Потанька умолк, глядя во тьму. Огоньки догорающего костра плясали в его зрачках. Затем он резко поднялся и шагнул к своему месту, бросив Тимофею:
— Вот и решай теперича, есть ли грех на мне?
— Погоди, — не выдержал Тимофей и тоже встал. — Тот, что в меня целил, из тех был?
— Навряд, — осклабился Потанька. — У них и днём-то рожи похожи, а тут ночь была, не разглядел. Чего вскочил? Наговорились, спать охота, не приставай.
Озадаченный Тимофей не посмел больше спрашивать.
...Воеводы в своём шатре ещё не ложились, хотя завтрашние действия и возможные неожиданности были давно обговорены. Великие князья Юрий и Борис Васильевичи, которые должны были подойти к Русе с запада, отрезая от новгородцев литовские рубежи, запаздывали. Решено было брать город, не дожидаясь их.
— Ждать и завтра не след, — сказал Холмский. — После полудня далее двинемся, к Шелонскому устью.
Фёдор Давыдович с сомнением покачал головой:
— К вечеру, не ранее. День на разграбление надобен. Ратники истомились, заропщут, коли враз их дальше поведём. Да и заслужили. К тому ж ополченцы поизносились, в рванье ходят, обновиться надо. Полтыщи вёрст как-никак, Данило Дмитрия, не шутка.
— Ладно, — согласился Холмский. — Не перепились бы токмо. И лютовства бы не допустить.
Фёдор Давыдович махнул рукой:
— Было б на кого лютовать! Город полупустой. Ну, конечно, пожжём малость, не без того...
— Гляди, Фёдор Давыдыч, прогневишь великого князя. Помнится, не велел он Русу жечь, соляные варницы рушить. Сам вскоре сюда подойдёт.
Снаружи послышался какой-то шум. В шатёр заглянул стражник:
— Дозорные рушанина поймали. Вроде без умысла забрёл...
— Приведи, — велел Фёдор Давыдович.
Два воина втолкнули внутрь щуплого человечка в латаной рубахе и худых лаптях. Руки были крепко стянуты за спиной толстой верёвкой, вперёд выдавались острые ключицы и тощая грудь. Лицо его не выражало страха, глаза даже светились неуместной в его положении весёлостью.
— Кто таков? — обратился к нему сурово Фёдор Давыдович.
— И-и, государь, духота-то кака у тебя! — сказал тот, с улыбкой оглядывая богатое шатровое убранство. — Ковры-то каки, постели-то!..
— Я не государь тебе, — прервал его воевода. — А повесить тебя волей, коли не ответишь, кто таков и что выведывал!
— А сказку пришёл рассказать, — произнёс тот невинным голосом. — Сказки-то любишь слушать, государь?
Он тоненько захихикал, шмыгнув носом. Из левой ноздри вылез пузырь.
— Развяжите его, — велел Холмский. — Дурачок это, умом ущербный, не видать разве?
Дурачку развязали руки.
— Сказка вот какова, — улыбался тот во весь рот, потирая ладонями красные следы от тугих верёвок. — Жили-были два брата, два богатыря, Словен и Рус. И сестрица была у них, Ильмень её величали. Бродили братья богатыри по святой Руси, татаров поганых били, славу себе искали. Вдруг слышит старший брат голос с неба: довольно, мол, вам, витязи, по свету шататься, без дому по Руси метаться. Стройте городища себе там, где стоите. Послушались они, и построил старшой себе Словенск Великий, а младшой Русу, где две речки вместе сходились. Жена была у него Полнеть и дочь Порусья, в их честь те речки и назвал. Прожили братья жизнь долгую, покойную, татаре их страшились, подойти близко боялись. А как померли богатыри, возликовали вражины, налетели чёрным вихрем, да и пожгли города те. Уехали. Через год вертаются — что такое? Там, где Словенск Великий сожжённый лежал, новый город поднялся — Великий Новгород. Там, где другой город пожжён был, — Старая Руса поднялась краше прежнего. Испужалися они тогда чуда Божьего, убрались восвояси и уж не совались боле...
— Для дурачка больно складно баешь, — прищурился Фёдор Давыдович. — К чему сказка-то твоя?
— Аль не догадался, государь? — проговорил хитрым голосом рушанин. — К тому я, что Русу сколь ни жги, вновь она подымется. на Новгород сколь ни ходи, всё одно не дойдёшь. Сколь жизни себе ни отмеряй, смерть всё одно тебя достанет.
Он вдруг неожиданно резво прыгнул в сторону, выхватил из ножен опешившего воина короткий меч и, держа его прямо перед собой, побежал на Фёдора Давыдовича. Никто не успел ему помешать, и не жить бы воеводе, если б нападавший оказался ратником. Но рука рушанина была слаба и неумела, меч скользнул по кольчуге и отлетел в сторону. Тяжёлый; кулак Данилы Холмского угодил прикинувшемуся слабоумным в левое ухо, тот взмахнул руками и рухнул на землю.
— На заре повесить! — бросил Фёдор Давыдович виноватой страже.
Рушанина за ноги выволокли из шатра...
К полудню нового дня Старая Руса уже горела. Горстку оборонявших город жителей перебили в момент. Москвичи шарили по покинутым избам. Беспрерывно звонил колокол на звоннице церкви Спаса Преображения, пока московский лучник удачным выстрелом не сбил звонаря.
Солнце ещё не село, когда вновь собранное и построенное войско, не дожидаясь подкрепления, двинулось в сторону Шелонского устья.
Глава восьмая
«Псковитяне взяли Вышегород. Холмский обратил в пепел Русу. Не ожидав войны летом и нападения столь дружного, сильного, новгородцы послали сказать великому князю, что они желают вступить с ним в переговоры и требуют от него опасной грамоты для своих чиновников, которые готовы ехать к нему в стан. Но в это время Марфа и единомышленники ея старались уверить сограждан, что одна счастливая битва может спасти их свободу. Спешили вооружить всех людей, волею и неволею; ремесленников, гончаров, плотников одели в доспехи и посадили на коней, других на суда. Пехоте велели плыть озером Ильменем к Русе, а коннице, гораздо многочисленнейшей, идти туда берегом».
Карамзин
«На Петров день пришёл князь великий в Торжок, и подошли к нему в Торжок воеводы великого князя Тверского, князь Юрий Андреевич Дорогобужский да Иван Никитич Жито, со многими людьми для помощи на новгородцев же; а из Пскова в тот же Торжок пришёл к великому князю посол Василий да Богдан с Якушкой с Шабальцевым, а присланы известить, что от присяги к Новгороду отказались и сами готовы все. Князь же великий из Торжка послал к ним Богдана, а с ним Козьму Коробьина, чтобы немедля пошли на Новгород, а Василия от себя не отпустил; и из Торжка пошёл князь великий».
Московская повесть
о походе Ивана III Васильевича на Новгород
«Русс, некогда называемая Старою Руссией, — старый городок под владычеством
Новгорода, от которого отстоит на двенадцать миль, а от озера Ильмень на тринадцать. Имеет солёную реку, которую граждане задерживают широким рвом наподобие озера и оттуда проводят воду по каналам, каждый себе в дом, и вываривают соль».
Сигизмунд Герберштейн.
Записки о московитских делах
«Мужчины у русских большею частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами. Они очень почитают длинные бороды и толстые животы, и те, у кого эти качества имеются, пользуются у них большим почётом. Его царское величество таких людей из числа купцов назначает обыкновенно для присутствия при публичных аудиенциях послов, полагая, что этим усилено будет торжественное величие приёмов. Усы у них свисают низко над ртом. Волосы на голове только их попы, или священники, носят длинные, свешивающиеся на плечи; у других они коротко острижены. Вельможи даже дают сбривать эти волосы, полагая в этом красоту.
Однако как только кто-либо погрешит в чём-нибудь перед его царским величеством или узнает, что он впал в немилость, он беспорядочно отпускает волосы до тех пор, пока длится немилость. Может быть, обычай этот перенят ими у греков, которым они вообще стараются подражать.
Женщины среднего роста, в общем красиво сложены, нежны лицом и телом, но в городах они все румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провёл по лицу их и кистью выкрасил щёки в красную краску. Они чернят также, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы».
Адам Олеарий.
Описание путешествия в Московию...
