— Так ведь это обитель Кирилловская, — объяснил мужичок. — Гости в диковинку тута. Мал монастырёк, иноков трое да игумен. А я помощник им доброхотный. То рыбки наловлю, то коровку подою, то полешек поколю.
Мужичок произносил слова с корельским говором, шепелявил к тому же, Фёдор с некоторым опозданием понимал смысл протараторенных фраз. Но слушать его радостный голос было приятно, он успокаивал и ободрял.
— Я Архип, меня всяк тут знат. А ты, мил человек, отколь, если не секрет? По одёже не из простых.
— С Новгорода, боярин я, — ответил Фёдор и вдруг спохватился: не сболтнул ли чего не следовало? Если москвичи рядом, тогда тотчас схватят, узнав, что он боярин новгородский.
— Вона как! — удивился Архип, однако не слишком сильно. — А я ведь так и подумал. Как на сапоги-то поглядел, сразу понял, что боярин. Видать, крепко не понравился ты кому-то, коль из лука в тебя стрельнули.
«Похоже, он ничего не знает о сражении с москвичами, — подумал Фёдор. — Что же за глушь это, куда меня занесло?..»
— А я-то гляжу, — продолжал Архип, — челнок плывёт посерёдке реки-то. И пуст вроде. Чёлн, гляжу, добрый, целый, я и поплыл, а как за борт-то заглянул, так чуть ко дну не пошёл со страху. Думал, мёртвый ты али колдун, без весла гребущий...
Он тихонько засмеялся, вспоминая свои впечатления и качая головой.
— Куда река течёт? — спросил Фёдор.
— Дак в море и течёт, в Белое. Давеча ветер волну нагнал, всю ноченьку шумело. Сейчас вроде потише стало.
— Ехать надо мне, — сказал Фёдор. — Конь найдётся тут, купить хочу?
Он встал на ноги, и тотчас закружилась голова, в глазах потемнело, и Фёдор непременно упал бы, если б подскочивший Архип не поддержал его и не усадил опять на лавку.
— Найдётся, найдётся, — приговаривал тот успокаивающе. — И конь найдётся, и хлеба кусок, и мёду туесок. Отдохни, поправься, а там и езжай куда вздумается. Раненый ещё, слабый, куда ж тебе такому ехать... — Он помог Фёдору лечь и набросил на него овчину. — Отдыхай, мил человек, сон лучшее средство тебе ноне. А я травки пойду соберу да отварчик заварю. Тоже хорошее средство, дедово ещё. Секретом владею.
Архип подмигнул лукаво и вышел, осторожно прикрыв за собой скрипучую дверь. Фёдор закрыл глаза и послушно заснул.
Проснулся он от яркого света. Подле лавки стоял небольшой стол, на котором горели две свечи, вставленные в железный подсвечник. Рядом на скамье сидел старый монах и внимательно разглядывал Фёдора. Хмурое лицо его, истощённое и вытянутое, будто лик иконописный, показалось знакомым.
— Я знаю тебя, святой отец? — спросил Фёдор слабым неуверенным голосом.
— Я знаю, — ответил тот. — Ты Марфы Борецкой меньшой сын. Ведаю и то, что приключилось с тобою. Не чаял живым боле тебя увидать, да пути Господни ведомы ли нам, грешным?..
Фёдор вдруг узнал старца. Он был почётным гостем на пиру в их тереме, давно, осенью ещё. Зосима, кажется, именем, игумен Соловецкой обители. Фёдор вспомнил, что чуть было собак не спустил на него, когда тот в первый раз явился к ним на двор управы искать на холопьев боярских, которые на земле монастырской хозяйничают, как на своей, рыбу ловят и силки на зверей ставят, а монахов прочь гонят. Мать очень сердилась, что не доложили ей о том, что соловецкий старец приходил. Потом прощения просила у него за сыновнюю непочтительность, одарила щедро.
— Вижу, узнал меня, — сказал старец. — И я помню, как ты про волчью охоту сказывал в Новгороде Великом. Теперь вот сам, как зверь, от злой охоты спасаешься.
— Прости, святой отец, — промолвил Фёдор. — Грешен я перед тобой, каюсь.
— Бог простит, — ответил Зосима и опустил глаза. Словно припоминая что-то, продолжил негромко: — Видение тогда было мне на вашем пиру. Увидел я семерых высоких бояр новгородских, что тогда же мёд и яства вкушали, и были они без голов. Ужаснуло меня видение сие, и поспешил я удалиться, и молился всю ночь. А как сомкнул очи перед рассветом, вновь повторилось мне видение страшное...
Тоска стиснула сердце Фёдора.
— А кто они были, кого видел ты, отче? — решился он спросить дрогнувшим голосом.
Старец не ответил.
— Я-то был средь них?
— Не следует мне знак Божий с человеками обсуждать, — сказал Зосима. — Молись лучше, сыне, о милости Господней. Он уже от гибели уберёг тебя, теперь смирись и живи по совести. Господь милостив, если не прогневишь сам Его. — Старец поднялся, прошёлся по келье и вновь приблизился к Фёдору. — Дела духовные торопят меня, ещё две обители обещал посетить, прежде чем на острова вернуться Соловецкие, к главной обители своей. Ты поживи здесь с месяц. Монахам я велел позаботиться о тебе. Храни Господь. — Он перекрестил Фёдора большим серебряным крестом и уже взялся за ручку двери, как вновь обернулся и спросил с лёгкой улыбкой: — Отрока вспомнил, что за волчонка вступился. Иваном вроде звать его. Ты его не обижай, ему в жизни обид довольно ещё достанется. А матушке своей передай, что могилки деток малых ухожены и заупокойные молитвы воздаются им, как и хотела она.
Старец удалился, и никогда больше не довелось Фёдору увидеть его и разузнать о своей ближайшей судьбе более того, нежели сам он мог предполагать.
Глава двенадцатая
«Ещё Новгород оставался державою народною; но свобода его была уже единственного милостию Иоанна и долженствовала исчезнуть по мановению самодержца. Нет свободы, когда нет силы защитить её... К довершению бедствия, 9000 человек, призванных в Новгород из уездов для защиты оного, возвращаясь осенью в свои дома на 180 судах, утонули в бурном Ильмене».
Карамзин
«Месяца октября загорелся Новгород с вечера в ночь от белого костра на берегу, и горел всю ночь и до обеда, мало не оба конца выгорело, и речной Немецкий двор сгорел. Того же месяца 20 день поехал на Москву наречённый владыка Феофил на поставление к митрополиту Филиппу и к великому князю. Того же месяца, по грехам нашим, в 21 день, стоявшие в Ловати 40 учанов выехали на Ильмень-озеро; и ночью настал великий ветер, и все учаны и лодьи потопил, человек более 200 утопло новгородцев».
Псковская 3-я летопись.
Строевский список
«Жилые строения в городе (за исключением домов бояр и некоторых богатейших купцов и немцев, имеющих на дворах своих каменные дворцы) построены из дерева или из скрещённых и насаженных друг на друга сосновых и еловых балок. Крыши крыты тёсом, поверх которого кладут бересту, а иногда — дёрн. Поэтому-то часто и происходят сильные пожары: не проходит месяца или даже недели, чтобы несколько домов, а временами, если ветер силён, целые переулки не уничтожались огнём. Мы в своё время по ночам иногда видели, как в 3 — 4 местах зараз поднималось пламя. Незадолго до нашего прибытия погорела третья часть города, и, говорят, четыре года назад было опять то же самое. Водою здесь никогда не тушат, а зато немедленно ломают ближайшие к пожару дома, чтобы огонь потерял свою силу и погас. Для этой надобности каждый солдат и стражник ночью должен иметь при себе топор.
Чтобы предохранить каменные дворцы и подвалы от стремительного пламени во время пожаров, в них устраивают весьма маленькие оконные отверстия, которые запираются ставнями из листового железа.
Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами; на особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно купить и задешево доставить на место и сложить».
Адам Олеарий.
Описание путешествия в Московию...
«Положение женщин весьма плачевное. Они не верят в честь ни одной женщины, если она не живёт взаперти дома и не находится под такой охраной, что никуда не выходит. Я хочу сказать, что они не признают женщину целомудренной в том случае, если она даёт на себя смотреть посторонним или иностранцам. Заключённые же дома, они только прядут и сучат нитки, не имея совершенно никакого права или дела в хозяйстве. Все домашние работы делаются руками рабов. Всем, что задушено руками женщин, будь то курица или другое какое животное, они гнушаются как нечистым. У тех же, кто победнее, жёны исполняют домашние работы и стряпают. Но если они хотят зарезать курицу, а мужья их и рабы случайно отсутствуют, то они стоят пред дверями, держа курицу или другое животное и нож, и усердно просят проходящих мужчин, чтобы те умертвили животное.
Весьма редко допускают женщин в храмы, ещё реже на беседы с друзьями, и то в том только случае, если эти друзья — совершенные старики и свободны от всякого подозрения. Однако в определённые праздничные дни они разрешают жёнам и дочерям сходиться вместе для развлечения на привольных лугах; здесь, сидя на некоем колесе, наподобие колеса Фортуны, они движутся попеременно вверх и вниз; или иначе: привязывают верёвку, повиснув и сидя на которой они при толчке качаются и движутся туда и сюда; или, наконец, они забавляются некими известными песнями, хлопая при этом в ладоши; плясок же они совершенно не устраивают».
Сигизмунд Герберштейн.
Записки о московитских делах
