Ехали недолго. Булыжная мостовая скоро сменилась вязкой разъезженной глиной, пролётка загромыхала, закачалась, угрожающе скрипя. Вокруг стало совсем темно и достаточно жутко. Северианов непроизвольно поёжился, хотя было довольно тепло. Извозчик же, казалось, не испытывал ни малейших неудобств.

– Здесь, ваше благородие, – остановил он пролётку. – Вот здесь они подошли.

Северианов огляделся. Узкая улочка, бревенчатые дома, хлипкие, покосившиеся заборы. Раскисшая земля, грязь, аромат прелого сена, конского навоза и исправно трудящихся самогонных аппаратов.

– Откуда?

– Вона, от того дома.

Северианов прищурился, словно на фотографическую пластину запечатлел высокий двухэтажный дом с просторным мезонином, светящийся несколькими окнами, большой сад с деревьями и кустарниками, невысокий редкий забор.

– Кто здесь проживает, знаешь?

Казалось, Маркелов спит на козлах, но ответил он сразу.

– Раньше граф Одинцов Василий Ильич проживали, только утопли они недавно. Кто теперь живёт – не знаю.

– Хорошо, – Северианов сразу поверил ему. – Поехали отсюда. Давай, правь на Лентуловскую улицу, там покажу.

Доехали быстро, Северианов тронул извозчика за плечо. – Слезай, пойдёшь со мной. Да не трясись так, Василий Никанорович, не обижу!

На длинной рубленой скамейке сидели, привалившись друг к другу, трое налётчиков. Со стороны они могли показаться смертельно пьяными и совершенно безобидными. Северианов посетил фонариком.

– Узнаёшь?

Маркелов протрезвел мгновенно и до конца. Тяжёлый хмель, до этого переполнявший его, как взбухшая разварная каша, улетучился за секунду. Крупный нервический пот хлынул из пор, как вода с ужасным рокотом врывается в корабельную пробоину. Сложенные щепоткой пальцы правой руки метнулись ко лбу, потом к низу живота, плечам. Извозчик крестился безумно, истерично.

– Свят, свят, свят!

– Они?

– Они, ваше благородие. Страх смертный, заснуть теперь не смогу – до гробовой доски сниться будут.

– Не трясись так, Василий Никанорович, они больше не опасны. Что дрожишь? – Северианов протянул ему недопитого «мерзавца». – На, успокойся.

Маркелов заглотил содержимое в полглотка, шумно выдохнул.

– Ну, полегчало?

– Благодарствую. Кто ж их так, ваше благородие?

– Тот, кому положено, – усмехнулся Северианов. – Не бойся ничего, Василий Никанорович, всё позади. Ты их прежде видел? Может быть, встречал где, или знаешь чего?

– Да боже меня упаси, ваше благородие, от таких лучше подальше держаться!

– Ладно, – кивнул Северианов. – Помогай грузить, увозим их отсюда.

Вдвоём они уложили мёртвых налётчиков на сидение пролетки, Северианов сел на козлы, рядом с возницей.

– Трогай.

Трупы они сгрузили возле заброшенного дома у крутого обрыва реки Вори. Не нужно, чтобы их смерть связывали с домом ювелира, решил Северианов.

– Всё, Василий Никанорович, спасибо, езжай куда хочешь и больше так не напивайся. А если что вновь неладное приключится – не заливай горе вином, а сразу беги в контрразведку, мы тебя защитим, – Северианов крепко пожал вялую руку извозчика.

С бандой нужно было решать, причём срочно и кардинально.

Улица Казинка историю имела романтическую: будто бы название свое взяла от пересохшего ныне ручья Казинка, который служил диким козам водопоем. Однако Николай Леонтьевич Белово, директор публичной библиотеки в свою очередь утверждал, что Казинка происходит от слова «казистый», что значит интересный, изящный, видный. Этого же корня, говорил он, поднимая вверх указующий перст, и старое русское слово «казинка» – видное, пригожее место; речка, текущая красиво, на виду.

Грозный прапорщик Белоносов чувствовал себя отважным разведчиком в глубоком тылу противника. Они заняли столик в полутёмном углу трактира, у стены. Жорж заказал чаю и спросил хозяина, Антона Порфирьевича Солодовникова. Антон Порфирьевич соблаговолил почтить вниманием грозного контрразведчика и его спутницу и обещал поспособствовать розыскам. Кликнул полового, велел оказать всевозможную помощь, на любые вопросы отвечать искренне и без утайки, если вдруг понадобится, он всегда с удовольствием – и ретировался. Половой внимательно, хоть и без особого интереса, рассмотрел фотографическую карточку, помотал головой: «Разве ж всех упомнишь, ваше благородие, не постоянный клиент – это уж будьте любезны, может и заходил разок, не припоминаю-с». Буфетчик пожал плечами: «Личность, вроде, знакомая, но не побожусь, кажется, видел, а может, ошибаюсь». Неожиданно помог мальчишка – посыльный, чистильщик ножей и вилок. Мальчишка по молодости, видимо, обладал уникальной зрительной памятью, потому лишь мазнув взглядом по карточке, сразу заявил: «Как же-с, видел один раз, обедали-с. Кушали и беседовали с Фомой Фомичом Нистратовым».

– Точно! – хлопнул по лбу ладошей половой. – Так и говорили бы сразу про Фому Фомича.

– Кто таков? – нахмурился Жорж.

– Фома Фомич Нистратов, раньше уважаемый человек был, офицер жандармский, потом большевики его арестовали, еле-еле отбоярился, что называется, малым испугом отделался – с уважительной дрожью произнёс половой. – Бывало, зайдёт Фома Фомич, чинно так усядется на своё любимое место и затребует расстегайчик, телятинку парную, пирог с грибами, морсу ягодного да чайку-с. Сидит, вкушает, чайком балуется, а к нему разные людишки подсаживаются и о чём-то докладывают. Фома Фомич чаёвничает, слушает степенно, потом скажет что-то, и человечек исчезает, а за ним уже другой тут как тут. И ваш знакомец, видимо, из этих человечков, что у Фомы Фомича в знакомцах значились.

– Давно Вы видели Виктора, беседующего с Фомой Фомичом?

– Да ещё при красных, по весне, снег сошёл уже.

– О чём говорили? – подала голос Настя. – Когда обслуживали, могли что-либо услышать.

– Нет, – сказал половой, – они замолкали, когда я подходил. Да и не упомнил бы – давно было.

– Ладно, – милостиво кивнул Георгий Антонинович. – Как отыскать Фому Фомича знаешь?

– Он недалеко живёт, к нам обедать-ужинать изволит заглядывать.

– Проводи господ, – кивнул половой мальчишке. – Ну, живо!

Малец выскочил во двор, Настя и прапорщик направились следом. Шли недолго: Фома Фомич Нистратов обитал здесь же, на Казинке, и, по счастью, оказался дома. Не сказать, чтобы очень обрадовался визиту контрразведки, но и откровенной враждебности не выказал.

Маленький смешной старичок-боровичок, с круглой головой, на которую сверху пришлёпнули розовый блин лысины, очерченный по краям седыми волосками, с густыми бесцветными бровями и комичным носом-бульбочкой, часто-часто моргал узкими хитрыми, как у китайца, глазами. Гусарские усы, когда-то лихо закрученные вверх, побелели, и кончики опустились вниз, придавая их обладателю сходство с моржом. Старичок-паучок, сидящий в центре паутины и дергающий за ниточки. Фома Фомич двигался по комнате тяжёлой обманчиво-шаркающей походкой немощного человека. Был он сгорбленный, несерьёзный, на жандармского офицера походил так же, как схожи между собой деревянный детский пугач и безотказный наган-самовзвод: вроде бы оба короткоствольное оружие ближнего боя, но из первого никак не получится вести огонь на поражение, можно только кричать «пух-пух», изображая выстрел, тогда как второй в умелых руках является смертельно опасным. Озабоченно кряхтя, старичок присел в потёртое, покрытое одеялом кресло и недовольно засопел:

– Кто? Виктор Нежданов? Не доводилось слышать.

– В трактире у Солодовникова беседовали, – напомнил Жорж, а Настя протянула фото.

Фома Фомич взял подрагивающей рукой карточку, далеко отставил от глаз, подслеповато прищурился, чуть повернув голову вправо, беззвучно зашевелил губами.

– Так – так – так, – прокаркал простуженным вороном Нистратов. – Как же-с, как же-с, припоминаю-с. Только не ведал, что он Нежданов. Так, случайный знакомец, встретились, поговорили – и разбежались. А Вы к нему по какому делу будете?