Ах ты, собака милая, откуда же у тебя такое человеческое сердце? Ну, что ты учуяла там, за последним поворотом? Ты даже не знаешь, какие у тебя умные, преданные глаза…

– Ольхон! – вскрикнула Ольга.

Голос ее был совсем нетребовательным, слабым. Пес прянул ушами, еле слышно тявкнул, как будто почувствовал недоумение или обиду, и потрусил к хозяйке.

Савин уходил и опять оглядывался. И вдруг, обернувшись, он не увидел ее. Она исчезла, растворилась в воздухе вместе с Ольхоном. Это было так неожиданно, что он не помня себя побежал обратно. Вот и место, где они распрощались. Снег изрисован широкими полосами от лыж. Но ее не было. Она будто растаяла в тумане, которого тоже не было.

Ах, Эльга, Эльга, ледяная струя! Непонятная и чистая, как черные глаза нездешней девушки. Ах, Эльга, Эльга, ледяная дорога, расчерченная косыми тенями лиственниц! Нетронутый мягкий снег укрывал черные галечные косы, которым время уготовило судьбу быть искромсанными ножом бульдозера.

Я видел эту реку, Она крутой дугой обогнула лиственничный яр, на котором стояло аккуратное, как женщина, зимовье. К низенькому дверному косяку была прибита двумя гвоздями старая подкова, символ надежды на счастье. Внизу, у самого спуска к реке, курился над водой дымок – неспокойная струя рвалась наружу и замирала, укладываясь поверху зеленоватыми наледями.

В зимовье стоял смолистый дух. Он шел от неошкуренных стен, от широких, в пол-избушки, нар, на которых лежала потертая сохатиная шкура. Только глухаря Кешки, к сожалению, не видел. Зато веселого дятла слышал. Отыскивая короедов, он издолбил своим железным клювом почти всю старую лиственницу.

И зимовье, и реку я видел также другими. Как, впрочем, и мой герой, Женька Савин. Но не будем забегать вперед, тем более что автор и сам пока не обо всем догадывается. Знает лишь, что никак ему не уйти от того, что случилось, случается и еще случится.

– Прибыли, значит, – сказал Давлетов.

Он сидел за столом в палатке. На улице тарахтел движок, давая неровный электрический свет.

– Значит, прибыли, – сказал еще раз, коротко взглянув на Савина, и тяжело вздохнул. Побарабанил по столу пальцами. Помолчал. Заворошил бумаги на столе. – Ну что ж, товарищ Савин. Вот вам журнал учета. Составьте сводную ведомость. Округленно.

– Халиул Давлетович! У меня есть к вам очень серьезный разговор.

– Думаю, сейчас не время.

– Я не могу составить ведомость и все подытожить без этого разговора.

– Ну что ж, слушаю вас.

– Прежде всего, вам привет от Ольги…

Давлетов не дослушал:

– Разговор служебный или личный?

– Служебный.

– Продолжайте.

– Ольга показала мне прямую, которая соединит основания подковы.

Давлетов поднял глаза на Савина:

– Так вы за этим ушли с ней?

– Нет. Но такая прямая есть.

– Хорошо. Рассказывайте.

Рассказ получился коротким, занял ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы набросать на листке бумаги приблизительный чертеж. Савин даже удивился этому, когда понял, что все уже выложил. Давлетов глядел на него сочувственно и вроде бы даже жалостливо. Савин ничего не понимал. Зная Давлетова, он ожидал услышать от него какие-то возражения. Хоть и сомневался, но был даже готов к тому, что тот согласится со всеми его доводами, загорится, как загорелся он сам, и торжественно пожмет руку. Но Давлетов не произнес ни слова, опустил свою лобастую голову с седым ежиком волос. Молча положил журнал с записями на кипу бумаг.

– Я внимательно вас выслушал, товарищ Савин. А сейчас отдыхайте. Завтра будет вертолет в поселок. Там и продолжим разговор.

– Но ведь мы здесь, Халиул Давлетович! Можем задержаться на несколько дней и все обстоятельно уточнить.

– Нет, товарищ Савин. Так это не делается, во-первых. Во-вторых, мы уже выбились на сутки из графика. А в-третьих, нам вряд ли кто позволит ломать проект.

Ничего не изменилось: ливень не хлынул и гром не грянул. Подрагивала светом подвешенная над столом электрическая лампочка, светила розовым жаром двухметровая труба, горизонтально соединяющая топку и вытяжку. Дежурный истопник дремал, сидя на табуретке возле печной дверцы.

Савин почувствовал себя оглушенным ровным голосом Давлетова, опустошенным из-за отсутствия у того мало-мальской заинтересованности и равнодушия к тому, что он рассказал. Мгновенно возникшее состояние было сродни тому, что появилось после Ольгиного сообщения о Дрыхлине. Недоумение, обида и злость – все смешалось, требовало действия, разрядки.

– Как же так! – сдерживаясь, проговорил он. – Как же так, товарищ подполковник! – Голос его, готовый сорваться, дрогнул. – Не надо арифмометров, чтобы подсчитать удешевление трассы! Это же как дважды два для ученика начальных классов!

– У меня высшее образование, товарищ Савин. И не горячитесь. Мы успеем поговорить на эту тему.

Савин крутнулся через левое плечо, не спросив разрешения выйти. Давлетов опять тяжело вздохнул. И уже в дверях Савина настиг его голос:

– Вами интересовался товарищ Дрыхлин. Он возле походной кухни.

Савин выскочил наружу и сразу окунулся в беззвездную неморозную ночь. По времени был еще вечер, еще не настал по распорядку час ужина, но темень зимой в тайге сваливается на землю почти без подготовки, обволакивает все вокруг, сливается с чащей, так что деревья только угадываются – по шороху, по треску, по сонному шелестению.

«Значит, Дрыхлин интересовался? – зло думал Савин. – Соболей ждет! Ладно. Мы тоже интересуемся Дрыхлиным. Я интересуюсь!»

Темноту вспарывало одно-единственное желто-белое пятно: возле кухни горел могучий костер, выхватывая из ночи шевелящиеся фигуры людей. Савин пошел прямо на свет, натыкаясь на пеньки. Услышал голос Дрыхлина, который весело и бойко что-то рассказывал солдатам про своего давнего старшину. Он умел рассказывать, и старшина у него все время выглядел, как бетонный столб, какой не своротишь ни вправо, ни влево от границы устава.

Увидев Савина, Дрыхлин прервался, поспешил навстречу:

– А я уже соскучился по вас, Женя. Рад видеть здравым и довольным. Ну как?

Савин отступил на шаг, отодвинувшись от полосы света. Дрыхлин подошел совсем близко, снова спросил:

– Ну как?

– Поговорить надо, – сказал Савин.

– Да, да, – ответил Дрыхлин. – Пойдемте в палатку. Хотя нет, там Давлет-паша. Идемте лучше в сторонку.

Их разделяла темнота, хоть они и остановились в метре друг от друга.

– Так что же вы мне хотели сообщить, Женя?

Савин ничего не хотел сообщить Дрыхлину. И даже ни о чем не хотел спрашивать. Только уличать, обличать на весь лагерь – вот он, глядите, нарушитель законов тайги! И в то же время понимал, что надо быть спокойным, потому что кричит тот, кто не уверен в себе.

– Что вы там говорили насчет таежных законов? – спросил он и почувствовал, что сорвался.

– Вы волнуетесь, Женя?

– Нет, это вы волнуетесь! Вы зачем украли шкурки в зимовье?

– Какие шкурки? В каком зимовье, Женя?

– В зимовье у дяди Кеши. За Тураном.

– Опомнитесь, Женя!

Но Савин и не собирался опомниться. Все в нем свилось в стальную пружину и теперь распрямлялось. Он даже не заметил, что стал называть на «ты» человека много старше себя по возрасту, на которого еще совсем недавно хотел походить.

– Ты зачем лазишь по чердакам, Дрыхлин? Чем ты набил свой мешок?

– Вы с ума сошли, Женя! Вас что, та шаманка заколдовала?

– Я все знаю! Теперь я тебя понял, Дрыхлин! Мы вытряхнем мешок и посмотрим, что у тебя там! Я не буду молчать.

Дрыхлин приблизился к нему, взял за отвороты шубы, и Савин ощутил крепость его руки. Перехватил ее, пытаясь оторвать, но тот не отпускал и надвигался все ближе.

– Послушай, неблагодарный мальчик. Ты меня оскорбил. Ты обидел человека, который был к тебе расположен. – Голос его стал жестким и острым, как обрезок жести. – Извинись сейчас же!