Никольский, сияя довольной улыбкой, сгрёб выигрыш, и карточная баталия продолжилась. Взбалмошная дамочка удача, фарт, пруха, везение вертелась, извивалась ужом, выпрыгивала из рук, Пётр Петрович проигрывал, отыгрывался, снова проигрывал. И все-таки он сумел в конечном счете припечатать бубновой восьмёркой рубинштейновских туза треф и шестерку червей.

– Не угодно ли в качестве услуги за доставленное удовольствие и в знак восполнения проигрыша отужинать в моей компании? Победившая сторона платит.

Они спустились вниз, в залу, Пётр Петрович, как всегда, уселся за свой любимый столик, возле стены, у сцены, где давалась изысканнейшая гастроль мадемуазель Николь из Парижа. Каким шальным случаем могло занести знаменитость французской столицы в Новоелизаветинск история умалчивала, хотя Пётр Петрович Никольский об этой проделке фортуны знал доподлинно: мадемуазель Николь, в миру Ольга Константиновна Ларионова, в Париже никогда не была, зато в Петрограде не сошлась с большевиками во взглядах на искусство, не нравилось ей петь и музицировать перед революционной матроснёй за фунт перловки и ржавую воблу, душа требовала шампанского и рябчиков, жареных в сметане с грибочками и ягодным соусом, щедрого и богатого кавалера и скорейшей возможности перебраться в Париж. То, что словарный запас французского мадемуазель Николь насчитывал не более десятка слов, решающего значения не имело, она умело имитировала бретонский акцент и заграничное поведение и пользовалась оглушительным успехом у господ офицеров и других ценителей прекрасного и утончённого. Мадемуазель Николь, томно смотря в зал полуприкрытыми глазами, медленным утиным шагом передвигалась по сцене, прижимая руки к высокой груди, и мечтательно-трогательным голосом тянула что-то заунывно-лирическое, изредка истерично вскидывая ладони вверх, и высоким драматическим сопрано обращаясь к кому-то в зале. Скрипичный квартет, поддерживаемый фортепиано, аккомпанировал вяло и неубедительно, явно не дотягивая классом до мастерства не сошедшейся во взглядах с красными вокалистки. Пётр Петрович Никольский лениво мазнул взглядом по гибкой фигуре госпожи Ларионовой, особо не задержался, кивнул подбежавшему официантишке:

– Вот что, голубчик, начнём мы с коньяку, а закончим чаем, что в середине – на твоё усмотрение, но чтобы мы остались довольны. Ступай! – и вельможным жестом отпустил халдея.

Руссо-Балт С24—30 лихо гарцевал по булыжникам, мотор простуженно ревел, отъехав два квартала, Пётр Петрович Никольский достал из кармана выигрыш, выудил из пачки ассигнаций сложенный вчетверо листок, чиркнул спичкой. В неровно-трепетном дрожании пламени буквы скакали, подпрыгивали, словно совершая некий замысловатый танец: «В город направлен агент коллегии ВЧК „Хмурый“, цель задания и приметы пока не установлены». Подписи не было. Пётр Петрович спрятал бумагу в потайной карман кителя, вожделенно улыбнулся и подмигнул в темноту: ага, вот и крупная рыба появилась!

Отдохнуть, культурно расслабиться после дел праведных, снять с себя физическое, умственное напряжение и внутреннее возбуждение мечтает каждый. В зависимости от конституции и темперамента. Так приехавший на ярмарку ухарь-купец, удалой молодец, разодетый кокетливым павлином: в длинном сюртуке, да не с двумя-тремя положенными по этикету, обиходу общей моды, пуговицами по борту, а сразу с четырьмя (знай наших!), а по вороту, отворотам и обшлагам струится змейкой тоненькая шёлковая тесьма, а рубашка демонстративно навыпуск, в брюки не заправлена, подпоясана шёлковым шнуровым поясом с кистями, так вот, нарядившийся этаким гоголем-щёголем купец направлялся прямиком на улицу Астраханскую, в дом Коганова. Здесь располагалась приехавшая на гастроли труппа актрис, уже три года подряд беспрестанно репетировавшая спектакль «Сады Амура».

Гимназист, сэкономивший на завтраках, отказав себе в удовольствии откушать свежую булочку с конфитюром и кофий, скопивший на этом деле за неделю целый рубль, спешил в дом Киселёва на улице Ковровской, заведение «с претензией», к девице Наталье, «кончившей Высшие курсы с золотой медалью и изучившей основательно за границей французский язык», которая и приголубит и пожалеет и новейшую экзотическую позицию для удовлетворения страсти продемонстрирует, а ещё в порядке добровольной помощи с домашним заданием поможет, поспособствует: какие главные реки России Вы знаете? Здесь подавали водку или коньяк в заварочных чайниках, музицировали на фортепиано, а в передней находилось свирепое чучело медведя, стоявшего на задних лапах, в передних же державшего золочёный поднос для визитных карточек.

С юнкерами сложнее: они всё-таки будущие офицеры и, хоть и чешется где не положено, но для грядущей войны должны сохранить себя совершенно здоровыми и модной французской болезнью не страдать! Поэтому половые отправления юнкер обязан совершать строго в соответствии с инструкцией: «Приказом по Новоелизаветинскому кавалерийскому училищу». То есть дом терпимости не абы какой, а строго определенный, приказом обозначенный, и время посещения тоже. Не тогда, когда в соответствующем месте засвербит, а в порядке очерёдности: во вторник очередь 1-го взвода 1-го эскадрона, в четверг 1-го взвода 2-го эскадрона, в понедельник 2-ой взвод 1-го эскадрона, во вторник 2-ой взвод 2-го эскадрона… На первый – второй рассчитайсь! Первым – употребить женщин до обеда, а вторым – до вечера. Далее в действие вступает профилактика. То есть в дни, указанные для посещения от трёх до пяти часов пополудни врач «Новоелизаветинского кавалерийского училища» предварительно осматривает женщин, где затем оставляет фельдшера, который обязан наблюдать: а) чтобы после осмотра врача до 7 часов вечера никто посторонний не употреблял этих женщин; б) чтобы юнкера не употребляли неосмотренных женщин или признанных нездоровыми; в) осматривать юнкеров до сношения с женщинами и отнюдь не допускать к этому больных юнкеров и г) предлагать юнкерам после совокупления немедленно омовение соответствующего органа жидкостью, составленной для этого врачом «Новоелизаветинского кавалерийского училища». Итак, юнкер, одетый по-отпускному, убывает в увольнение «для половых отправлений» в строго определённый дом терпимости, где врач Училища предварительно осмотрел женщин, выделенных «для употребления», а взводный унтер-офицер доложил дежурному офицеру количество желающих войти сегодня в «Команду употребителей». Расчёт юнкера ведут сами. При этом они должны помнить, что более позорного долга, как в доме терпимости, не существует. На деле процесс похож на чистку трехлинейной винтовки Мосина: вставил шомпол в ствол – и вперед-назад, ать-два, ать-два – до полного уничтожения образовавшегося в стволе порохового нагара. Резюмировала приказ отписка явно струсившего начальника училища: «Установленные мною мероприятия должны вызвать у юнкеров не только сочувствие, но и всестороннюю поддержку, ибо они не могут не понимать, что это устанавливается только для личной их пользы к уменьшению числа несчастных жертв заражения их половых членов на всю жизнь».

Осчастливленный получкой рабочий, не теряя времени, мчался в Рыбницкую слободку, в заведение Анисьи Филимоновны Хороповой, прозванное «Сучьей хатой»: избу из трех комнат, с украшенными срамными лубками и золотыми амурчиками стенами, соломенными матрасами и застиранными одеялами. Либо в полуподвальный этаж доходного дома Корзунова, где имелись в избытке приехавшие в город на заработки крестьянки, раскрашенные белилами, румянами и сурьмой до внешности матрёшки.

Поскольку прогрессивная общественность всегда любила униженных и оскорблённых, в проститутке видели жертву социальной несправедливости, торгующую собой, чтобы прокормить близких. Проститутки в глазах российского интеллигента были окружены ореолом страдания. О падшей женщине писали Достоевский, Чехов, Толстой, Куприн, Леонид Андреев и другие. Известен даже весьма малосимпатичный случай, когда сын всеми весьма уважаемого и почитаемого в городе коллежского асессора департамента Министерства финансов Льва Ивановича Благонравова Антон, юноша взглядов прогрессивных, слывший изрядным народовольцем, преисполненный жалостью к героине романа Фёдора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание» Сонечке Мармеладовой, мягко говоря, скомпрометировал фамилию батюшки, женившись на проститутке Ксюше Павловой, найдя её поразительно схожей с героиней картины Ивана Крамского «Портрет неизвестной». Свой поступок Антон Львович счёл своеобразной формой хождения в народ, а Ксюшины товарки завидовали смертельной завистью, она же, как напишет полвека спустя, в 1969 году, Великий поэт: