На другой день, после утреннего построения, он зашел к Давлетову в кабинет. Тот был не один, а со своим замом по политчасти майором Арояном. Все офицеры называли замполита по имени-отчеству – Валерий Георгиевич. И всем было известно, что по документам он Рубик Геворшакович. Но, видно, от жены Маруси пошло: и на людях, и, говорили, даже наедине она называла его Валерием Георгиевичем. По имени и отчеству. Трудно, наверное, ей было привыкать к нерусскому имени, вот и переиначила.

Ароян в чем-то горячо и, как всегда, несколько торопливо убеждал командира. Увидев Савина, замолчал. И Давлетов вроде бы вздохнул с облегчением. Встретил Савина почти незаметной улыбкой, затаившейся в прорезях глаз.

– Побывали на трассе, товарищ Савин?

– Побывал.

– Когда отработаете документ по обобщению опыта?

– Чьего опыта?

– Не понял вас.

– Если вы имеете в виду комплекс Коротеева, то опыта у него нет. Через два месяца он скатится на последнее место. А Синицын выйдет на Юмурчен лидером.

– Прошу объяснить ваш вывод…

Может быть, Савин объяснил не совсем толково, путано, потому что улыбка из глаз Давлетова исчезла и его решение было как тычок в лицо:

– Неубедительно. Обобщайте опыт Коротеева. Мы уже дали его кандидатуру.

– Я не стану этого делать.

– Товарищ Савин!

– Это обман, товарищ подполковник.

– Погуляйте, Евгений Дмитриевич, – вмешался Ароян. – К этому разговору мы вернемся…

…Прошла неделя, другая. Савин корпел над производственными сводками и расчетами и все ждал, когда его призовут продолжить разговор. Но никто не призывал, никто не заставлял обобщать коротеевский опыт.

Объяснилось все в один субботний день, когда он развернул многотиражную газету в увидел во всю страницу заголовок «Коротеевцы». Видно, Давлетов, видя строптивость Савина, попросил это сделать журналистов. Савин читал про «лучший землеройный комплекс» и тихо мучился, как от зубной боли. Были в тексте и «ударники коммунистического труда», и цифры, и «мужественное, с умными глазами лицо командира роты». Только опыта не было, хотя под заголовком стояло: «Обобщаем передовой опыт…» «Для чего? Зачем?» – переживал Савин. Заговорил об этом со Сверябой, но тот отреагировал по-своему:

– Плюнь и разотри! Словоблудие, ядри его в бочку!

– Но ради чего?

Для долгой беседы времени в тот вечер не было: у вагончика Сверябу ждал ГАЗ-66 вместе с «лейтенантом быстрого реагирования» Гиви Хурцилавой. Тот, выполняя поручение Коротеева и заручившись согласием Давлетова, с умоляющим достоинством упросил Сверябу не мешкать, потому что «весь карьер плачет»: встал экскаватор, и никакой надежды, что ремонтники справятся своими силами.

Сверяба буркнул Хурцилаве:

– Собираюсь, – и махнул рукой: жди, мол, в машине.

– Так зачем словоблудничать-то? – не мог успокоиться Савин.

– Положено, дед. – Сверяба вздохнул, словно шевельнул мехами, шлепнул на прощание своей огромной ладонью по руке Савина. Еще раз вздохнул. Сказал: – Тяжелые ты вопросы задаешь… Я уехал…

Не успел истаять звук мотора, как в дверь постучали. Савин даже растерялся, увидев Арояна на пороге. Разом, словно посторонний, охватил взглядом свое жилье. В консервной банке на тумбочке полно окурков, резиновые сапоги разбросаны, вафельное полотенце возле умывальника далеко не снежной белизны. Но Ароян вроде бы и не заметил всего этого, хотя Савин точно засек, что заметил.

– Чаем угостишь? – спросил замполит.

Чай был еще горячий, и заварка свежая, и конфет в тумбочке Сверябы была полная картонная коробка.

Вот тогда и продолжился разговор, завязавшийся от савинского: почему «положено»?

– …«Положено» – не то слово, – сказал Ароян про газетную листовку. – Дело в том, что не всегда мы еще оцениваем свои дела по степени полезности. Одна из причин – сила инерции мышления. Страшная штука, Евгений Дмитриевич. Страшная, потому что почти незаметная из-за своей обыденности. Вот и давайте вместе бороться против бесполезности дел и поступков.

Бороться Савин был согласен, только не знал, с кем и как. Потому спросил:

– С кем бороться-то? – и не предполагал, чем все это для него обернется.

– Наверное, в первую очередь с самим собой? – Ароян ответил вроде бы с какой-то вопросительной интонацией, сделал паузу, будто давая Савину время на осмысление. И продолжил так, что Савин и нагадать не мог: – Сватать вас пришел, Евгений Дмитриевич. На комсомольскую работу. Секретарем комитета части…

Савин даже растерялся от такого несуразного, на его взгляд, предложения.

– Н-нет, товарищ майор. Я – инженер.

– Вот и прекрасно. Инженерное образование поможет комсомольской работе. Сделает ее конкретной. Вы думаете, что партийная и комсомольская работа – только с трибуны выступать?

– Выступать я совсем не умею.

– Тоже не минус. Хотя и не плюс.

– Нет, товарищ майор. Не сумею! Да и не хочу.

– Не торопитесь, у вас впереди целый месяц.

– Все равно не согласен, – сказал Савин.

Но через месяц согласился. А сам все продолжал быть в сомнениях и растерянности. Но, видно, замполит обладал даром убеждения, коли его слова о том, как много может сделать комсомол на молодежной стройке, заворожили Савина, нашли отклик в его технической душе.

Отчетно-выборное комсомольское собрание прошло для Савина как в тумане. Он не чувствовал никакого контакта с залом, в котором видел почти сплошь незнакомые лица. Отчетливым было только удивление, когда он узнал, что избран единогласно. Подумал: «Как же так? Они же меня совсем не знают…»

После собрания его поздравили Давлетов с Арояном. Сверяба, грустно оглядев его воловьими глазами, произнес:

– Эх, дед! У тебя ведь инженерная голова…

Была суббота. Топилась баня на берегу ручья. И там, в парильне, Коротеев, которого только что отходил двумя вениками Гиви Хурцилава, сказал между прочим:

– Ну что, Савин-друг, теперь тебе рабочее место убрать – только рот закрыть, а?…

Вот какие воспоминания высвободила память Савина из ближних закоулков, когда он услышал от подполковника Давлетова: комиссар. То ли думы помогли, то ли втянулся, но почти незаметно миновал еще час ходьбы. Солнце переместилось правее, светило уже в левый глаз. Дрыхлин все не объявлялся, видно, убежал далеко вперед. Савин оглянулся: командир поотстал, даже лица не разглядеть за белым облачком пара. Нелегко давалось Давлетову бездорожье, он двигался пошатываясь и наклонившись вперед, словно бодал головой воздух.

Все-таки Давлетов чем-то выделял его, Савина, как-то выказывал свое расположение, правда, совсем неуловимо, по-своему, по-давлетовски. Хотя, кроме неприятностей, Савин понимал это, ничего он командиру не принес. Правда, неприятности – особого рода, плюнуть и растереть, как говорит Сверяба. Но не тот человек Давлетов, чтобы плюнуть…

Подождав командира, Савин снова зашагал по дрыхлинской лыжне. Чтобы не думать о глубоком снеге и тяжести рюкзака, спросил себя: «Что там у нас на экране телевизора? Два закуржавелых мужика?» Мелькнули льдисто-голубые глаза и исчезли, уступив место тому, что было ближе и вроде бы даже переживательнее. Потому что в работе без переживаний нельзя. Даже прежний комсомольский секретарь, которого все считали лодырем, тоже переживал. Савин понял это по одной фразе, когда тот, сдав минут за пятнадцать все дела, сказал с облегчением:

– Шабаш! Надоело отвечать за все и ни за что, – и уехал в другой гарнизон начальником клуба.

Первые дни секретарства Савин чувствовал себя неприкаянно, несмотря на участливость Арояна и всякие его добрые советы. Не мог определить свое место, чтобы эти советы реализовать. И потому мучился, не видя, как конкретно «включиться в подготовку слета победителей социалистического соревнования». Передовиков он знал наперечет, еще работая в производственном отделе, по сводкам. Список тех, кто поедет на слет, будут составлять командиры рот. А как еще «включиться»?… Или опять же общетрассовый смотр-конкурс на лучшую патриотическую песню?… И без Савина к смотру шла подготовка. Вечером из клуба звучно лилось «Дорога железная, как ниточка, тянется…». Он думал: «При чем здесь ниточка?…» Заглянул в клуб, послушал, слегка оглох. Поехал на трассу к Коротееву, прихватив газеты и письма. Командир роты встретил, как показалось Савину, без прежней уважительности, даже без «Савин-друг».