Он подал ей руку, и она уже собралась, подхватив край длинного шлейфа, влететь в коляску, когда дорогу ей преградил высокий худой старец в рваной одежде и с длинной суковатой, гладко отполированной палкой в руке. Как он прорвался сквозь весёлую свадебную толпу, оставалось лишь удивляться.

Старик глянул на Маргариту выцветшими голубыми глазами, глубоко спрятанными под нависшими седыми косматыми бровями, стянул рваную шапку с нечёсаной сивой головы, поклонился ей в ноги и гнусаво сказал:

   — Игуменья Мария, прими от меня сей посох! — И протянул Маргарите отполированную до блеска палку.

Александр уже хотел было отодвинуть старика плечом, закрыть от его взгляда сияющее, расцветшее лицо своей молодой жены, но Маргарита удивлённо вгляделась в старика.

   — Подожди, Александр, такое бывает нечасто...

Александр подвинулся к старику поближе, лицо его не предвещало тому ничего хорошего.

   — Дедушка, почему ты назвал меня Марией? — удивлённо обратилась к старику Маргарита. — Меня зовут Маргарита.

Этого старика, блаженного, юродивого, шатающегося по улицам Москвы, знали все. Суровый и непреклонный старик язвил богачей и грозил своим посохом мерзавцам и негодяям, которых было много на Москве, и все побаивались его резкого, правдивого и страшного языка.

   — Будешь Марией, — строго ответил старик. — Возьми мой посох, пригодится...

Маргарита взглянула на Александра, словно бы спрашивая его согласия и совета. Он недоумённо пожал плечами. Он и сам не знал, как поступить в таком случае.

   — Возьми, — снова провозгласил старик, — пригодится...

Она протянула руку, затянутую в атласную перчатку, и ухватилась за скользкую ручку. Старик низко поклонился Маргарите и исчез в толпе, словно его и не было...

Маргарита влезла в экипаж с этой гладкой палкой в руке и огляделась, ища, куда бы её поставить. Но во всех углах палка просто упала бы, и всю дорогу до самого дома, где проходило свадебное пиршество, она держала её в руке. Выходя из коляски, невольно подпёрлась ею.

Увидев палку в руке дочери, недоумённо уставились на неё отец и мать, встречавшие новобрачных у порога дома. И опять поискала Маргарита взглядом, куда бы её поставить, и не нашла места. Так, с палкой юродивого в руке, она и вошла в дом.

Долго продолжался свадебный пир в доме Нарышкиных, много провозглашалось тостов, кричали извечное «горько», и смущённые новобрачные поднимались с места и прикладывались губами друг к другу, гремела музыка с хоров, и скользили по наборному паркету пары, целовали Маргариту младшие сёстры и братья, и сверкали паникадила тысячами свечей.

Но вот приблизилась полночь, и Александр с Маргаритой тихо встали со своих мест, выскользнули в полутёмную прихожую и вышли на крыльцо под ясное вызвездившееся небо.

Они сели в коляску, и тройка лошадей помчала их в новый дом Тучкова, который он снял для себя и своей молодой жены. Купить дом ему было не по средствам, а родители Маргариты не смогли выделить ей новое приданое: всё уже было расписано по всем детям — каждый получал свою долю. Первое приданое Маргариты почти всё досталось первому мужу, но ни Александр, ни Маргарита ни словом не заикнулись об этом. Что им было до денег, до вещей, если они были вместе!

Их встретили лишь одна дворовая девушка, которую отпустила с Маргаритой Варвара Алексеевна, да старая повариха, жившая ещё в доме Тучковых. Обе поздравили молодых, а те были рады, что шумное сборище осталось позади и теперь они будут вдвоём, только вдвоём.

Он нежно и трогательно поцеловал её в губы, прижал к себе, и у неё от избытка чувств и долгого ожидания этой минуты наедине хлынули слёзы.

   — Мне казалось, — твердила она, — что никогда этого не будет, что мы расстанемся навсегда. До самой последней минуты мне не верилось, что ты станешь моим супругом...

   — Успокойся, Маргарита, — шептал он, — никогда больше мы не разлучимся, мы всегда и везде будем вместе...

   — Но если ты пойдёшь на войну, я не переживу этого, — ещё горше заплакала Маргарита, — обещай, что, если это случится, ты непременно возьмёшь меня с собой...

   — Конечно, любимая, разве я смогу хотя бы одну минуту пробыть без тебя?

   — Я буду твоим адъютантом, твоим слугой, твоим денщиком, буду чистить твои сапоги, только не оставляй меня одну, всегда бери меня с собой.

   — Клянусь, — весело ответил он.

Наутро Варвара Алексеевна приехала в дом старшей дочери.

Позади её коляски тащился целый воз всякой утвари. Маргарита выскочила на невысокое крылечко без перил и без навеса.

   — Маман! — закричала она, — Зачем, у нас есть всё, что нужно для нашей походной жизни...

   — Вот именно — для походной жизни, — ворчливо отвечала мать, вылезая из старой коляски, — а вот о всяких мелочах ты и не подумала.

И она приказала дворовой девушке, которую привезла с собой, поварихе Маргариты и кучеру перетаскивать в дом перины, покрывала, подушки, сундуки, набитые материями, кухонную и столовую посуду.

Все такие вещи Маргарита доставила в свой новый дом раньше, всё, что осталось ей от первого приданого. И всё у неё было. Но, увидев, с каким осуждением и недовольством ходила мать по тесному крохотному дому, Маргарита вскипела и почти закричала на Варвару Алексеевну:

   — Если вы думаете, маман, что я нищая, то вы глубоко заблуждаетесь, я самая богатая женщина на свете, у меня есть такое сокровище, о котором мечтают все девушки! И только мне посчастливилось его заполучить...

И вдруг мать подошла к ней, прижалась всем своим большим тяжёлым телом, положила голову ей на плечо и заплакала горькими бабьими слезами.

   — Да ведь ничего мне не жалко для тебя, кровиночки моей, а как подумаю, что ты на мою старенькую подушку будешь голову класть, так мне хоть охапку соломы под голову, лишь бы тебе было сладко на моей подушке спать...

И Маргарита обняла мать, почувствовала всё тепло её души и тоже заплакала вместе с ней.

Такими, плачущими в объятиях друг друга, и застал их Александр, вышедший из своего кабинета. Маргарита повернула к нему залитое слезами лицо и проговорила:

   — Навезла мне мама всякой всячины, чтобы мне лучше жилось в новом доме.

Александр нахмурился: не понравились ему эти слёзы и подушки.

   — У нас в доме, — строго сказал он, — есть всё, что нам необходимо.

Варвара Алексеевна оторвалась от Маргариты и произнесла, утирая слёзы:

   — Что ты её слушаешь, ничего я не навезла, а привезла только палку, которую ей юродивый подарил. На счастье, знать, подарил...

Она сходила за этой гладкой, отполированной руками палкой, торжественно поставила её в красный угол и сказала:

   — Негоже оставлять подарки в чужом дому...

Тихонько перебирали копытами вороные, шестёркой запряжённые в погребальную колесницу, кони, низко над глазами их нависали чёрные султаны, неслышно, почти не гремя колёсами, катился катафалк.

Константин стоял на углу Невского и Морской, слегка поодаль от императора, своего отца, и устремлял глаза на обитый чёрным гроб, торжественно возвышающийся в середине колонок катафалка, на бархатные подушки — их несли на вытянутых руках маршалы и генералы, на сверкавшие золотом кругляши наград, которые никогда не надевал при жизни Александр Васильевич.

Гвардия не почтила своим уважением умершего полководца, генералиссимуса армии — император запретил ей сопровождать гроб до Александро-Невской лавры. Вдоль улицы лишь шпалерами стояли солдаты, рядовые армии, оставляя свободным только узкий проход для шестёрки погребальных лошадей.

Но позади солдат колыхалась и текла людская река — весь Петербург вышел проводить первого героя, старого Суворова, одно имя которого наводило ужас на противника.

Император не поехал вслед за погребальной колесницей. Он долго ждал выноса тела из дома Хвостова, где в предсмертные минуты лежал старый полководец. Приготовленный для него раньше дворец пустовал: в самые последние дни Суворов снова подвергся такой опале Павла, что по сравнению с ней ссылки его в деревню казались пустяками.