосы создают чистое небо и ночное светило на нём, какими странными и нереальными кажутся в этом свете все вещи, и вся дневная жизнь с её суетой отступает, становится ненужной и даже отвратительной в этой голубоватой, перламутровой дымке лунной ночи. Яснее, отчётливее проступают скрытые в глубине души чувства, оттенки любви и добра, как будто обнажаются скрытые пружины потаённого мира, хранящегося в душе человека! Так думалось Маргарите, когда она от окна смотрела вглубь комнаты, освещённой этим призрачным нереальным светом. Да и вообще существует ли дневной мир с его суетой и видимой реальностью, существуют ли еда и заботы или под покровом суеты мы лишь забываем о том, каков на самом деле мир Вселенной, каковы мотивы и причины, лежащие в основе всех дневных поступков человека? Такие мысли приходили ей, и она была вея охвачена какой-то неземной жалостью ко всему живому, не освещённому этим призрачным светом, не выступающему в своей естественной сути на ярком солнце.

   — Я только теперь понял удивительные слова из «Песни песней», — тихо сказал Александр, — только в таком нереальном свете можно понять до глубины души эти строгие и спокойные слова.

И он, тоже охваченный лунным пламенем, начал читать эти строки:

   — Нельзя сказать лучше, — снова прошептал он, — но в этом свете вся ты прозрачна, словно облако под луной...

   — Ты преувеличиваешь, — засмеялась Маргарита, — просто лунный свет заставляет по-другому смотреть на мир! Да и вообще, что знаем мы о нашем мире, если взираем на него лишь своими несовершенными глазами...

   — Иди ко мне, — протянул он руки, — под этим лунным светом и наша любовь кажется мне нереальной, тонкой, пронизанной лунными отблесками, словно сеть, в которую мы попали оба и никогда от неё не освободимся...

   — И стоит ли освобождаться? — в тон ему ответила она. — Разве это не самый прекрасный плен из всего, что существует на свете, разве это не самый пленительный сон, в котором мы спим и не хотим пробуждаться к грубой реальности жития?

   — Древние знали мир лучше, если могли о нём сказать такими словами, что до сих пор волнуют и тревожат сердце:

Он опять протянул руки, она тихонько склонилась в эти крепкие объятия, и губы их слились в долгом и страстном поцелуе.

   — Я боюсь только одного, — прошептала она, — что ты просто видение, мой неощутимый сон, боюсь проснуться и не увидеть тебя рядом...