Празднично, наверное, будет сегодня, торжественно снимут этот огромный ящик с памятной стелы с золотым двуглавым орлом на его вершине, а потом, наверное, потянутся сюда и другие люди — полки поставят памятники своим однополчанам, родственники закажут надгробия.

Она подошла к маленькому скромному холмику у самого края поля — здесь лежала её незабвенная подруга Тереза Бувье. Вспоминалось, как шептала она в последнюю минуту: «Помните, тысяча рублей на масло для лампады Николушке, помните, не забудьте...» Она не забыла — эта тысяча рублей выкроена из скудного жалованья Терезы для лампады воспитаннику, к которому она была привязана как к родному. Поклонилась холмику: «Всё помню, Тереза...»

Частенько ругались они — и это вспомнила игуменья Мария. Маргарита не привыкла считать деньги, раздавала их направо и налево, а Тереза придерживала, иногда даже прятала, берегла крупу и муку, и нередко Маргарите приходилось брать их украдкой, чтобы помочь бедному крестьянину или его заморённой жене.

Католичка Тереза так и не приняла русскую православную веру, и похоронили её по всем её обрядам. А вот поди ж ты, прожила столько лет в православном монастыре вместе с ней, Маргаритой...

Рядом покоится и Марта, тоже подруга, тоже католичка, тоже жившая вместе с ней много лет в общине.

«Как странно, — думалось ей, — могла ли я предполагать, что когда-нибудь стану игуменьей Марией?» Даже тогда, когда приняла она постриг в монахини с именем Мелании, не подозревала, что станет игуменьей. Имя было выбрано Филаретом не случайно — какое сходство судеб, какая разница в веках!

Мелания была женой знатного римского вельможи в самые первые века христианства. Удивительная красавица, знатная, богатая, она была образцом добродетели. Мужество, целомудрие, божественная правда отличали её жизнь. Как и Маргарита, она потеряла сына и всю свою дальнейшую жизнь посвятила богоугодным делам.

Она уговорила мужа остаток дней провести в полной чистоте, а всё своё огромное состояние употребила на сооружение церквей и монастырей, выкупленных, на благотворительные дела. И всего этого было ещё недостаточно для святой женщины. Она отправилась в Палестину и близ Елеонской горы основала женский монастырь.

Недолго продержалось это имя у монахини Мелании. Святитель Филарет сказал ей вскоре:

— Полно тебе ходить чёрной булавкой! Пора тебе облечься в одежду, приличную жительству. Бог тебя призывает мною, недостойным!

Вот так и стала Маргарита игуменьей Марией и с этих пор не расставалась уже с посохом, подаренным ей юродивым.

Она ещё раз окинула взглядом Бородинское поле, блестевшее от росы под первыми солнечными лучами, и поспешила в келью.

У ворот монастыря её поджидал седовласый коренастый военный в генеральском мундире.

   — Маргарита... — Он припал к её руке.

Она едва узнала в нём Павла, брата своего мужа.

   — Мать-игуменья Мария я отныне, — благословила она его. — Мир тебе, проходи в трапезную, с дороги голоден, поди?

   — Матушка, молись за меня. — Он снова поцеловал её руку.

И вновь перекрестила его игуменья Мария.

   — Давненько не бывал, — сказал Павел, — но теперь, говорят, пышная церемония будет, получил приглашение как участник военных действий...

   — Слава Богу, что хоть через двадцать пять лет вспомнили, — перекрестилась игуменья, — прости меня, Господи, за недовольство моё.

Павел помолчал.

   — А ты, мать Мария, не изменилась нисколько, лишь бледна особенно, а глаза всё те же зелёные фонари, — вглядывался он в лицо невестки.

   — Не греши, брат, — отмахнулась игуменья, — годы никому скидки не дают. Все стареем потихоньку.

   — Я преклоняюсь перед тобой, — снова склонился Павел к её руке, — столько лет верна ты своему супругу, чтишь память его.

   — Не только его, — вздохнула игуменья, — всех убиенных ежедневно поминаем в нашем храме.

   — Я видел, — ответил Павел, — замечательный памятник, простой, величественный. Удалось же тебе, женскими твоими руками, создать такое...

   — Не я строила, — скромно отозвалась Мария, — лишь знала, как построить, да каждую доску слезами смочила...

   — А тополь Николушкин, погляди, как вырос, шепчется, будто напоминает о сыне...

Она опять вздохнула и, словно не желая, чтобы Павел увидел её слёзы, перевела разговор на другое:

   — Как ты, всё один горе мыкаешь?

   — Не нашлось такой жены, как ты, вот и живу бобылём, — улыбнулся он и погладил свои седые пышные усы. — Позволь повести тебя сегодня к панихиде?

Она молча кивнула головой.

Готовясь к церемонии у себя в скромной келье, игуменья Мария вдруг подумала, что если бы не посещение цесаревичем Бородинского поля вместе с его воспитателем поэтом Жуковским, то и сегодняшней церемонии не было бы.

Александру Николаевичу царь подарил деревню Семёновскую, все земли, примыкавшие к Бородинскому полю, и цесаревич, объезжая в своём путешествии Россию, чтобы познакомиться с народом, со своим краем, которым предстояло ему управлять, заехал и в Спасо-Бородинскую обитель.

Он никак не ожидал, что здесь свято чту? память героев, погибших в войне 1812 года, обошёл всё поле, много говорил с игуменьей Марией, изумлялся её стойкости и самоотверженности и посетовал в душе, что императорская фамилия никакого участия в этой народной памяти не принимала.

Причастный к великому сражению поэт Жуковский, написавший прекрасные стихи о нём «Певец во стане русских воинов», наставник цесаревича, также долго беседовал с Маргаритой Тучковой, рассказывал ей о подробностях битвы, обошёл все наиболее славные места. Но больше всего запомнился ему беломраморный храм, поставленный в память Александра Тучкова и всех павших воинов.

Едва солнце встало из-за леса и его лучи высушили росу на траве, как в дальнем углу поля появились первые полки гренадеров, пехотинцев, артиллеристов. Они заняли позицию так, как в двенадцатом году занимали её русские войска. А вслед за ними подъехали архитекторы, осторожно сняли деревянный ящик с памятника, накрыли его огромным белым шёлковым полотнищем, скрепив шёлковыми шнурами.

Чем выше вставало солнце, тем больше народа появлялось на Бородинском поле.

Суетились возле походного аналоя священники, облачась в дорогие золотые ризы, располагались вокруг него музыканты, и начали со всех сторон съезжаться гости.

Под руку с Павлом вышла из своей кельи и мать Мария. В этот день она оставила свой посох и опиралась только на руку старого генерала.

Чёрная стайка общежительниц Спасо-Бородинского монастыря заняла своё место возле памятника, готовясь сопровождать панихиду церковным пением.

Маргарита Тучкова медленно подходила к памятнику. Блестящее общество уже собралось возле него. Сверкали на солнце золотые шнуры, шитые золотом воротники подпирали щёки с непременными бакенбардами, блестели ордена и медали, расшитые золотом перевязи поддерживали шпаги.

Глаза слепило от золота, и мать Мария шествовала впереди этой блестящей толпы, странно контрастируя с ней. Высокий чёрный клобук резко оттенял её бледное до прозрачности лицо, широкая чёрная мантия скрадывала фигуру, но её высокий рост, стройность и спокойная походка будто отодвигали всех приглашённых и знатных приближённых от этой величественной фигуры.

Маргарита поднялась на возвышение, встала у самого постамента памятника, и её чёрная фигура на белом покрывале словно заставила всю говорливую и шумную толпу замолчать и впиться взглядом в этот живой памятник.

В это время от дороги между двумя шпалерами нарядных гренадеров понеслась к памятнику блестящая кавалькада. Впереди на белом могучем коне скакал сам император Николай Первый. Расшитый золотом военный мундир туго обтягивал его сильное тело, белые лосины, заправленные в гвардейские сапоги, облегали мускулистые ноги, а крепкие руки твёрдо держали повод.

И сам всадник, и свита, сопровождавшая его, промчались между рядами войск, и толпа окончательно затихла, устремив глаза на молодцеватого императора. Позади Николая скакали его наследник, члены царской фамилии мужского пола, сверкающая свита сановников и приближённых.