Из-за гула я ничего к тому времени не слышал. Перед тем, как упасть, я глянул вверх. На меня летело что-то огромное, выделяющееся на общем фоне темноты. Одна фигура перелилась во вторую, вторая в третью. Через мгновение четвёртая фигура, коей являлся я, слившись с остальными, помчалась вдогонку к галогенному фонарю.

Я смотрел на мир, как будто тот находился в тумане. И я парил над землёй, а надо мной пробегали причудливые изгибы камня, словно окружавшее меня место являлось пещерой. Я не чувствовал боли, не ощущал своего тела. В груди лишь полыхал огонёк сладостного ожидания встречи с Господом. И он не будет меня судить, вспоминая все мои грехи только для того, чтоб отправить меня в ад или рай. Я знал, что это будет среднее, между ними. Что Бог, который меня ждёт — тот самый старец с семидесятью руками. И ему решать, на какой станции метро мне жить. Один раз я уже умирал, когда произошла Катастрофа, теперь мне не страшно. Осталось ждать всего ничего. В сладчайшем заражении ума и тела я закрыл глаза.

Мне уже приходилось просыпаться после долгого кошмарного сна в лазаретах или комнатах отдыха. Первым таким испытанием пришёлся Стикс, вторым — встреча с любезным фанатиком в тоннеле между Лесной и Выборгской. Дальше — сомнамбулия каменных джунглей. Место, в котором я сейчас находился, не было похоже ни на Лесную, ни на больницу военмедиков. Напротив — такое впечатление, что я и не возвращался из преисподнии, а только к ней двигался и сейчас лежал в эпицентре топки.

Неимоверным усилием я заставил своё тело подняться с кучи накиданных друг на друга деревяшек, походивших на плот, сделанный человеком, чьи пальцы явно скрючены артритом. В помещении, не поворачивавшимся язык назвать комнатой, присутствовали разве что голые стены. И вновь я находился в пещере, ставшей единственным моим воспоминанием с момента падения. Дабы размяться, я заходил по комнате от стенки к стенке. Подошёл к единственной двери, смахивавшей на ту, которую Феликс обнаружил в камине загородного дома. Без особых надежд, я толкнул дверцу. Та, без скрипа, отошла в сторону, обнажив подземный грот, куда я попал по воле судьбы.

Я шёл вперёд, обходя не замечавших меня людей. Здесь, вместо типичных для подземки лотков с провизией и оружием, располагались мангалы, от которых доносился сочный аромат поджаренной крысятины. У меня невольно потекла слюна. В питерском метро можно было по пальцам подсчитать тех, кто отлавливал нормальных не мутированных крыс и делал из них еду. В пещере же, похоже, собрались профи со всех вместе взятых станций. Рядом с мангалами резиденты сидели прямо на голой земле. Вокруг не было ни столов, ни стульев, даже картонных домиков, от которых тянуло в меланхолию, и те отсутствовали. Оставалось гадать, где же жили пещерные люди, если только не на земле. Вот вам и цивилизация бомжей или же утопический коммунизм, ради процветания которого пришлось для начала всё уничтожить, а затем по новой отстроить. Но процесс созидания по каким-то причинам так и не выходил из состояния застоя. Хотите светлого будущего? Научитесь не волноваться и полюбите атомную бомбу.

— Вы кого-нибудь ищете? — оборвал ход моих мыслей юноша, на которого я чуть не налетел, пока разглядывал каменную обитель.

— Вообще то да — подбирал я тщательно каждое слово, как когда-то давным-давно перед Карповым. — Я у вас новенький.

— Ах, вы один из тех, свалившихся нам на голову — паренёк, улыбаясь, двинул меня по плечу. Может, приветствие у них такое? — Вам к Мамонту. Я могу провести вас за сдельную плату. Меня кстати зовут Глеб.

— Хм. Сколько тебе лет, Глеб?

— На той неделе пятнадцать стукнуло, я теперь совершеннолетний — улыбка так и не сползала с его еврейского личика.

— Вот что, совершеннолетний — заглянул я в глаза Глебу. — Либо ты меня сейчас проводишь к своему Мамонту, кто бы он там ни был, либо я тебе запихну кирзач настолько глубоко в зад, что влага на моём ботинке утолит твою жажду.

Паренёк в мгновение ока вначале побелел, затем позеленел. Я ожидал, что местный ринется во все четыре стороны, но юношу как зацементировало. Вот что значит психология. К тому же: а) мне Глебу нечего было дать; б) уж больно наглым он мне показался. С такими без кнута не управиться. Наглость — вовсе не второе счастье, а всего лишь болезнь, которую надо лечить ещё в состоянии эмбриона. И в нный раз я прекрасно в этом убедился, когда меньше чем через минуту мы оказались около комнаты загадочного Мамонта.

Снова я вспомнил выродка Карпова, когда пересёк порог помещения. Кабинет Мамонта отличался от комнаты мэра Гражданки лишь тем, что стены были такими же голыми, как загорающие на пляже нудисты. Только пару плакатов, смотревших друг на друга с противоположных стенок, кое-как скрывали обнажавшийся срам. На одном из постеров изображён брутальный мужик в отлаженном байкерском костюме с тёмными очками. Восседал здоровяк на мотоцикле. В руках солидная винтовка. Мне не удалось прочесть довольно длинное словечко на верхушке плаката, которое дало бы мне, скорее всего, фамилию амбала. На противоположном постере загадочная блондинка изо всех сил старалась прикрыть срам и удержать руками развивающееся по ветру белоснежное платье.

Я заострил внимание на посетителей комнаты. Помимо нас Глебом в помещение находилось двое человек. Посерёдке восседала фигура, выпускавшая клубы едкого дыма. Некто, скорее всего, сам Мамонт находился в тумане и видеть его лица я никак не мог. Справа, как раз под плакатом сексапильной девушки, располагался очередной представитель семейства «кушеточников». Почти как диггер: без имени, без истории. Вот только подвид «демагога» и оружие его — гадкое слово.

— Значит, вы Александр Евгеньевич Ленин? — нечто странное было в голосе Мамонта.

— Так точно — я понял, что меня, как следует, обшмонали и нашли паспорт.

— Интересная фамилия — собеседник тушил сигарету. — В честь самого великого душегуба прошлого столетия.

— А разве не…

— Гитлер? Да бросьте вы! — посмеялась она. Стоп, почему она? — Фюрер шесть миллионов сжёг в газовых камерах, а Ленин с ЧК сколько уничтожил в ходе Красного террора? Столько же, если не больше. Теперь представьте, Александр, что такое казнь в подвале. Негласная, без ссуда и следствия, когда тебя раздевают наголо и ставят лицом к дверям. После такого уничтожения от тебя не остаётся ничего, вплоть до имени, воспоминаний. Сколько монументов установлено в честь жертвам холокоста? А у нас в память Белым?

— В Крыму есть — как школьник на уроке, отозвался «кушеточник».

— Красные Врангелю обещали, что, если он сдастся без боя, то его вместе с армией пощадят. И сдержали они слово? Чёрта с два! Чёрный Барон, правда, успел бежать, но недолго продержался заграницей. А Фрунзе, подавлявшего антибольшевистское восстание, так вовсе предали чекисты. Он же пообещал, что никого не тронут. Да и сам через пять лет умер на операционном столе при весьма загадочных обстоятельствах.