И теперь, отправляясь после краткого представления главнокомандующему, он положил приобрести те же привычки, что и Суворов. Ну, не сено тащить во дворец, а свой кожаный матрац, тонкий, как блин, свою походную железную койку да такую же, как тюфяк, плоскую кожаную подушку велел приготовить приставленному к нему казаку Пантелееву. И разбудить себя велел до света.
И не зря. Уже в пять утра явился к нему Суворов с докладом. Он ожидал встретить Константина ещё мягкой постели, но был приятно разочарован. Молодой великий князь встретил его у порога чисто выбритый, подтянутый, с бравым видом.
— Молодец, ваше императорское высочество, — низко склонился перед сыном Павла старый, сухонький, просто одетый, без всяких знаков отличия Суворов. — По-нашенски, по-русски, кто рано встаёт, тому Бог даёт...
Едва они сели, как Суворов по своей, привычке чётко и резко заговорил о положении дел:
— Французов тут и в Италии почти девяносто тысяч. Римская и неаполитанская армия дерётся хорошо, командует Макдональд, свирепый вояка. А на севере Шерер, и у него двадцать восемь тысяч. Но генерал дряхлый, неспешный, бить можно с лёту. Лишь бы не отставать. А в армии у нас одни обозы, да жёны, да дети, да мягкие перины. Приказал всё оставить, борзых велел отправить домой — наладились для охоты, а уж дворни — целые возы... Наших едва семнадцать тысяч да австрийцев шестьдесят шесть тысяч. Пехоты едва больше четырнадцати тысяч да казаков две тысячи восемьсот.
Константин уже знал, что едва приехал в армию Суворов, как тут же дал ордер генералу Розенбергу:
«Дошло до меня сведение, что обер-офицеры нуждаются содержать свои повозки, а особливо солдаты, у коих жёны при полках находятся. Рекомендую для уменьшения партикулярных обозов содержать в каждой роте обер-офицерам по одной повозке с тремя лошадьми, солдатских жён оставя по одной для мытья белья, излишних остановить...»
И пошли бесконечные переходы, марши. За две недели войска сделали 520 вёрст, иногда проходя в сутки по шестьдесят вёрст. И появились болезни — обувка развалилась, многие офицеры, не говоря уж о солдатах, шли босиком, а тех, кто не выдерживал марша, везли на повозках.
— Австрийцы не могут так быстро ходить, — усмехнулся Суворов, — отстают, но задаю новый переход, исходя не из фактического присутствия, а от плана. Недовольны, да подтягиваются...
Всё это Константин уже знал, но внимательно слушал старого фельдмаршала. Слышал, как выпрягли веронцы лошадей из повозки Суворова и сами вкатили его в город на руках, украсили весь город цветами, а вечером в его честь устроили обширную иллюминацию. Но Суворов недолго задержался в Вероне. Он только принял здесь командование всей армией союзников, познакомился с командирами всех частей, особенно радостно расцеловался с известным ему ещё по старым делам Багратионом, обнял храброго Милорадовича, а вместо торжественной речи, шагая из угла в угол, стал бросать отрывистые слова:
— Субординация! Экзерциция! Военный шаг — аршин! В захождении — полтора! Голова хвоста не ждёт! Внезапно, как снег на голову! Пуля бьёт в полчеловека! Стреляй редко, да метко! Штыком коли крепко! Мы пришли бить безбожных французишек! Они воюют колоннами, и мы их будем бить колоннами! Жителей не обижать! Просящего пощады помилуй!
Австрийские генералы ещё не привыкли к такой резкой и отрывистой речи, в которой содержались все боевые навыки армии, служащей под началом Суворова, и втихомолку смеялись. А меж тем всё, что говорил Суворов, было его стратегией и тактикой, и лишь потом, после долгих размышлений, и битые французами австрийские генералы поняли смысл его тактики.
Показав таким оригинальным образом суть дальнейших действий, он потребовал у генерала Розенберга, представлявшего ему русских и австрийских генералов и командиров частей, «два полка пехоты да два полчка казачков». Розенберг недоумевающе смотрел на сухонького маленького главнокомандующего, не поняв его просьбу — ведь все войска были в его распоряжении.
И только князь Багратион, хорошо знавший стиль Суворова, сказал, что его отряд готов к выступлению.
Суворов обрадовался и приказал выступать. Багратион уже через полчаса вышел из Вероны.
Все эти отголоски торжественной церемонии принятия Суворовым командования союзной армией Константин уже слышал. Также слышал, как Мелас, австрийский подчинённый Суворова, смеялся над стилем и слогом Суворова.
— Что это за стратегия — неприятеля везде атаковать!
Но быстрые переходы, марши и стремительность наступления позволили Суворову за десять дней пройти небывалое для австрийцев расстояние, одержать несколько побед и выиграть одно крупное сражение.
И вот теперь этот седой, щупленький, со впалыми щеками и яркими глазами фельдмаршал сидел и представлял Константину, молодому, необстрелянному волонтёру, подробный доклад о всех своих действиях.
Великий князь ёжился и смущался, но он уже привык получать рапорты от своих генералов в Петергофе и Петербурге и потому ждал, пока старый служака не кончит свой доклад. Затем тихо и просительно проговорил:
— А где место мне определите, Александр Васильевич?
Суворов внимательно взглянул на Константина, понял, как волнуется под его взглядом молодой великий князь.
— Пока побудь у Розенберга, — коротко сказал он.
Суворов низко, касаясь рукой пола, поклонился Константину, и тот снова почувствовал себя слишком стеснённым этой рабской угодливостью, но тут же одёрнул себя: не ему, молодому человеку двадцати лет, кланяется Суворов, титулу его, императорскому сыну кланяется.
— А не побрезгуйте, ваше императорское высочество, — резко выпрямился Суворов, — откушайте, что Бог послал...
— Благодарю, Александр Васильевич, с удовольствием, — даже покраснел от такого неожиданного приглашения Константин.
И как же отличался обед у Суворова от тех торжественных обедов, завтраков и ужинов, которыми угощали его в Вене, особенно посол Разумовский. Там вино лилось рекой, хоть и не особо привычен был к нему Константин, столы ломились от устриц и ананасов, запечённых в тесте индеек и ломтиков сочной свинины, кушаний под такими соусами, что пальчики оближешь.
У Суворова обед отличался необыкновенной простотой и быстрой сменой блюд. Щи русские, каша гречневая, кусок говядины отварной да стакан холодной воды для утоления жажды. И кончился обед в каких-нибудь полчаса. Никакого послеобеденного отдыха — Суворов сразу же поехал к войскам, а великий князь приказал подавать коня и собрал свою свиту, чтобы тут же отъехать к Розенбергу.
В пути он много размышлял. Суворов не тратит времени на удовольствия и пирушки, у него всё подчинено одной лишь цели — бить противника, стремительность и напористость в его характере и всей его деятельности. Может быть, это и создало ему славу самого знаменитого в Европе полководца, даже самые несговорчивые политики предложили в командующие союзными войсками для борьбы с Наполеоном именно его, уже старого, но горящего каким-то нездешним внутренним огнём. Ах, кабы хоть немного походить на него, этого великого водителя войска!
Константин усвоил наступательную политику Суворова, ему вместе с войском хотелось идти и идти вперёд. Добравшись до главной квартиры генерала Розенберга, Константин решил последовать во всём примеру Суворова. Вместо того чтобы разместиться в большом доме деревушки, занятой русскими войсками, он велел поставить себе у самого края полей палатку, свою раскладную железную койку, положить на неё тонкий кожаный тюфяк и такую же плоскую подушку. И хоть возле его палатки день и ночь стоял караул почти из целого батальона и толпилась вокруг молодого великого князя свита, состоящая из адъютантов и казаков, офицеров и даже Аркадия, сына самого Суворова, он чувствовал себя так, словно бы находился в самом центре боев с неприятелем.
Между тем у Суворова происходили странные нелады с неприятелем. Перед его фронтом была армия торопливо отступавшего Моро, знаменитого генерала Наполеона. Но из Средней Италии шёл к нему навстречу сильный боевой генерал Макдональд со свежим сорокатысячным войском. А в самом тылу ещё оставались не взятые крепости с незначительными, правда, гарнизонами, но и они могли беспокоить старого воителя. Австрийцы требовали, чтобы Суворов взял крепости во что бы то ни стало: им нужна была завоёванная территория, чтобы снова ввести туда свои порядки. Главнокомандующий скрепя сердце отделил часть своих войск для осадных действий, но выступил из Милана навстречу полевым армиям французов. Он хотел поодиночке разбить обе армии, сначала Моро, всё ещё стремительно отступавшего, а затем Макдональда.
