Когда я читал своим бамовским друзьям еще в рукописи эту повесть, Миша Кашин сказал:

– Красиво звучит – Юмурчен. И река красивая.

Алексей Михайлович Железнов добавил:

– Красивая, но буйная. Особенно весной.

А когда мы дошли до конфликтной ситуации, все дружно воскликнули:

– Такого не было!

– Было, – возразил Валерий Айдынян. – Не у нас, а в Февральске. А ты знаешь, что с нашим представителем заказчика случилось?

– Опять вы про конкретных людей и про конкретные факты, – стал объяснять я. – Герои повести вымышленные. Имеет же право автор на художественное обобщение?

– Имеет, – неуверенно согласился Юра Назаров.

Потом начались воспоминания о действительных делах и событиях, которые мы переживали вместе. И, комментируя их, бамовцы говорили:

– Тут ты малость загнул.

Потому, чтобы избежать кривотолков, должен признать, что в основу повести, конечно же, легли личные впечатления о БАМе, где я трудился около трех лет. Но конкретных прототипов героев нет. И если кто-то кого-то признает по отдельным признакам, похожим ситуациям, то это совсем не означает, что так оно все и было в реальности.

Печка шипела, ворчала, постреливала. На мгновение примолкла, запела ровно, и сразу же на бревенчатых стенах заплясали причудливые блики.

– Думаю, охотник простит, если мы у него пшенку позаимствуем, – сказал Дрыхлин и, не обращая внимания на возражающий жест Давлетова, проворно снял с притолоки мешочек…

Было совсем неплохо в этой закинутой на край света избушке. Коптила струйкой лампа без стекла. От печки заметно плыло тепло.

– Товарищ подполковник, – обратился Савин к начальнику, – а зачем нам эта последняя кривулина?

– Какая кривулина?

– Сначала мы шли на тягаче – и почти все время с левым подъемом. А пешком – держали направо и обогнули сопочник по подкове.

– Трасса заложена в проекте, товарищ Савин, с учетом речных карьеров.

– Так карьер-то всего один, здесь. А если поискать прямую?

– Не понял вас.

– Соединить основания подковы?

– Это не в нашей компетенции, товарищ Савин, – произнес после паузы Давлетов.

– Если бы мы, командир, нашли прямую, – сказал Дрыхлин, да на миллиончик насчитали удешевление трассы, премией нас не обошли бы. Только изыскатели тоже не дуриком тут шастали.

– Но ведь они могли ошибиться, – возразил Савин.

– Не могли, – хмуро отозвался Давлетов.

Избушку между тем заполнил сытный аромат тушенки. Когда каша поспела, они подвинули чурбаки к столу. Савин открыл банку скумбрии, глянув на которую, Дрыхлин сказал:

– Я – пас, – и провел ребром ладони под подбородком: сыт, мол, бамовским пайком по горло. Спросил: – Как насчет по маленькой?

Давлетов покосился на вещмешок Савина, где хранился НЗ – фляжка со спиртом.

– Нельзя! – сказал. – Неприкосновенно.

– В нашей жизни, командир, все прикосновенно. Только меру надо соблюдать… – И вдруг насторожился.

И все насторожились. Явственно донесся собачий лай, простуженный, неприветливый. Приблизился к зимовью. У самой двери кто-то завозился. Затем она распахнулась, запустив белый валок морозного пара. В проеме показался мохнатый рыжий малахай. С карабином наизготовку вошел охотник, невысокий, закуржавелый и вроде бы даже не по сезону легко одетый. Остановился у порога, настороженно оглядел гостей. Так же настороженно, уши торчком, застыла у его ног собака.

– Извините нас, товарищ охотник, – привстал с места Давлетов.

Тот легонько шлепнул рукавицей собаку между ушами. Она нехотя и недовольно попятилась, исчезла за дверью, которую охотник тут же закрыл. Поставил карабин в угол, стянул с себя наплечные лямки. Вместо рюкзака, как ожидал Савин, из-за спины появилось что-то вроде доски с ременными тесемками, перехватившими топорик и два холщовых мешочка. Охотник повернулся к свету и оказался совсем безусым мальчишкой. Протянул Давлетову узкую ладонь:

– Здравствуй, гость!

Все так и ахнули: женщина!

– Здравствуй, гость! – сказала она Дрыхлину, задержавшись на нем взглядом. Затем протянула руку Савину, ощупала глазами его лицо: – Здравствуй, бойе!..

Мужики – они и есть мужики. Задвигались, засуетились, даже набросили на один из чурбаков шубу, устраивая для охотницы сиденье. Она сняла с себя подпаленную оленью парку, осталась в меховой безрукавке, надетой на пуховый серый свитер. Безрукавка была такой же, как и их «забайкальские майки», только у них овчина крыта зеленой грубой тканью, а у нее мехом наружу и с подкладкой на меху. Так что не совсем легко была одета. А точнее – легко, но тепло. Сбросила с головы рыжий малахай, и сразу сыпанули черные волосы. Савин подумал, что ей лет двадцать или чуть больше. Волосы скрыли скуластость, губы стали мягче очертанием.

Прежде чем сесть к столу, она спросила Савина:

– Как тебя зовут, бойе?

Он запнулся с ответом, будто вопрос был из трудных.

– Зачем молчишь?

– Женя, – назвался он.

Она снова протянула ему руку: – Оля, – и всем: – Ольга.

Села на приготовленный для нее чурбак, обежала взглядом стол.

– Удобная еда, – кивнула на открытую банку тушенки.

– Доставайте, Женя. – Дрыхлин показал взглядом на вещмешок. – Теперь сам Бог велел.

Давлетов согласно кивнул. Савин достал фляжку, передал Дрыхлину. Тот глянул на охотницу.

– Не возражаете?

– Мне одну ложку, – не чинясь, ответила она.

– Как это «ложку»?

– Из ложки выпью. Больше Бурхан не велит.

Дрыхлин наплескал в кружки, ей – тоже. Давлетов кинул в свою кусок льда и чуть добавил кипятку. Ольга спросила:

– Спирт?

– Питьевой, – ответил Дрыхлин.

Она встала, отвязала от заплечной доски, что служила ей вместо рюкзака, одну из торбочек, достала термосок, маленькую белую кружку и деревянную ложку. Налила из термоса коричневой жидкости, поставила между собой и Савиным. Ложку наполнила спиртом.

Дрыхлин поднялся.

– За хозяйку! – Наклонился к ней. – За вас, Оля!

– Ольга, – поправила она.

Савин поперхнулся, закашлялся, не приходилось употреблять чистый. Охотница протянула ему свою кружку.

– Попей, бойе.

Савин послушно сделал несколько глотков. Напиток слегка горчил, кислил, но пить его было приятно. Он отдышался, сказал признательно:

– Спасибо.

Она ответила ему взглядом и кивком. Взяла у него кружку, схлебнула с ложки и сразу запила. Давлетов спокойно доцедил свою порцию.

Изредка охотница обегала всех коротким взглядом, чуть задерживаясь на Савине. И Дрыхлин иногда тоже любопытствовал глазами, поглядывая на нее. Затем снова плесканул по кружкам:

– За умные таежные законы! – произнес со значением.

Она неопределенно качнула головой. Отодвинула свою кружку. Спросила, уставившись на него бездонными глазами:

– Тому, кто их нарушил – смерть, да?

– Так велит закон, – ответил Дрыхлин.

– Неоправданная жестокость, – проговорил Давлетов.

Она вздохнула. Дрыхлин сказал:

– В нашем мире без жестокости не обойтись. Как и без денег.

– А у тебя, гость, много денег?

– Деньги улетают, как птицы, а годы летят, как деньги, – глубокомысленно изрек он. – Давайте все-таки, Ольга, символически!

– Нет, – отказалась она.

А мужики выпили.

Больше всего Савина удивляло в этом странном застолье то, что с ними выпивал Давлетов. Тот ровно бы подслушал савинские мысли, потому что слова его прозвучали оправданием:

– Вот и выгнали простуду, – и убрал фляжку со стола.

Тем временем охотница опростала свою миску. От предложенной Дрыхлиным добавки отказалась. Он спросил ее:

– Откуда у вас на двери подкова, Оля?

– Подкова – от отца. Он с геологами ходил. Геологов энцефалитный клещ убил. Тогда уколов не делали. Отец пришел с подкованным конем. Подкову дядя прибил.

– И как, приносит она вам удачу?