Я хотел проснуться, перелистать момент жизни вперёд, но не мог. Хотел видеть нас с Чумой в Обухово, но вместо образов — жидкая пустота. Даже монстров нет: большой бескрайний океан, подобно тому, что навечно спрятан под корой одного из спутников Юпитера. Неужто, всё настолько форс-мажорно закончилось? Ещё через мгновенье, вероятно, по земным меркам длившееся годы, моё тело прибило к берегу. Я почувствовал вкус твёрдого песка, как тот попал мне внутрь, ведь я лежал, уткнувшись мордой в землю. Перекидывая вес тела на больную ногу, я нашёл в себе силы встать.
Океан оказался водоёмом, обнесённым мощными кронами деревьев. Чувства подсказывали, что я бывал уже здесь, что вот-вот где-то там на другом берегу покажется хвост чудовища, который скроет в себе озеро, но вода вела себя как во время штиля. Я снова сосредоточился на береге: ни оружия, ни провизии, ни костыля, хотя последний мне не понадобился. В загробном мире я не хромал. По сути, мне вообще ничего здесь не надо. Только мои мысли захотели уйти в астрал, как передо мной, точно из воздуха, материализовался человек. Бледное лицо с разорванным горлом, одной руки не хватает по локоть.
— Григорий — представился труп.
— Распутин? — не нашёлся я ничего умнее ответить.
Мертвец улыбнулся, поманив меня здоровой рукой вперёд, хотя кожа на той висела лохмотьями. Я покорно последовал вперёд, оставив позади береговую дорожку. На прощанье я оглянулся на озеро. Монстр так и не показался, но мне открылась простая как день истина: я снова в Кавголово.
— Григ… — начал было я, но так и не договорил. Трупа и след простыл. Зато со стороны ларька, которого в другой реальности снесло ураганным ветром, выходил Град и Горец. Если у первого отсутствовала половина головы, то тело Горца представляло собой обугленное мясо, кое-как приклеенное к скелету. Конечности будто небрежно залепили скотчем. Мол, и так сойдёт. Из живота же торчали кишки: всё равно, что разрубить тело по пополам и тут же его соединить.
— Здравствуй, Молох. Что же ты с Глыбой наделал? — говорили призраки в унисон, не раскрывая рта. Град так физически не был способен к речи из-за отсутствия челюсти и языка.
— А что с ним? — у меня не хватало сил для удивлений. Даже в тот момент, когда день в одночасье сменился на ночь и киоск за спинами бывших диггеров не рассыпался песочным замком. Вот, значит, какова жизнь после смерти.
Я видел Глыбу, но, исходя из логики, если она в аидовом царстве вообще присутствовала, боец находился в другом времени. «Ты живёшь во вчерашнем дне, Молох», — прозвучало у меня в голове то ли от Града, то ли от Горца перед тем, как возникло видение и реальность в какой раз не сменилась на иную.
Панорама Васильевского острова: заброшенные дома, пустые глазницы окон и один единственный человек, бредущий по выдранным трамвайным шпалам Среднего проспекта. Это был Глыба. Я хотел вмешаться, помочь, но не мог: собаки Павлова да волки то и дело вылезали из подъездов, полуразрушенных сооружений петровской эпохи. Но диггер держал дистанцию, методично отстреливая псов, и, стараясь не приближаться к сооружениям. Не известно, на каком отрезке Среднего показался птеродактиль, с которым Глыба устроил самую настоящую гонку. Марш-бросок на 2 километра не на жизнь, а на смерть. Лишь ближе к концу бескрайнего проспекта птеродактиль с простреленными крыльями сдался и отправился прочь в сторону финского залива. Там неведомый монстр, выпустив щупальца из воды, поймал птицу в свои сети.
— Держись, Глыба… — проблеял я, пытаясь сосредоточиться на своей ирреальности, на двоих, почивших сто лет назад в водах Стикса, солдат. Но Васька оказалась крепким орешком.
Диггер подошёл к углу Среднего и Наличной, когда стало смеркаться: аномальные ночи в Питере никто не отменял. Обходя выбоины и бурьян с дикой листвой, Глыба, так и держа на затворе Калаш, ковылял вперёд. Опочининский парк по правую руку вовсе утонул в листве, представляя из себя джунгли на два гектара. Слева — Ленэкспо, облюбовавшее мутантами, выползавшими со стороны залива. Глыба не успел пройти выставку, как из последнего окна загорелся красный свет и мгновением позже на улицу выползали полулюди-полурыбы. Боеприпасы в магазине, рассчитанном на 15 патронов калибра 5,65, уходили один за другим. Конечности и плавники отлетали в разные стороны. Когда закончились пули и натиск мутантов ослаб, последовала самая настоящая чертовщина. Непонятные эфемерные создания заполонили Наличную улицу, начиная с Площади Морской Славы. Всё кишело существами, не обладавшими не то, что конечностями, но и органами чувств. Цвета мутной тины, овальные конструкции, передвигавшиеся при помощи мельчайших водорослей, покрывавших почти всё тело, наступали на Глыбу. Боец понимал, что если они настигнут, то он станет частью чего-то такого, что не описать словами. Жрать твари не способны за отсутствием вообще каких-либо отверстий и выпуклостей на теле. Лишь целенаправленность указывала на то, что действуют щетинистые овальные твари исходя из своего разума. Не желая испытывать судьбу, а именно ожидания намеренности мутантов, солдат бежал что есть силы через всю Наличную. Мчался, не обращая внимания на других монстров: будь те связаны с водой, землёй или небом. Вся фауна собралась здесь, но то, что настигало Глыбу, не вписывалось ни в одни рамки. Бросив Калаш-74 (тем самым, лишив себя и штык-ножа), диггер чуть не заблудился, в последний момент свернув на улицу Нахимова. Уже стемнело. Ещё через улицу впереди в полукилометре показалась Прибалтийская.
— Не заходи туда, это ловушка! — кричал я из параллельной реальности, лицезрея то, чего не мог видеть мой друг. Гостиницу, помеченную знаком смерти, который физически наблюдался со стороны Молоха.
Глыба, находясь всего в одной остановке от конечной цели на пересечении Нахимова и Малого проспекта, нырнул влево, в здание автомойки «Юнион». Успел забаррикадироваться перед тем, как овалоподобные существа, напоминавшие увеличенный в миллиарды раз лейкоцит, пытающийся уничтожить бактерию в радиоактивном организме, оккупировал мойку. Ближе к полуночи компанию им составит владычица Васи: не выдуманный там Блокадник, а Сирена.
— Глыба умрёт? — спросил я у Града и Горца, когда Васька освободила меня.
— Мы не знаем — как обычно, вместе заговорили солдафоны. — В «Юнионе» боец переживёт ночь, когда на утро создания, в их числе Сирена, отправятся восвояси, откуда выползли. И тогда же с рассветом Глыба подойдёт к Прибалтийской и распахнёт её двери, не представляя, что гостиница — чистилище. Нам не ведомо, что станет с ним, что стало с Постышевым, с его свитой. У ада свои уровни: он и так слишком велик. Чистилище же — вовсе отдельный мир.
Не успел я что-либо ответить, как двое представителей «Г» растаяли в тумане льдинкою. Вместе с Глыбой я отклонился от курса, вступив на просеку. Та вела вперёд, как солдата остаток Нахимовской улицы. Вот он — край. Я смотрел на двухярусный особняк, на мёртвых Кензо и Владлена Степановича: большевик в своей фирменной бескозырке. У первого уродливо зияла дыра в голове, у второго же правая нога представляла высушенный абрикос. Пока бойцы безмолвно приглашали меня в дом, мой друг двумя днями позже стоял на Прибалтийской площади.
Перед пятнадцатиэтажной гостиницей сохранился шестиметровый монумент Петра I — основателя города, превращённого спустя триста с лишним лет в руины. Стёртого, как и всё остальное, с лица Земли. Чистилище проглотило героя, как меня проглотил особняк. Но если Кензо и Владлен так и остались молча наблюдать за спектаклем, то Император, став частью другого мира, повернул свою бронзовую голову на 180 градусов. Секунда, и она отвалилась. Броуновским движением по асфальту разлетелись осколки, словно Петра Алексеевича Церетели сваял из стекла, а не из бронзы. В небо взметнулись брызги чёрной крови. Нефти, пахнущей вечностью.
Некогда пустой дом представлял из себя пир у Сатаны. Парадная комната заполнена исключительно представителями КУ, с кем я, так или иначе, был знаком. И вновь ни одного живого. На том месте по пути в туалет, где мне привиделся монстр (опараши из рубцов на лице обсыпают пол), стояла Саша. Юная девушка из вагонетки, убитая настоящим Путевым Обходчиком. Она держала в руках свою голову точно официант поднос еды. Глаза открываются и пустые синие очи, как у жмурика-каннибала, смотрят на меня. Я отвожу взгляд и вижу Алю, испещрённую пулями. В отличие от Саши, она водрузила себе на руки то, что осталось от Кости — конвульсивно подёргивающиеся части тела. Не пойми, чьи кишки сыпятся на пол: несостоявшегося жениха или из дырок в животе Али. Но я, сдерживая отвращение и рвотный ком, подступивший к горлу, не обращаю на них внимания, так как сверху со ступенек спускаются обезображенные Рипли и Мамонт.
