Он лучше дело всё погубит,

И рад скорей

Посмешищем стать света,

Чем у честных и знающих людей

Спросить иль выслушать разумного совета.

Как и предсказывал великий баснописец, очень скоро Прокофий Иванович Лазарев, взявшийся не за своё дело, попал в поле зрения ЧК: в «Организацию борьбы с большевиками», действовавшей под прикрытием «благотворительной организации» для оказания помощи раненным на войне офицерам и их семьям внедрились чекисты. 23 марта офицеры организации, пришедшие на инструктивное собрание в трактир Лазарева вместе с самим Прокофием Ивановичем должны были быть арестованы. Этого ужасного события Лазарев избежал чудом, коему сам немало удивлялся впоследствии: непосредственно перед операцией погибли председатель Новоелизаветинской ЧК Яков Ионович Ордынский и его заместитель Григорий Фридрихович Оленецкий, и операция оказалась под угрозой срыва. Заместитель Ордынского Житин к контрразведывательной работе особых способностей не проявлял, задержание провёл ни шатко, ни валко, совсем не так, как планировалось. Говоря по совести, если бы не решительные действия командира боевой группы Новоелизаветинской ЧК Троянова, операция вообще была бы безнадёжно загублена. В завязавшейся перестрелке, большинству заговорщиков удалось скрыться, после чего Прокофий Иванович состоял на нелегальном положении до самого освобождения города частями генерала Васильева. В трактире ушлые и сноровистые чекисты оставили засаду, в которую угодили многие члены подпольного комитета.

К великому сожалению Прокофия Ивановича, с концом Советской власти в Новоелизаветинске и воцарением прежнего режима, никто не собирался оказывать ему какое-либо вспомоществование в восстановлении утраченного в боях с большевиками имущества. Вопреки ожиданиям, богатство и достаток не хлынули на Прокофия Ивановича щедрым проливным дождём, прежние товарищи на словах выражая свое восхищение его доблестью и отвагой, тихо злорадствовали за спиной. Контрреволюционный герой Прокофий Иванович оказался гол, как сокол, в долгах, как в шелках и беден как церковная мышь, в отличие от злейшего врага и конкурента Петра Сидоровича Чеводаева, с большевиками не конфликтовавшего, напротив, всячески им угождавшего, прислуживавшего и даже лакействовавшего. В результате Пётр Сидорович не только не потерял свое дело и капитал, но и во многом преумножил и то и другое. А герою подпольного антибольшевистского монархического комитета пришлось начинать все наново, вдругорядь.

– Может, отобедаете у нас? Я сейчас распоряжусь!

– Не стоит, право. Благодарю, конечно, покорно, но время…

– Э-э-э, молодой человек, что такое время? Торопись медленно, гласит поговорка. Десять минуток сэкономите, а желудок испортите-с! – Лазарев назидательно поднял вверх указательный палец.– Всё успевает тот, кто никуда не торопится, а тщательно рассчитывает продолжительность момента. Делу – время, а приёму пищи – час, уж будьте любезны!

Северианов вздохнул.

– Спасибо за предложение, но не стоит, право.

– Слышать ничего не желаю! Кровно обидите! За трапезой и побеседуем.

В кабинете бесшумно появился человек с огромной козлиной бородой, с подстриженными усами, в белых штанах и белоснежной рубахе навыпуск, перепоясанной шнуром с кистями. На столе возникли, словно скатерть-самобранка расстелилась, ароматно дымящиеся тарелки с ухой из белорыбицы, жареный поросёнок со смоченной водкой хрустящей корочкой и нашпигованный чесноком копчёный окорок с хреном. Отдельным Эльбрусом в центре этого великолепия потел крупными каплями замороженный литровый графинчик.

– Покорно благодарю, Прокофий Иванович, не сочтите за оскорбление, или, того хуже, платы за обед, просто не желаю прослыть любителем дармовщинки. – Северианов положил на стол банкноту. – Не надо спорить, у меня тоже свои принципы имеются. Считайте это благодарностью от контрразведки за согласие сотрудничать.

– Что за чушь, господин штабс-капитан, какая может быть благодарность за сотрудничество с контрразведкой?

– Пустое, – оборвал Северианов. – Не желаете – отдайте купюру вашему человеку. На чай. Или выбросьте. Итак, что можете сказать?

Лазарев задумался.

– Председатель ЧК Житин исчез за несколько дней до того, как наша победоносная армия освободила город. То ли за два дня, то ли за четыре, точно не скажу-с. Просто не знаю.

– Совсем исчез?

– Как сквозь землю-с. Прихватил реквизированное золотишко – и поминай, как звали-с.

– А что за золотишко?

– Ценности, что большевички за время своего нахождения у власти изволили-с награбить, реквизировать, в смысле. На нужды голодающих, якобы! – господин Лазарев ухмыльнулся премерзко, даже подмигнул, словно призывая Северианова в свидетели.

– Много было золота? – поинтересовался Северианов с вялым любопытством.

– Вот этого не скажу, не ведаю, слухи ходят, что много. Украшения всяческие, камни и прочее, большевички любили состоятельных людей пощипать, ободрать до нитки.

– Даже примерную сумму назвать не сможете?

– Увы! Краем уха слышал: около трехсот тысяч рубликов золотом, а там кто ж знает…

– А кто может иметь представление?

– Я думаю, кто-то из товарищей чекистов.

– И где теперь эти товарищи?

Лазарев пожал плечами:

– Даже не знаю, чем помочь Вам, господин штабс-капитан. Они тогда разбежались все, как тараканы. Как крысы-с. Так сказать, с тонущего корабля. Кому-то удалось уйти к своим, кто-то в уличных боях сгинул, а кого и схватили наши доблестные солдатики.

– И?

– Постреляли, конечно, их. Сразу и постреляли. Нет, сначала-то, конечно, допросили, а потом – в расход, не церемониться ж с ними.

– От них и узнали про председателя ЧК и золото?

– Ну да, скорее всего.

– То есть, точно не знаете?

– Увы-с. При всём моем глубоком почтении… Вам бы поговорить с господами из контрразведки, с теми, что допрос с товарищей чекистов снимали-с.

– Уже поговорил! – Северианов вздохнул. – Они мало чем смогли помочь мне. Направили к Вам.

– Однако! – Лазарев удивленно поднял брови. Его кубанский говор был плавен и тягуч, как вязкая смола, живица, деготь. Лазарев не говорил, он пел. Его голос обволакивал, завораживал.

– Довольно странно-с.

– Ничего странного! Вы – борец за идею, бывший активный участник сопротивления, за Вами при красных чекисты охотились, Вы, так сказать, кровно заинтересованы… А господа контрразведчики как-то очень формально допросили пленных и поскорей поспешили привести приговор в исполнение. Вот и всё!

– Хм! Однако, довольно странно, – повторил Прокофий Иванович.– Если можно так выразиться, достойно удивления, по меньшей мере.

– Нет, к сожалению, вполне естественно. Вы, так сказать, по убеждению, а они по обязанности.

– Так вас интересует золото?

– Золото меня, конечно, интересует, но в меньшей степени. Больше интересует, кто из господ, пардон, товарищей чекистов мог остаться в нашем тылу для подрывной и диверсионной деятельности. Как, например, Вы охарактеризуете фигуру главного чекиста, председателя ЧК?

– Но он ведь сбежал. С золотом.

– Как я понял из Вашего рассказа, это только слухи. И вполне возможно, специально распространенные той же ЧК.

– Зачем?

Северианов улыбнулся.

– Хотя бы для того, чтобы мы с Вами так думали и не пытались его искать. А он живёт себе спокойно в городе под чужой фамилией и готовится, скажем, убить господина градоначальника. Или взорвать здание контрразведки. Ну, или, как минимум, собирает сведения о дислокации и перемещении наших войск. Да мало ли чего можно ожидать…

– Вы думаете, такое может быть?

– К сожалению. Никто ведь его не будет искать здесь, если все считают пропавшим. Беглым. Как Вам кажется?

Лазарев задумался.

– Да, пожалуй, Вы правы. Я как-то…

– Не подумали об этом? – улыбнулся Северианов. – Итак?

– Житин Антон Семёнович, из крестьян. В городе появился перед самой войной. После большевистского переворота пошёл в гору, после гибели предыдущего начальника ЧК Якова Ионовича Ордынского, тот из идейных был, революционер со стажем, Житин занял освободившуюся должность. Когда почуял, что дело керосином попахивает, прихватил реквизированное золотишко – и только его и видели. Поминай теперь, как звали. С таким уловом самое место – Париж, кафешантаны, шампанское рекой, куртизанки… – Лазарев мечтательно закатил глаза.