Это тянулось целый месяц, весь январь без продвижения и без особого сближения, но и без угасания отношений. Они за это время ещё даже не перешли на «ты». А тем временем Никитин скапливал деньги, чтобы снять квартиру, где бы он мог встречаться с Катей.

Но вышло всё куда лучше.

Однажды, когда он вот так подвозил ее, и они более получаса сидели в машине перед ее подъездом, Катя была молчалива, рассеяна и даже грустна, и он почувствовал, что ей не хочется идти домой, не хочется уходить.

– Что с вами, Катя? – спросил он её. – Что-нибудь случилось?

– Не знаю. Что-то на меня сегодня меланхолия напала, – ответила она. И улыбнулась грустно.

Никитин почувствовал сильное желание поцеловать её, как тогда, в первый день знакомства. Да и в последующие дни хотел поцеловать, когда они вот так же сидели в машине или стояли на площадке у лифта. И теперь он привлек ее к себе и поцеловал – нежно, не поддаваясь страсти, которой ещё не пришло время. Она отдалась ему без сопротивления, словно бы ожидала этого поцелуя и даже ещё чего-то большего, запрокинула голову, так что ее шапочка свалилась с головы, волосы рассыпались по плечам, и она прервала поцелуй.

– Ох, не нужно бы это! – с грустным вздохом проговорила она. – Не нужно бы всё это начинать!

А затем вздохнула как-то обреченно, словно бы покоряясь тому неизбежному, что должно было случиться.

– Я люблю тебя, Катя, – неожиданно перешёл он на «ты». С первого же встречи, как вошел во дворец в тот вечер, как увидел тебя, а потом узнал… Только о тебе и думаю, милая женщина, ищу тебя, хочу быть с тобой…

– Ты женатый, ничего хорошего из этого не выйдет, – добавила она с той же грустью. – Ничего хорошего из этого не бывает. Нич-чего!

– Выйдет или не выйдет, лучше не думать об этом, – сказал Никитин, уже взволнованный поцелуем и своим признанием и ее грустной, как понял он, покорностью и всем тем, что должно иметь желанное и скорое продолжение.

– А я не могу любить без оглядки. Как-то не привыкла или не приучена. Любить, значит и о будущем думать. Вы, мужчины, всегда думаете о будущем меньше женщин. Будущее вас не волнует.

– Будущее-будущее! Живешь, и всё время оглядываешься на это будущее. А есть ли оно вообще, это будущее? Мы как-то всё время живем этим будущим, и поэтому, наверное, никогда не бываем счастливыми. А оно, как солнечный зайчик – солнце скрылось, и нет зайчика, и никогда его не поймаешь. Мне скоро пятьдесят лет – какое у меня будущее, Катя? Жизнь почти прожита для любви, а любви в моей жизни так и не было. У меня уже никакой другой или там новой жизни не будет, о чем я могу мечтать? Вот мое будущее сейчас сидит передо мной – это ты, и я не хочу ни о чем думать, и меньше всего о будущем.

И он снова поцеловал ее – продолжительнее и страстнее. Она, закрыв глаза, не прерывала поцелуй, отдаваясь ему в поцелуе, а когда он кончил поцелуй, она, не открывая глаза, дышала глубоко и часто, должно быть, взволнованная и его признанием и поцелуем. А может, и ещё чем-то – куда большим и желанным событием.

На другой день, когда он встретил ее на рынке, Катя была весела в отличие от вчерашнего дня и после того, как погрузили товар в машину, сказала ему, как-то само собою, уже переходя на «ты»:

– Что ж мы с тобой, Саша, как бездомные, то в машине, то на улице, а то ещё в подъезде, поедем сегодня в гости…

– К тебе?

– Нет, ко мне нельзя. К тебе, я так полагаю, тоже нельзя, – добавила она с иронией. – Подружка моя уехала работать по контракту, ключи мне оставила.

– А товар?

– Отвезем ко мне домой, и поедем отмечать наше новоселье.

– Значит, у нас сегодня праздник?

– Вроде того…

После того, как отвезли товар домой к Кате, приехали во двор трехэтажного дома сталинской планировки вблизи заводского парка. Катя открыла двери ключом, который достала из сумочки, вошли в квартиру, разделись…

Квартирка оказалась однокомнатной с высокими потолками, с просторной комнатой и кухней, расположенных «трамваем», так что одно окно выходило на улицу, а другое – во двор. Она была уютная, обжитая, неплохо меблированная. Главным недостатком в ней был холодильник, который грохотал, как работающий трактор. А когда он умолкал, наступала блаженная тишина, как в горах после обвального камнепада. А главной ее достопримечательностью были двойные массивные двери с двумя створками, одна из которых запиралась на длинный железный крючок. Наверное, за такими дверями не страшно было отсиживаться в дни самых кровавых смут, чувствуя себя в полнейшей безопасности. Ни пробить, ни выломать, ни снести такие двери было невозможно. Чувствовалась забота прежней власти не только о том, чтобы жильцы чувствовали себя, согласно поговорке «дом мой – крепость моя», но и о том, чтобы жильцам было удобно перемещать мебель из квартиры на лестницу или обратно. Не то, что квартиры в домах последних пятилеток, двери в которых можно было выдавить пальцем, а протащить через них заурядный шифоньер – математическая задача со многими неизвестными…

…И с этого времени, как появилась эта квартирка в их жизни, их отношения круто изменились.

В первое время их связь обходилась без сердечных осложнений и душевных тревог. Никитин полюбил Катю глубоко и сильно, и, должно быть, этим своим чувством увлек Катю, и она отдалась своему чувству без оглядки, без страха за будущее, за завтрашний день, без этих мучительных мыслей о том, что он женат, что где-то там, в другом доме или в квартире, ходит какая-то другая женщина, с которой он связан, и у них есть общие дети. Через месяц после того, как стали они здесь встречаться, Катя совсем оставила свой дом и всю свою заботу и жажду уюта, всю свою ещё не растраченную жажду семейного счастья вкладывала в эту квартирку, из которой их в любое время могла изгнать вернувшаяся квартирная хозяйка, ее подруга. Но об этом не думали ни она, ни он. В квартире появились цветы в горшочках на подоконниках и развешенные в кашпо по стенам, скатерти, салфетки, шторки в дверных проемах и много других мелочей, заботливо подобранных и умело, со вкусом внедренных Катей в их быт.

А главное, она впоследствии стала здесь держать свой товар, который уже не отвозили в квартиру, где жили муж и дети, а складывали его здесь, и отсюда же увозили его на рынок. Или в те дни, когда Никитин дежурил на своей автостоянке и не мог ей помочь, она вызывала такси и уносила свои баулы на руках, волоком тащила их по лестничным маршам, а потом по дворовому асфальту, до автомобиля.

Если бы не эта квартирка, может, и не родилось бы этой привязанности, не завязались бы эти с каждым днем крепчающие любовные узы. Перебравшись из своей квартиры сюда, Катя не просто оставалась здесь ночевать, она стала здесь жить, перенесла из дома необходимые вещи, одежду, часть посуды, обосновавшись здесь основательно. А Никитину приходилось неизбежно возвращаться домой. Вот так и появилось в жизни Никитина два дома, – тот, где жила его семья, и тот, где свила гнёздышко Катя, где проживали они свои безумные, жаркие ночи.

Когда Никитин оставался у Кати в этой квартире допоздна, а то даже ночевать, Катя водила его темными вечерами в пустой, неосвещенный фонарями, безлюдный парк, где они вспугивали иной раз одиноких прохожих, возвращающихся через парк с заводской вечерней смены. Катя для таких прогулок надевала свои испытанные валенки и пуховик, а Никитину вместо ботинок нашлись в квартире на антресолях старые безразмерные валенки, в самый раз для таких прогулок. Они расхаживали по пустым, заснеженным аллеям, вдыхая чистый морозный воздух, вслушиваясь в тишину, в похрустывание снега под ногами. И в этом их хождении по темному безлюдному парку было что-то романтическое. Катю привлекала тишина, безлюдность, таинственность молчаливых аллей из старых, высоких деревьев… Заводской парк был первородный, не посаженный людьми. В далекие времена, в тридцатые годы, руководители города, выделив этот участок тайги под парк, позаботились затем только о его благоустройстве, и со временем парк в поселке стал любимым местом отдыха заводчан. И березы и осины и кое-где тополи были куда как старше города, который справил в прошлом году свой шестидесятипятилетний юбилей. Катя вставала у какой-нибудь осины или у берёзы, обхватывала ее руками, прижималась к ней и говорила: