Был вечер, прохладный и синеватый. Сопка, возле которой располагался штаб, розово полыхала багульником. Штаб Савину не понравился: длинный сборно-щитовой барак, обнесенный забором. Помощник дежурного, цыганистого вида прапорщик по фамилии Волк, проводил его до кабинета командира, задав один-единственный вопрос:

– На гитаре не играете?

– Нет, а что?

– Учиться надо…

В кабинете из-за стола встал приземистый, затянутый в портупею, лобастый, узкоглазый подполковник.

Так состоялась первая встреча с Давлетовым. Тот вежливо и сухо поздоровался с Савиным, предложил стул и, словно по обязанности, произнес:

– Расскажите о себе.

О чем Савин мог рассказать, кроме того, что было в личном деле? Сообщил, что он из двухгодичников, что в армию призвали после института и что два года был командиром учебного взвода.

– В кадрах остались без колебаний?

– Так точно.

– Семьей не собираетесь обзаводиться? – опять сухо, словно и без интереса, спросил Давлетов:

– Нет.

«Нет» прозвучало поспешно, и Давлетов отреагировал на такую поспешность острым взглядом. За этим «нет» в жизни Савина маячила «королева в серебряных туфельках» – так когда-то величали на их курсе одну девушку с нервно-отзывчивыми губами. В ту пору Савин бы ответил на вопрос Давлетова – «да». Но время меняет человеческие планы и заставляет принимать самые неожиданные решения.

– С жильем у нас пока туговато, товарищ Савин, – сказал командир. – Только вагончики. А теперь о ваших обязанностях…

Из того, что начальник счел нужным объяснить, выходило, что главное в обязанностях инженера – вовремя и без ошибок отрабатывать различные документы. Давлетов доставал из ящиков стола бумаги, вручал их поочередно Савину. Посоветовал все изучить и разобраться. Вышел он от начальника, нагруженный инструкциями, графиками, наставлениями. На ознакомление со всей документацией дал ему Давлетов три дня.

На исходе второго Савин постучался к нему в кабинет и доложил, что ознакомился и разобрался.

– Самоуверенность – плохой помощник, – сказал Давлетов. – Доложите в двадцать ноль-ноль завтра.

Савин пробездельничал весь третий день, но срок выдержал и снова явился с докладом. Выслушав, Давлетов удовлетворенно кивнул и стал пространно объяснять важность отработки каждого документа.

– Я хочу на трассу, – сказал Савин.

– У военного человека не может быть слов «хочу» и «не хочу». Он выполняет приказания, проявляя инициативу в их рамках.

Поселили Савина на улице Вагонной. Наверное, старожилам и придумывать не пришлось это название, потому что она сплошь состояла из вагонов, поднятых на чурбаки-подставки. Вот и казалось, что четырехногие серые коробки построились в шеренгу и только ждут команды, чтобы зашагать в таежную глушь.

Первый раз Савин появился в своем вагончике под вечер. Дверь была открыта, хотя второго жильца не видно. Да и вообще никаких запоров, как обнаружилось, жилье не имело. На столе лежала ополовиненная пачка «Дымка». На лежанке, застланной солдатским одеялом, – гитара. Савин не разбирался в этом инструменте, но понял, что гитара из дорогих: она отливала вишневым лаком, хоть глядись, как в зеркало. Ее хозяин не объявился ни к ночи, ни на завтра, ни послезавтра. Увидел его Савин лишь на третий день, когда тот шумно ввалился в вагончик. Был он в кителе нараспашку с капитанскими погонами и с рыжим кутенком в руках.

– Детишкам. У охотника выпросил, – вместо приветствия сказал он. – Я уже слыхал, что у меня сосед появился. Давай знакомиться! Иван. Фамилия – Сверяба.

Минут через десять после его появления в вагон влетели двое белобрысых мальчишек и с порога закричали:

– Привез, дядя Вань?

– Привез, Митька. Держи!

Младший бережно прижал щенка, старший завистливо покосился на него, но смолчал. Спросил, стараясь держаться солидно:

– Настоящая охотничья?

– Настоящая.

– Мальчик или девочка?

– Неужели бы я вам девчонку привез?

Мальчишки убежали, радостно хлопнув дверью. Сверяба объяснил:

– Синицына сыновья. Радости теперь через край.

Он расположил Савина к себе с первых минут. И не только расположил, но и подчинил, такая от него исходила простодушная сила.

– Что, фамилия моя тебе удивительна? – зычно спросил он в тот вечер. – Я и сам ей удивляюсь. Сколько ни кружу по свету, не встречал больше такой. Свер-ряба. Прямо разбойничья фамилия.

Был он весь невозмутимо-бравый, с солидным брюшком и хищным носом. Всегда и про все имел собственное мнение, которое высказывал категорическим басом, приправляя для вескости известным фразеологическим оборотом. И безбожно смолил вонючий «Дымок».

– Дед, – говорил он, – и сюда добралась цивилизация, ядри ее в бочку! Баню, магазинов понастроили. Парник с редиской развели. Не хватало еще свинства в подсобном хозяйстве… А все бабы виноваты! Понаехали! Очередь за шмотками образовали – за сигаретами не пробьешься… А в первую зиму, – вспоминал он, – рябчики на деревьях у самого закрайка сидели. Выйдешь утром из палатки, а они – тут, и человека не пугаются. В палатке жили – красотища! Печка топится, народ анекдоты рассказывает: коллектив!

И Савину страсть хотелось в палаточный коллектив, чтобы спать так же, как первые, – в шубах, валенках и шапках. Но не досталось ему, не выпало по жребию первопроходческого лиха.

Цивилизацию и женщин Сверяба не воспринимал. Терпимо относился разве что к одной – матери счастливых обладателей настоящего охотничьего щенка.

– Нет правил без исключений, – мрачно говорил он и тут же, махнув рукой, добавлял: – И то потому, что она жена Птицы-Синицы.

Мальчишки были у них частыми гостями, благо жили по соседству в сборно-щитовом доме, впрочем, в поселке все жили рядом. Сверяба угощал их конфетами, не переводившимися у него в тумбочке, показывал фокусы и вместо сказок рассказывал про всякие мудреные механизмы, водя корявым пальцем по цветным чертежам, которые сам же и рисовал.

По должности Иван Сверяба был инженером-механиком. И по призванию тоже. А поскольку техника была не шибко приспособлена к вечной мерзлоте, да и поизносилась с начала стройки, его то и дело подымали по ночам, чтоб отправить на горячую точку. Что делать, если только он и мог подлечить никуда не годные, выслужившие все сроки бурильные станки. А без них взрыв не подготовишь, не вывернешь породу наружу, без хлеба останешься, как говорил Сверяба, имея в виду, что земля – это хлеб БАМа.

Савин завидовал его поездкам на трассу и всегда радовался, если вечером заставал Сверябу в вагоне. Обычно он лежал в майке на кровати и дымил в потолок. И почти всегда встречал Савина одной и той же фразой:

– Ну что, опять Птица-Синица от Давлета пилюлю получил?

– Опять, – подтверждал Савин, понимая, что Сверяба спрашивает о своем друге-приятеле, завалившем квартальный план по отсыпке земли.

– Нет, не поджечь синице моря! Не поджечь. А твой Давлет смотрит только под ноги.

– Это вы напрасно, Давлетов производство знает.

– Сколько раз говорить: не «выкай»… Оно и обидно, что знает, а сам глаз от белого телефона не отрывает, ядри его в бочку!

Весь первый месяц Савин корпел над бумагами. Как отголоски большой жизни, долетали до него утренние взрывы в тайге, гул моторов в карьерах. И еще безликими фамилиями бульдозеристов и экскаваторщиков, номерами землеройных механизмов, цифрами кубов земли. Не зная еще в лицо ни одного из командиров подразделений, он представлял их по сводкам, поступающим в штаб каждый вечер. Синицын виделся ему худеньким очкариком, суматошным и непутевым, не умеющим организовать работу землеройного комплекса. Он все время отрабатывал долги. Была уже вторая половина августа, а его подчиненные только-только начали задел месячного плана. Зато Ванадия Коротеева, от которого поступали самые внушительные сводки, воображение рисовало могучим мужиком, короткошеим, с красным, обветренным лицом. И голос его по телефону звучал густо и неперебиваемо.

Однажды Давлетов вызвал Савина поздно вечером.