Дальнейший ход совещания был скучен, и генерал Никулин потерял к нему всяческий интерес. Доклад он прочел без задора и вдохновения, назначенные «дежурные» выступающие в прениях мямлили в основном ни о чем. Вскоре многие из сидевших в зале задремали или даже откровенно уснули. Эдик мужественно боролся со сном, зная коварный нрав своего недруга. И точно, так и случилось.

– Капитан Громобоев! Вам неинтересно? – вдруг рявкнул Никулин на середине выступления какого-то майора из далекой Кандалакши.

Эдик резко вскочил на ноги, давно ожидая какой-нибудь подлянки со стороны начальства.

– Никак нет, товарищ генерал! Мне крайне любопытны достижения танкового батальона в работе по укреплению воинской дисциплины и войскового товарищества, радуюсь тому, что у них в Кандалакше все офицеры перестроились.

В наступившей тишине было слышно, как хрустнула шариковая ручка в огромной генеральской лапище. Наверное, он готов был в этот момент задушить дерзкого капитана. Эх, и ведь действительно генерал Никулин с радостью бы наказал Эдуарда! Но за что? Повода для взыскания вновь не удалось найти. Всем в зале было понятно, что Громобоев в курсе обсуждения, следит за выступлением, не зря же он назвал и гарнизон, откуда был майор, стоявший за трибуной, и что у него в подчинении танковый батальон, и даже повторил последние фразы говорившего.

Живот Эдика предательски забурлил, возникли какие-то неприятные ощущения, да и нехорошо усилилось сердцебиение.

«Сейчас, ей-ей, влепит выговор или выгонит из зала, – подумал Громобоев. – Наверняка генералу надоело попадать впросак. А как говорится, у сильного всегда бессильный виноват».

Но нет, Никулин не желал выглядеть самодуром, он решил не устраивать беспричинную расправу на глазах у боевых и заслуженных офицеров, тем более что намеченная жертва тоже боевой офицер. Вот если бы перед другой аудиторией и в иной обстановке… Ну да ничего, время терпит, можно отложить экзекуцию…

…Сидя за столиком в местном буфете, Громобоев в красках поведал новым приятелям о своей давней «дружбе» с генералом Никулиным.

– Далеко пойдешь, если не расстреляют! – засмеялся Вовка, хлопнув старого приятеля по спине. – Так держать, сукин ты сын! Ох и каналья!

Развеселившийся Гордюхин сделал призывный жест и щелчком пальцев подозвал официантку:

– Девушка, пожалуйста, нам еще по две порции пива! Хотим хорошенько отдохнуть! Славно вы живете в Северной столице: пиво, коньяк!

– А у вас? Шаром покати? – спросил Эдуард, отхлебывая из кружки.

– У нас свои прелести: охота, рыбалка, грибы… спирт… – ответил Вовка, подмигнул приятелю и запил водку пивом.

В перерыве большая часть офицеров из далеких гарнизонов переместились в кафе, рестораны, пивные и тем самым завершили свое участие в конференции. Громобоев тоже был не прочь свалить с новыми приятелями «налево», но не мог себе этого позволить, ведь Никулин был начеку и наверняка сразу заметил бы его отсутствие. Нет, нельзя давать противнику даже малейшего шанса для публичной расправы. Поэтому Эдик с сожалением выпил третью кружку пива и вернулся в зал, а северяне остались за столом догоняться водочкой.

Второй день совещания генерал Никулин своим присутствием уже не почтил, оставив за себя двух полковников. Естественно, те офицеры, кому счастья выступать с трибуны не выпало, под всяческими предлогами, пригибаясь, замеченными или незамеченными покидали зал через боковые и задние двери. Северяне накануне явно перебрали, на совещание не явились, и Громобоев продолжал страдать на своем ряду в гордом одиночестве, стоически выслушивая одного за другим нудных докладчиков, вещающих наборы цитат, переписанных из партийной и военной прессы. Когда полковник из Политуправления порадовал оставшихся в зале «интернационалистов» доброй вестью о завершении конференции, Эдуард моментально сорвался с места и устремился к выходу. Друзья давно расслабляются в пельменной на улице Некрасова, а он, как последний болван, сидит и выслушивает чепуху.

«Эх, тяжело быть правдолюбцем», – подумал Эдик, ускоряя шаг. В эту минуту кто-то крепко схватил капитана под локоть, да так неожиданно и резко, что Громобоев и сам едва не упал, и чуть не увлек за собой на пол незнакомого худощавого усатого майора.

– Товарищ капитан, не спешите, чикайтэ! – с усмешкой на хитрющей физиономии молвил майор с певучим украинским говорком. – Я заместитель начальника Дома офицеров. Уделите хвылынку внимания, пройдите за мной, я отдам ваш фотопортрэт. Генерал Никулин забраковал фотографию, сказал, шо вы нефотогеничны и не подходите висеть на Доске почета. Хотя, на мой взгляд, – гарное фото, классно получилось…

Майор завел его в свой кабинет, где на стульях и креслах стояли готовые портреты в рамках, а его фото лежало отдельно на столе. Вдоль стены громоздилась вывеска с лозунгом: «Наши маяки».

«Эх, не вышло помаячить», – кольнула Эдика мысль.

Громобоев скрутил свой большущий фотопортрет в трубочку, завернул в лист ватмана, затем в газету и помчался искать друзей. Однако, увы, пельменная уже опустела: либо ребята уже выпили свою норму, либо у них закончились деньги.

Капитан в одиночестве проглотил пару кружек кислого пива и поехал в гарнизон. Дома он пришпандорил фото к двери в спальню и написал сверху надпись фломастером: «Перестроившиеся офицеры округа»…

Ирина взглянула на Эдика и покрутила указательным пальцем у виска…

…Ах да, что-то мы о ней, о молодой жене, в нашем повествовании совсем забыли. А напрасно! Ну да об этом скажем в следующей главе…

Глава, в которой наш герой познает неверность и предательство, дерется с соперником, попадает в дурдом и убеждается, что верно гласит поговорка: от сумы и от тюрьмы не зарекайся.

После завершения совещания Эдик вернулся в «поля», а точнее сказать, в леса. Убыл в лагерь рано, еще до рассвета, чтобы успеть на электричку. Нежно чмокнул дремлющую замученную супругу в щеку, пообещал ей привезти корзину грибов и бидон ягод. Ирина сладко потянулась и отвернулась досыпать. Эдик не стал настаивать на проводах, ведь молодой жене нужно вставать лишь через час. Месяц назад она сумела удачно устроиться на работу в медпункт полка, ведь на одну зарплату офицера жить трудно.

«Ладно, пусть милая еще поспит», – с нежностью подумал Громобоев и вышел из комнаты на цыпочках.

Добравшись до полевого лагеря, капитан развернул бурную деятельность, чтобы не быть обвиненным в бездействии и попытке срыва политической и воспитательной работы с «партизанами». Конечно, как же обойтись без политической работы с приписным составом? А ну случится какая идеологическая диверсия? Вдруг все эти токари, слесари, водители автобусов и грузовиков, получив оружие и боевую технику, вздумают дружно дезертировать и сдаться в плен войскам НАТО!

Громобоев теперь на утреннем построении бился за необходимое количество рабочих рук, за каждого солдата и ежедневно вырывал у ротного и зампотеха двух-трех бойцов, не слушая их протестующие вопли об устройстве парка боевой техники, складов и прочих задачах. Солдаты, выхваченные из цепких лап майора Изуверова, таскали ошкуренные стволы, распиливали их пополам на своеобразные доски-горбыли и оббивали каркасы, сколачивали столы и лавки.

Так в трудах праведных прошел месяц, основные дела в лагере были почти завершены, и пришла пора доставить из полка наглядную агитацию. Эдик запланировал машину, велел водителю загрузить в кузов пустые ящики под хлеб, термосы для каши, закинул личные вещи в кабину, в кузов сел еще один боец, и они отправились в гарнизон.

Машина примерно час петляла по узкой лесной дороге, то и дело залезая колесами в глубокую грязь, а затем три часа тряслась на ухабах по разбитому шоссе. Сосны и ели, стоящие вдоль дороги, приветливо махали раскидистыми лапами. Молдаванин-водитель беспрестанно что-то напевал на родном языке. Яркое августовское солнце припекало, стояли последние дни лета, настроение у капитана было великолепным.