– Как бы не так, выдам! Сейчас к становому поеду и представлю ему это письмо; пусть за мной караул нарядят.

– Караул не поможет: слышал, небось, какой он зверь; заткни ему горло-то и жив будешь.

– Ни за что! Сегодня дай две тысячи, а завтра четыре попросит, разорит в корень, только поддайся, – говорил Яков Герасимович, бегая из одного угла комнаты в другой.

– Хозяин, лошади готовы! – доложил дворник.

– Сейчас иду, – ответил его степенство, накидывая на себя пальто-мешок и, простившись с сожительницей, вышел из своих апартаментов и поехал к становому приставу.

– А! кого я вижу! Яков Герасимович, милости прошу, пожалуйте! – сказал его благородие, встречая фабриканта ещё на лестнице.

– Да-с, не в урочное время я к вам, – подавая приставу руку, сказал тот.

– Что, покалечился, знать, кто-нибудь из фабричных?

– Какой там покалечился! Самого, того гляди, убьют: на-те, прочтите, какое я письмецо-то получил.

Пристав прочёл послание, покачал головой, почесал себе за ухом, причмокнул и сказал:

– Чуркин! Да-с, тут надо подумать. Садитесь, да расскажите, когда и от кого вы это письмецо подучили?

Яков Герасимыч рассказал все по порядку, утёр платком катившийся с лица пот и уставил на пристава глаза, в ожидании того, что он на это скажет.

– Да-с, – постукивая пальцами об стол, протянул становой.

– Ну, что вы посоветуете мне делать?

– А вы что думаете?

– Проси он у меня меньше, я бы дал, а то, вишь, сколько заломил – две тысячи!

– Жаден, подлец, – добавил его благородие.

– Нет, вы мне скажите, что делать теперь?

– Ничего; конечно, денег не давать, около дома поставить денных и ночных сторожей, чтобы разбойник не поджог, а самому дома недельку-другую посидеть.

– Всё это я и без вас знаю; с своей-то стороны чем-нибудь оградите меня!

– Я напишу приказ вашему деревенскому старосте, чтобы он тоже караульных расставил: а если явится опять тот мальчишка, который принёс письмо, задержите его и представьте ко мне.

– А больше ничего?

– Что же я могу сделать? Письмецо-то мне оставьте, я пошлю его к исправнику.

– С удовольствием, возьмите, на что оно мне, – ответил фабрикант и, простившись с приставом, уехал восвояси.

Обитатели деревни Кузяевой, узнав о письме, полученном от Чуркина Яковом Герасимовичем, сильно перетрусили; они предположили, что если фабрикант не заплатит разбойнику контрибуция, то он непременно чем-нибудь отомстит. Всего же более они боялись пожара, который может выпалить всю деревню, а поэтому усилили по ночам караул.

Вслед за тем, на другой или на третий день, тому же становому приставу, проживавшему в Павловском Посаде, почтальон Ключарев подал заказное письмо следующего содержания:

– Черт знает, что такое, никакого смысла нет. Сам я не понимаю: с ума сошёл Чуркин, или только дурачит меня? – сказал его благородие, передавая письмо своему письмоводителю.

– Я также ничего не понимаю. К чему сюда приплетён сюда полк солдат? – пожимая плечами и, делая кислую мину, сказал писарь, возвращая письмо приставу.

– Во всяком случае, как о том, так и об этом письме следует донести исправнику.

– Конечно, донесём, – заключил письмоводитель.

Чуркину должно быть понаскучило блуждать по селениям Богородского уезда. Он, взяв с собою нескольких своих головорезов, отправился с ними через Карповскую волость в Бронницкий уезд, ради взимания контрибуции с местных богачей и фабрикантов. Однажды, находясь в кустах между селениями Речицы и Княгининой, он заметил идущую по дороге девушку, которую, вероятно, нарочно подкарауливал. Остановив её, Чуркин спросил:

– Как тебя зовут, моя милая?

– Ирина Прокофьевна, – отвечала она.

– Куда путь держишь?

– К дяденьке иду, в деревню Княгинину.

– Как его зовут?

– Гаврило Антонович, он фарфоровый завод держит.

– Если я тебя попрошу передать ему от меня письмецо, ты исполнишь мою просьбу?

– Изволь, передам.

– Вот умненькая, за это я тебя поцелую, да какая ты хорошенькая, – обнимая и целуя её, говорил разбойник.

Девушка вырвалась из объятий неизвестного ей человека и бегом пустилась по дороге. Бледная, как полотно, она пришла в дом своего дяди и передала ему письмо, не сказав ему о поцелуе, которым наградил её Чуркин. Фабрикант распечатал письмо, и прочёл его вслух: –

При последнем слове, у Гаврилы Антоновича письмо выпало из рук; он затрясся, побледнел и уселся на стул. Другие присутствующее были в таком же положении, а с племянницей его, Ириной, сделалась истерика. Она тут только поняла, с кем она встретилась и кто поцеловал её. через несколько минут, мало-помалу, все пришли в себя, хозяин сумел успокоить своих домашних и, как ходили после слухи, он исполнил требование разбойника.

Вследствие всего этого, на место этой истории прибыл Бронницкий исправник, которому фабрикант передал, как было дело. Собраны были старосты окрестных селений и объяснили исправнику, что Чуркина они не знают, и шляется ли он по окрестностям, им неизвестно.

Вскоре затем, становому приставу Павловского посада было дано знать, что Чуркин, из Бронницкого уезда, перебрался по железной дороге в Орехово-Зуево. Эти сведения подтвердил и один арестант – Жарков. Пристав поверил этим слухам, быстро собрался в дорогу, взяв с собою двух сотских и упомянутого арестанта.

В 11-м часу ночи, пристав прибыл в Зуево, отыскал полицейского чиновника и сказал ему:

– Мне нужно ваше содействие в поимке разбойника Чуркина, который пребывает здесь у вас.

– Так ли? Не ошибаетесь ли вы?

– Верно вам говорю.

– Скажите, пожалуйста, у кого?

– А вот, пойдёмте, я укажу вам.

Полицейские взяли с собою местных сотских и ночных сторожей, подошли, по указанию арестанта Жаркова, к ночлежному дому Николая Калашникова, окружили его со всех сторон и с двумя местными жандармами вошли в дом.

Ночлежников на этот раз было довольно много. Обыск был сделан самый тщательный: осмотрели двор, чердак и даже подполье, опросили всех ночлежников, кто они и откуда, но никого из них задержать не смогли, так как у каждого был паспорт.

– Чуркина вы знаете? – обратился к ним приставь.

– Слыхали, а знать – не знаем, были ответы.

Полицейские уехали, миновала ночь, а на утра всё Зуево говорило, что Чуркин во время обыска действительно находился в ночлежном доме и сидел в печке, которую осмотреть не догадались.

Вскоре затем, Богородскому исправнику случайно попалась в руки телеграмма из Нижнего-Новгорода, поданная там какой-то Екатериной Антиповой в деревню Горы, Богородского уезда, на имя крестьянина Тараса Антонова, в которой говорилось: «Вася просит товару. Вышлите или сами приезжайте». Исправник, заручившись таким документом, отправился в деревню Горы, где узнал, что Тарас Антонов друг и приятель с Иваном Сергеевым, есаулом Чуркина и занимается сбытом фальшивых денег. На этом основании, исправник предположил, что Чуркин уехал в Нижний, где и хлопочет о сбыте фальшивых кредитных денег, фабрикуемых Иваном Сергеевым, о чем и донёс губернатору.

Находившийся в тюрьме арестант Новиков вызвал к себе исправника и объяснил ему, что паспорт, найденный при нем, есть фальшивый и ему не принадлежит.

– Чей же он? – спросил исправник.

– Чуркин для себя его выправил.

– Где?

– На Хитров рынок за ним посылал.