Вовка пожал плечами и хмыкнул:

– Можем сходить в местное кафе после утреннего заседания. В Доме офицеров довольно уютно: есть пиво, водка, коньяк и приличные закуски, ничего другого искать и не надо. Но учти, я не один, со мной три офицера из Мурманска, потому пойдем все вместе.

– Я не против, – согласился Громобоев. – Твои друзья – мои друзья. Но давай поспешим в зал, а не то нам места не хватит.

– А может, лучше сразу свалим прямо сейчас? Народ весь в сборе, чего тянуть до вечера? – И Володя кивнул на стоящую чуть в стороне троицу офицеров с характерными физиономиями, продубленными северными ледяными ветрами, а прежде эти лица прожарились палящими лучами жгучего афганского солнца. Да и следы частого употребления спиртного тоже были заметны. У самого Гордюхина рожа была аналогичного вида.

– Увы, Вова! Меня слишком хорошо знают в местных политических кругах и могут заметить отсутствие. Вдуют мне по первое число!

Гордюхин громко и заразительно рассмеялся:

– Ты меня удивляешь! Заметят отсутствие даже в переполненном зале? Среди пятисот офицерских физиономий?

– Хоть это и невероятно, но поверь моему слову! Меня так любят и уважают начальники, что сразу «заметут». Думаю, ты сам скоро все увидишь и услышишь…

Эдик вошел в зал и начал искать местечко, куда можно было неприметно сесть впятером. Но позади все места были заняты, а в передние ряды садиться не хотелось, зачем мозолить глаза начальству и лишний раз давать повод для воспоминаний и размышлений. Несколько кресел, как раз в центре зала, были пустыми, вот туда их дружная компания и уселась.

Совещание проводил старый знакомый Эдика – генерал Никулин. Ну конечно же, как всегда, именно те, кто не воевал, любят много поговорить о чужих подвигах. Статный генерал встал из-за стола, но отчего-то к трибуне сразу не направился, а начал пристально всматриваться в зал, словно пытаясь кого найти в толпе одинаково одетых военных. Он пробегал цепкими глазами ряд за рядом, выдерживая паузу и кого-то выискивая. Постепенно зал притих.

– Товарищи офицеры, фронтовики! Мы собрали вас в этом зале, чтобы поблагодарить ветеранов, воинов-интерна-ционалистов за мужество и героизм, за ваш ратный труд и поздравить с окончательным выводом войск из Афганистана! Прошло уже полгода, как мы завершили помощь братскому народу, ушли с гордо поднятой головой, выполнив свой интернациональный долг с достоинством и честью!

Раздались жиденькие аплодисменты, но сидевшие в первом ряду не нюхавшие пороху политуправленцы хлопали довольно громко, и зал постепенно их поддержал, хлопки перешли в бурную овацию, словно офицеры приветствовали главного победителя. Генерал вновь заговорил, читая по бумажке, он говорил громче и громче, постепенно все более воодушевляясь и даже распаляясь от своего красноречия.

– Здесь, в этом зале, собран золотой фонд нашей армии, лучшие из лучших представителей вооруженных сил! Орденоносцы! Герои! Цвет армии! Я почел бы за честь быть вместе в Афганистане и командовать вами. Однако среди вас есть такие офицеры, которые позорят честь воина-интернационалиста! Им плевать на достоинство и честь! Да, есть офицер, который позволяет себе являться на столь высокое собрание в неопрятном виде, нестриженым, не побрившись! Этому офицеру начхать на опрятный внешний вид! – Никулин постепенно распалялся и повышал тембр и без того зычного голоса.

Эдуард уже догадался, по чью душу это лирическое отступление от официальной речи и кому приготовлена публичная порка. Даже из центра зала были видны брызги слюны, летящие изо рта начальника, а его крупная квадратная физиономия медленно краснела и распухала, и он стал походить на крупного индюка, и чем дольше длился этот крик души, тем сильнее пухлые щеки багровели.

«Индюк в генеральских погонах» – такая смешная ассоциация пришла в голову Громобоеву, и он невольно улыбнулся.

Генерал Никулин не унимался, продолжал развивать тему неслыханного нравственного падения, и капитан почувствовал, что сейчас начнется самое интересное для него, ведь эта тирада не могла быть обезличенной и виновный не мог не быть пригвожденным к позорному столбу. Пора было показать жертву!

И действительно, Эдик не ошибся, выстрел был нацелен в его сердце. Никулин хотел опозорить перед боевыми товарищами именно его. Причем отравленная стрела полетела не одна, из генеральского «арбалета» выпустили целую серию.

– Хорош тянуть кота за хвост… – не выдержал Эдуард и витиевато выматерился, так что услышали соседи. – Вот достал…

На него оглянулись, подполковник с соседнего ряда сделал гневное лицо и шикнул. Наконец громогласный генерал Никулин перешел к персоналиям:

– Среди нас находится офицер, который позорит звание воина-интернационалиста, и мне стыдно об этом говорить, так как он мой коллега, политработник, замполит батальона, но я вынужден об этом сказать! Прибыл на совещание с вызывающим внешним видом, выглядит непотребно, разнузданно…

Эдик заметил, что генерал косил одним глазом сквозь стекла очков в большой лист бумаги-шпаргалки.

– Повторюсь, этот капитан явился на столь важное совещание небритым и неподстриженным…

Эдик еще раз утвердился в своих догадках, что разговор идет именно о нем: офицер, политработник, капитан. Понятное дело, кто же еще мог быть другой. Только странное дело, ведь он-то подстрижен! Могли бы перепроверить!

– Конечно, можно было бы сделать скидку, согласиться, что офицер приехал из леса, с полигона, но ведь и остальные явились не с прогулки! Кто-то прибыл с Крайнего Севера, кто-то из бескрайней тундры, кто-то добирался с точки в тайге, кто-то с боевого дежурства. Не надо козырять своей занятостью и трудными условиями службы! Тем более что служба ваша проходит под боком у областного центра!

Эдуард напрягся, и у него даже нервно задрожала щека.

– Встаньте, капитан Громобоев! Вот, полюбуйтесь на этого субъекта! Не брит, не стрижен и сапоги не начищены! – продолжал читать по бумажке генерал. – Вопиющая, возмутительная наглость! Разгильдяй!

Капитан выпрямился, и полтысячи пар глаз смотрели на него со всех сторон. Кто-то обернулся вполоборота, кто-то развернулся, чуть не вывернув шею, кто-то даже привстал, чтобы лучше видеть разгильдяя. Эдуард стоял в центре, и на него вроде бы даже направили луч прожектора.

Чем ближе находились к нему люди, тем сильнее было их удивление, но и сидевшим на дальних рядах было видно, насколько коротко и аккуратно подстрижен капитан Громобоев, что он выбрит и опрятно одет. Сапог, конечно, за сиденьями не было видно, да их и не было, он дома переобулся в туфли. Зал пребывал в недоумении. Генерал же, завершив тираду, вытянул руку с указующим перстом, наконец снизошел и взглянул на свою жертву. И сразу понял, что попал впросак.

А Громобоев, словно киногерой, самодовольно сиял в лучах славы, он был готов к этой схватке и вышел из нее победителем. Отравленная стрела пролетела мимо цели, коварная домашняя заготовка генерала обернулась пшиком. Кто-то хохотнул. Никулин же надулся и покраснел еще больше, казалось, он либо лопнет, либо его хватит удар. Генерал гневно и недоуменно взглянул на полковника Алексаненко. Шестерка из Политуправления тоже покраснел и вжал голову в плечи. Начальству надо было как-то выходить из создавшейся нелепой ситуации. Но как?

Генерал Никулин слегка замешкался, в зале послышался шепот, смешки, удивленный ропот.

Большинство сидевших в зале начали понимать, что разнос был делом личным, офицеры рассмеялись. Вышло так, что с этой обличительной речью Никулин плюхнулся своим массивным генеральским задом в огромную глубокую лужу размером во всю сцену. Эдуард сел на место и расцвел. Сосед-майор покосился, не выдержал и спросил:

– Чего это он к тебе привязался?

– Да так, это у нас личное…

Майор уважительно покачал головой:

– Ну, ты, парень, даешь! Иметь личного врага в лице Никулина – это роскошь, которую мало кто себе может позволить. Поверь, вредно для здоровья…