— А и съезди, — сказала вдруг Настя. — Не сладится, так воротишься.

   — Легкомысленная ты баба, — покачал головой Никита. — А жена, а изба с живностью? На Акимку оставить? Тут худо-бедно работа есть, а тамо пока посулы одни. Допустим, будет работа, а жить где? Значит, обстроиться нать, тоже недёшево.

   — Съездит, осмотрится, — не уступала Настя. — Иные-то едут.

   — Иные!.. — рассердился Никита. — Капитон, тот жену с матерью схоронил. Он от горя своего куды хошь готов бежать. «Съездит, осмотрится...» На Москву ехать, это тебе не из Неревского в Плотницкий конец сгонять. Москва, она неласкова, чужаков не шибко привечает, наплачешься в одиночку.

   — То-то и оно, — вздохнул Захар. — Одному боязно, с товарищем бы...

   — Больно ты знашь, ласкова Москва аль неласкова, — произнесла Настя насмешливо. — Сам-то не был.

   — Бывал, — ответил Никита.

Захар с Настей удивлённо уставились на него. Ваня не донёс до рта ложку с простоквашей.

   — Бывал я на Москве, — повторил Никита тихо. Он допил кружку и снова налил себе пива. — Давно, правда, пятнадцать годов минуло. Я тогда в Заонежье охотничал, где Исак Андреич владел отчинами. Девка одна приглянулась, задумал жениться, деньги понадобились. Где деньги, там и грех. Пришёл ко мне Лёвка Фатьянов, приказчик посадника Михайло Тучи, деревня его с нашей соседствовала. Белка, говорит, сильно вздорожала на Москве. Давай сколь ни есть у тебя — продадим хорошо. Нет, отвечаю, ни единой, всё обменял на соль, овёс и хлеб. Ушёл. Снова приходит. Придумал, говорит. У новгородских купцов в долг возьмём, потом по дешёвой и вернём цене. А на Москве подороже продадим. Нет, говорю, сам в долг бери, сам продавай, не поеду никуда. Лёвка уговаривает. Поехал бы, говорит, да без помощника никак нельзя. И ты разживёшься, к свадьбе-то. Ну и попутал меня. Сошлись с купцами на малом росте. Я две сотни шкурок одолжил, Лёвка пять по сто. Поехали на Москву. Как добирались, отдельна сказка, чуть не погибнули. Добрались. А тамо белка ещё дешевев, чем тут. Лёвка загоревал, все семь сотен отай от меня спустил за бесценок, да и пропил деньги-то все. Что делать? Беда! И другая беда подоспела. Великий князь Василий Васильевич Тёмный двинулся войском на Новгород. Слава Богу, откупом от сражения убереглись. А купцы наши жалобу великому князю передали на нас, чтобы тот розыск учинил. Михайло Туча, посадник, от приказчика своего отказался, Лёвку поймали и заковали в железы. А Исак Андреич, хоть не был я его холопом, сполна мой долг купцам вернул, те и отступились. Поклонился я ему до земли, умереть был готов за него. Говорит Исак Андреич, вечное ему Царство: служи мне десять лет честно, а там волен идти куда вздумается.

Он замолчал. Потом перевёл дух и глухо добавил:

   — Вон оно как на Москву ездить...

Захар взялся за кувшин, чтобы долить ему пива, но Никита накрыл кружку ладонью:

   — Довольно мне, и так язык развязался без меры.

   — Десять лет с тех пор уж минули давно, — подсчитал Захар.

Настя округлила глаза:

   — Эвон как! Стало быть, хошь сию минуту уходи, никто не удержит?

Никита не ответил.

   — Никит, а, Никит? — оживился Захар. — Може, съездим с тобой на пару-то?

Тот молча покачал головой.

   — Что ж девка твоя? — спросила Настя.

   — Кака девка? — не понял Никита.

Настя почему-то зарделась:

   — Невеста-то?

   — А... Я уж и, как звали, запамятовал.

Захар улыбнулся:

   — Гляжу на вас, ладны оба. Чего бы вместе не жить?

Все забыли про Ваню и, когда он подал вдруг голос, посмотрели на него с удивлением. Ваня стоял, слезинки блестели на ресницах.

   — Никита, ты не бросай меня...

Никита встал, поднял мальчика, прижал к груди.

   — Не бойсь, не брошу.

...Утром Ваня, как обычно, вышел кормить Волчика. Поставил рядом с будкой миску овсянки на воде с хлебным крошевом. Волк понюхал миску и вопросительно посмотрел на Ваню.

   — Не взыщи, — виновато сказал тот. — Не всякий день кости есть. Где ж я возьму их тебе, Великий пост как-никак, должен понимать. Я тоже овсянку ел, и ничего.

Волк, склонив набок умную морду, внимательно слушал. Затем вздохнул и языком принялся осторожно выбирать из миски хлеб.

Вдруг Ваня услышал своё имя и поднял голову.

На заборе сидел Акимка, болтая ногами.

   — Акимка! — обрадовался Ваня. — Что давно не был? Прыгай ко мне!

   — Волк-то не задерёт? — засомневался тот.

   — Нет, он на цепи теперь, — успокоил Ваня.

Акимка спрыгнул и встал поодаль. Ваня подошёл К нему. Некоторое время мальчики наблюдали затем, как ест Волчик.

   — Ох и выдрал меня батя за тебя! — весело сказал Акимка.

   — Больно? — посочувствовал Ваня.

   — Ага! Пойдёшь со мной?

   — Куда?

   — А недалеко тут, на Чудинцевой улице. Мы там с батей робили, кончили уже. Пилку я на крыше забыл, забрать надо.

   — Пошли, — согласился Ваня.

   — А матушка, а бабушка? — улыбнулся Акимка.

Ваня насупился.

   — Да ладно, это я так, не серчай, — сказал Акимка примирительно и добавил согласно, будто это не он, а Ваня предложил идти: — Ну, пошли так пошли, как хошь.

Мальчики перелезли через забор, провожаемые одними только жёлтыми глазами молчаливого волка.

Боярский двор Анастасии Григорьевой был обнесён высоким тёсом, ворота были крепко заперты изнутри.

   — Забор-то повыше нашего, — озадаченно произнёс Ваня. — Как же тебе пилку забрать?

Акимка лишь загадочно подметнул и повёл Ваню в обход двора. Внезапно остановился, приложил к забору ухо.

   — Всё тихо. Пошли.

Он потянул за край доски, которая легко поддалась, образовав достаточно широкую щель.

   — Я лучше здесь подожду, — сказал Ваня в нерешительности.

   — Эх ты! — укорил Акимка. — Кто ж товарища бросат?

Он потянул Ваню за руку, и они оказались на чужой территории.

Ваня огляделся и вздрогнул. В пяти шагах стояла девочка и с любопытством смотрела на них. Густые чёрные волосы были заплетены в одну косу, непослушная прядка курчавилась на лбу. На девочке была лёгкая телогрея с беличьей подпушкой, узкие носы маленьких красных чобот перепачкались в глине.

   — Акимка, ты нам забор сломал, — произнесла она удивительным, каким-то колокольчатым голосом.

   — А ты чего здесь ходишь, по самой грязи? — ничуть не испугался Акимка.

   — Я здесь гуляю, — ответила девочка.

   — А у нас дело, — важно сказал тот и кивнул на Ваню: — А вот он не какой-нибудь, а тоже боярин. Вы тут постойте, я мигом.

Он, смешно подбрасывая пятки в широких лаптях, побежал к отдалённому сеннику, приставил к нему толстую жердину и ловко вскарабкался на крышу. Ваня с незнакомой девочкой проследили за ним и посмотрели друг на друга.

   — Ты кто? — спросил Ваня.

   — Я Люша, — сказала она.

   — Лукерья, что ль?

   — Не Луша, а Люша. Так маменька меня звала, а тётка зовёт Ольгой.

   — А тётка кто твоя?

   — Григорьева Настасья Ивановна, боярыня. Слыхал небось?

   — Знаю, — сказал Ваня. — Она к нам пировать хаживала.

   — Вот как? А ты кто ж будешь, такой знатный?

   — Я Иван Борецкий.

Ольга испуганно вскинула брови, посмотрела по сторонам. Переспросила:

   — Марфин внук?

Ваня кивнул.

   — Уходи скорее отсюда, — быстро заговорила девочка. — Уходи от беды, не любят здесь вас. Ну, Акимка, бестолочь, привёл кого! — Она погрозила кулачком в сторону сенника. — Не дай Бог, меня с тобой застанут!

Ваня ничего не понимал. Зачем уходить, кого бояться? Не «богатую же Настасью», дарившую ему гостинцы?

   — Кто тут с тобой? — услышал он сердитый голос. К ним быстро приближалась сама великая боярыня. Бежать было поздно.

   — Глазам не верю! — воскликнула Григорьева, глядя на Ваню. — Сам Иван Дмитриевич пожаловал! А мне почему не доложили? — Она заметила щель в заборе. — Вона, значит, как! Мало Борецким своего двора, уж и по чужим разгуливают, как по своим! Не рано ли?