— Купили у мазутов — начал хвастаться дозорный. — Кто знает, может, он помог бы им спастись от истребления.

— Может. Мне надо на Приморскую.

— Исключено.

Глыба не стал спрашивать, почему. Всё ясно: эсэсовцы обороняют своего фюрера, спрятавшегося в бункере, и прямой путь на Берлин, следовательно, закрыт. Если его сейчас спросят, зачем он туда собрался, считай, жизнь диггера на плахе. Солдафон глянул за плечо патрульному — там, в тоннеле, начинённые до зубов оружием, расхаживали бойцы Альянса. В условиях войны любая новая территория уже успех. Не удивительно, если Приморскую в ближайшее время отвоюют у настырных монстров, выползающих с берега Финского залива только для того, чтоб полакомиться свеженькой плотью. Иль мертвечиной.

— Постой-ка — с щёлкающим звуком постовой передёрнул затвор М-16. Глыба облизал пересохшие губы. Чёрт! Хаотичное движение за спиной погранца прекратилось. Солдаты по струнке улеглись вдоль железнодорожной грядки, выставив на деревянные ящики РПД. Дегтерёв по одной указке не оставит и мокрого пятна от диггера, который вот-вот провалит задание Молоха, толком не начав его. — Зачем тебе на Приморскую?

— К Постышеву, меня направил Карпов — с титаническими усилиями Глыба старался не выдать нотки дрожи в голосе. Ох ему б сейчас в Покер блефовать!

— Зачем? — всё также невозмутимо допытывался КППшник. Вот сука! Вся Василеостровская замерла. Слышалось, как гудел воздух, как капли пота заливали морду Глыбы. И в замедленном действии солдаты миллиметр за миллиметр оттягивали спусковой крючок на ручных пулемётах.

— Предупредить о нападении на главу вашего Альянса.

— И кто же собирается напасть?

— Молох — решил герой играть ва-банк.

Воздух, который вот-вот взорвался бы, стал разряжаться. Бикфордов шнур потух на самом основании петарды, вместившей в себя килотонну тротила. Вернулись голоса на Ваське, а бойцы разомкнули пальцы со спусковых механизмов. Глыба точно в тумане вспоминал последующую пустую беседу, отнекиваясь шаблонными ответами, раз за разом вычерпываемые из мозга. Молох. Этим всё сказано. Как тогда в бункере, так и сейчас. Точнее, с самого начала, когда он свалился на голову гражданских, а Сирена (или всё же не она, а кто похуже?) стёрла память. Тот рай, из которого выгоняли Молоха два раза.

Прямой путь до Приморской закрыт под предлогом того, что бойцы сами сообщат в Прибалтийскую о предстоящей атаке. Ну вот, сделал хуже, теперь Постышев предупреждён… О внезапной атаке можно забыть. Наверняка, вызовут подкрепление. Воин теперь уже без толики сомнения понимал, что Приморский Альянс — серьёзный соперник. Пусть смерть лидера коренным образом ничего не изменит, но на время деморализует, а там будь, что будет.

Часы показывали без десяти двенадцать, когда герой, найдя лазейку в гермоворотах Васи, начал подъём по эскалатору. Калаш-74 по-прежнему согревал, в отличие от мёртвого кружка солнца, показавшего свои первые лучи. Ровно в полдень в другой части метро Геннадий Андреевич провозгласил себя лидером Сенной, ознаменовав падение Узла. Самое главное достояние подземки — «Музей Метро» отошло коммунистам и представителям Фрунзенской-Московской. И тогда же, натягивая противогаз на лицо, Глыба переступил турникеты вестибюля Василеостровской.

Я стою на краю мира, в том месте, которые изображали себе древние греки или римляне, очерчивая мир живых от мира хаоса. Именно из хаоса, как первичного состояния вселенной, родилась Гея. Там, на краю обрыва, золотым водопадом, ниспадающим в никуда, меня встречал оборотень. Я не мог сделать шага назад, иначе вечность сожрала бы меня, потому я двинулся вперёд навстречу своему кошмару. Оборотень не щадит меня: резцы впиваются в лицо, отрывают нос, разрывают челюсть, превращая часть зубов в крошево. Затем, словно тряпичную куклу, он переходит на ногу. Я успеваю увидеть, как конечность от колена до ступни связывает лишь лоскуток кожи. Кости разорваны пополам, из сухожилий хлещет кровь, заливая морду хищника красным маревом. Но оборотню всё ни по чём. Зверь так и оставляет ногу болтаться на куске кожи, переходя на горло. Я чувствую горячее дыхание оборотня у себя на кадыке. Слюна с кровавой пеной плещет в меня. Но существо не успевает завершить последний аккорд: высокий блондин с голубыми глазами, словно сошедший с глянцевого журнала или прямиком из гитлеровского СС арийца мощными ударами послал мохнатого упыря в бездну. И хищник успел схватить меня за торчащую из голени кость. Взрыв боли заволок всё вокруг. Я не понимал, сознание ли пошло в отключку, или уже я летел навстречу бездне, как спасительная рука арийца вырвала меня из водопада мрака и пустоты. «Молох — кричал блондин. — Очнись!»

Небо оранжевого цвета вырвало меня из небытия. Не обращая внимания на спасителя из сна, пытавшегося привести меня в чувство, на жгучую боль в лице и правой ноге, я стал жадно оглядывать станцию. Всю часть платформы занимали вигвамы, вроде тех, что на Достоевской, только сделаны оные с геометрической точностью. Каждая постройка могла уместить целые семьи. Некоторые проходы между хижинами были засыпаны землёй, создавая иллюзию того, что ходишь не по полированному красному граниту, а по настоящей поверхности. На стенах искусно изображены деревья и животные, причём тех размеров, которые знавала наша природа до запуска ракет. Потолок так вообще представлял собой голубое небо со звёздами и Луной (точнее, полумесяцем). Оранжевое свечение лампочек только и передавало натуральный окрас солнца.

Лемуры представляли собой штатных блондинов с идеальным телосложением. Почти у всех голубые и зелёные глаза, словно каждого из них только что зачали из одной пробирки. Ростом под 180 с развитой мускулатурой, даже женщины могли взять в руки оружие и навести шороху в метрополитене. «Если во главе приставить Робби, то вся подземка накроется медным тазом», — попытался я улыбнуться мысли, но не мог. Раны, полученные мною от собаки Павлова тогда, перед входом на Проспект Славы, дали о себе знать. С ногой обстояло куда хуже.

Крок, тот самый лемур, который меня спас, объяснил, что я бредил в течение всей ночи и только сейчас под утро пришёл в себя. Мои самые страшные опасения, чтоб их к едреней фене, не оправдались. Конечность мне сохранили, но, по словам Крока, я до конца жизни вынужден буду хромать на правую ногу. Там, где находилась середина голени, тянулся толстый шов, будто кожу с сухожилиями пришивали не нитками, а металлической бечёвкой.

Я провалялся ещё с какое-то время, пока ко мне не подошёл Чума и по-братски не помог другу подняться. Необходимо действовать, ибо день оказался потерянным насмарку. Спросив у Крока, где здесь телефон и кто на Лиговке вообще главный, мы двинулись к дальнему торцу платформы.

Лемуры не обращали на нас внимания, хотя выглядели мы точно инопланетяне, сошедшие со спилберговского фильма. И это хорошо ещё, что с какой-нибудь добренькой картины, а не с «Войны миров» по Уэллсу. Особенно страшно было смотреть на меня, шедшего с железной клюкой со скоростью черепахи. Да, пора срочно привыкать к новому инструменту. При каждом шаге нижнюю часть ноги пронзали иголки, но Крок заверил, что швы не разойдутся при лёгкой нагрузке, так что я мог ступать спокойно по Земле Обетованной. «Вот, что странно — думал я. — Зачем лемуры держат у себя на станции 6-й ветки смертельного гоблина?» Его, в отличие от того же Минотавра, ввиду группированной армии и тесного пространства прищучить в два счёта можно. Шестое чувство подсказывало, что не зря его, сторожа, берегут, не зря запутан проход от Достоевской (про сатанистов и говорить нечего), так как не хотят в лемурии видеть посторонних лиц. Ведь стоит ноге человеческой вступить в рай, как его тут же засрут. Но мы с Чумой здесь были уже своими, пройдя ряд испытаний. Аминь.

Тем временем мы остановились у ничем неприметного вигвама, когда Крок, раскланявшись, оставил нас вдвоём.

— Чума, ты уж извиняй, я один.