…Дивизия проводила массированную зачистку местности в районе Мирбачакота: минировали местность, взрывали развалины, ломали дувалы, давили виноградники, задымляли колодцы-кяризы. Внезапно взвод саперов попал в засаду и был из укрытий расстрелян мятежниками почти в упор. Первая рота находилась рядом на отдыхе и бросилась их спасать, а Эдик, как старший от батальона, побежал в зеленку вместе с ними.

Почти сразу завязался жестокий скоротечный бой. Громобоев, укрывшись за большим деревом, пытался подавить огневую точку за арыком, как вдруг позади раздалась короткая очередь и две пули впились в ствол ореха в считаных сантиметрах над головой. Эдуард обернулся и в груди похолодело. В двадцати шагах позади, раскинувшись в пыли, валялся мертвый афганец. К убитому душману (выглядело это забавно, если бы не обстоятельства), то ползком, то вприсядку, то на четвереньках, подбирался старшина и что-то, громко завывая, кричал на родном языке. Ошарашенный капитан выпустил еще несколько очередей в сторону мятежников, опустошил весь магазин, и лишь потом подбежал к поверженному противнику. Склонившись над трупом, внимательно осмотрел поверженного врага: убитый лежал в лужице крови, три пули навылет разворотили грудь и живот. Это был совсем еще мальчишка, лет тринадцати – четырнадцати, не больше, ему бы в школу ходить да в футбол играть, а не воевать. Одной рукой безбородый и безусый «моджахед» все еще крепко сжимал автомат за цевье, вторая рука была неестественно заломлена за спину.

Старшина стоял рядом, трясся всем телом, цокал языком и бормотал что-то невнятное. Затем, чуть успокоившись, снял каску с головы и вытер пот со лба.

– Я не знал! – воскликнул Рамзан громко. – Стрельнул – он упал!

– Что ты не знал? – спросил командир роты.

– Не видел, что это малчик!

– Рамзан, все правильно! Ты спас замкомбата! Благодаря твоим метким попаданиям он стрелял в капитана уже убитым!

В груди Эдика похолодело – он понял и отчетливо представил: а ведь верно, еще доля секунды, и было бы поздно, душман расстрелял бы его в упор! Гибель была неминуема!

В тот день рота с большим трудом выбралась из огневого мешка – спас положение комбат танкового батальона, лично пробившись к ним на танке. Потеряв ранеными несколько человек (один солдат позже в госпитале умер от ран), прорвались к своим позициям.

По возвращении в полк старшина повесил трофейный окровавленный «лифчик» в каптерке над столом и при случае хвастался перед друзьями прапорщиками, как он спас заместителя командира батальона. Через полгода Рамзан получил свою заслуженную медаль «За отвагу», а в рейды предпочитал больше не ходить и заниматься имущественными проблемами роты…

Громобоев довольно быстро захмелел, потерял нить разговора, хоть и пытался думать, но получалось плохо, поэтому он то глуповато улыбался, то внезапно грустил и вытирал ладонью набегавшую слезу.

– Да, повезло тебе, Эдик! Столько боев и передряг, но выжил, – хлопнул по плечу ветерана начальник штаба батальона Тарбеев. – Поделись удачей!

– А ты в момент опасности плюй три раза по три раза через левое плечо, соблюдай нехитрые правила: не ходить в рейд перед отпуском и перед заменой, перед выходом на боевые не пей и не ставь прививки в санчасти – тогда точно не заболеешь. И еще у меня всегда был со мной амулет – на шее на цепочке личный номер. – Эдуард вынул номерок из-за пазухи и продемонстрировал друзьям. – Один раз его забыл и чуть не погиб!

– Чуть – не считается! – хмыкнул Афоня. – Но как можно забыть свой талисман?

– Да так вот! Накануне выхода на боевые в зеленку в районе Мирбачакота драл я одну симпатичную козу – кладовщицу с торговой базы, а ей мой амулет все время по носу стучал. Попросила убрать, мол, отвлекает и мешает получать удовольствие, – я и снял. А потом, когда на следующий день в кишлаке по нам минами долбанули и осколки вокруг кучно засвистели, я рукой хвать грудь – а там под тельняшкой пустота, нет номерка! Ну, думаю, Эдик, тут твоя смерть и пришла… Один осколок размером с половину ладони возле головы в дувал врезался, чуть башку мне не размозжил, я его потом еле-еле финкой из глины выковырял. Так вот едва-едва от меня удача не отвернулась. Чудеса, но опять повезло…

Приглашенные на проводы командиры чуть притихли, но, выслушав рассказ, вновь загомонили, сдвинули стаканы, разлили спиртное и выпили за удачу. Вспоминали бои, забавные истории, хвалились подвигами. Дойдя до нужной кондиции, друзья-приятели расползлись по комнатам примерно часа в три ночи. Проводы удались…

Раскаленное солнце, стоявшее в зените, прожаривало сухой кабульский воздух и свирепо обжигало лучами людей, не сумевших найти себе укрытие. Время от времени порывы ветра швыряли пыль и даже мелкие камешки, словно шрапнель, в лицо, и всюду проникающий мелкий песок хрустел на зубах.

Кабульский аэродром вблизи «Теплого стана» жил своей бурной и шумной боевой жизнью. Ежеминутно взлетали на бомбежку парами штурмовики «Грач», через некоторое время, опустошив боезапас, уцелевшие возвращались на базу, вереницы вертушек уносили взводы и роты на очередную операцию в горы, в сторону Пагмана, а четверки «крокодилов» с километровой высоты, поливая нурсами горные хребты, как могли, прикрывали группы десантирующихся.

Горнострелковый полк рано утром ушел на выполнение задачи, в батальоне остались лишь больные и выздоравливающие. Все шло обыденно, и как говорится во французской поговорке: на войне как на войне! Одним предписано идти в рейд, других везут в госпиталь, а третьих уже упаковывают в «цинки». А самые счастливчики едут домой: в отпуск или по замене.

Эдуард, прищурившись, неприязненно посмотрел на высокогорные ледники – сколько сил и здоровья оставил там! Величавые заснеженные горные вершины, застывшие вокруг древнего города, были равнодушны к суетящимся у подножия людям. Да и стены древнего Кабула видели очень многое и если бы могли говорить, то поведали бы о набегах кочевников, о нашествии войска Александра Македонского, вторжении английских экспедиционных корпусов…

Капитан Громобоев с грустью на сердце прощался с друзьями на краю взлетки. И хотя слегка был ранен, немного контужен, чуть подморожен зимой на высокогорном леднике и хорошенько прогрет на солнцепеке, но без увечий для здоровья и – главное дело – живой. А могло быть гораздо хуже, за время боев он потерял несколько друзей: двух командиров рот, начальника штаба, взводного-сапера, батальонного разведчика, замполита роты…

Провожающие то хмурились, то улыбались и расставались с другом явно с неохотой. Старший лейтенант Сашка Афанасьев и прапорщик Вадик Гонза с нескрываемой завистью смотрели на уезжающего, им тоже хотелось домой, однако бодрились, громко болтали, смеялись и много пили. Дружная компания, покачиваясь на нетвердых ногах (ведь после вчерашнего возлияния они добавили добрую новую порцию напитков), стояла полукругом возле капота запыленного уазика, превращенного в стол.

Вылет борта откладывался уже несколько раз и задерживался дольше четырех часов. Пузатую громадину Ил-76 неспешно грузили чьим-то добром, поэтому пассажиров не подпускали и держали на удалении. Приятели допивали бутылку «Арарата» и сожалели об отсутствии второй.

– Я же говорил, что будет маловато, – этим не опохмелимся! – возмущался красавчик Вадик. Этот кудрявый и голубоглазый прапорщик был грозой женского модуля, обитательницы которого сдавались ему почти без боя и чаще всего «за так». И на халяву выпить он был тоже не дурак. – Надо было купить еще одну…

– Так и купил бы! В чем проблема? Болтался целый час неизвестно где!

– Я бойцу помогал! – парировал упрек Гонза. – Смотрю, стоит неприкаянный солдат на обочине, грустит. Жалко стало, спросил, в чем дело. Оказалось наш, однополчанин, с заставы из третьего батальона. Вылечился после желтухи, за ним не приехали, а из госпиталя выписали, ему тыловые крысы сказали: иди и жди старшего. А этот старший где-то загулял. Может, запил? Боец с утра стоял и не знал, куда ему приткнуться. Я его на попутку до Суруби посадил, а то не ровен час еще пропадет.