- Что это за мысли?

- О смысле жизни, о добре и зле, о совести, о том, как лучше устроить общество.

- Что же можно узнать такого, что отразиться на мнении о добре и зле, о смысле жизни?..

Вопрос содержал отрицательный ответ, и Квакин чуть заметно, но явно отрицательно качнул головой:

- Самое главное: почему мы такие, какие есть. Почему мы хотим того, чего хотим. Почему, если мы попробуем убедить себя в том, что хотим другого, то не сможем быть счастливы.

- Как это можно узнать? В этих книгах, - Пылеед кивнул на стиллажи, - дано много ответов на вопросы, которые вы сейчас заданы. Но все эти ответы придуманы. Обычно - из самых лучших побуждений. Но побуждения не прибавляют обоснованности.

- Ведь можно узнать законы, по которым движутся планеты?

Кладовой кивнул:

- Можно. Планеты подчиняются, в сущности, очень простым законам. Их основы были известны тысячелетья назад. Человек, чью книгу вы держите, сделал большую но, в сущности, не сложную работу... для тогдашнего уровня; сейчас это едва ли возможно... И этой работы хватило для того, чтобы открыть законы движения планет. Человек неизмеримо сложнее.

Квакин отрицательно покачал головой:

- Уровень, на котором работал этот человек, в наших краях превзойден неизмеримо. Так же, как он измерял положения планет, мы можем измерять человека. Мы открыли, что каждая черточка человека записана в неких очень маленьких частицах его тела, которые он получил от родителей или более далеких предков. Эти частицы создают человека, и никакая сила в мире не может им помешать. Внешняя сила может только попробовать исказить то, чем под их влиянием становится человек. Убедить его в том, что его желания или предосудительны, или ему не хватит сил выполнить их. Если он поддасться этой внешней силе, то потеряет способность быть счастливым. Если он выполнит то, что хотят от него силы, заложенные в этих частичках, то будт счастлив.

- Чего же они хотят?

- Обычно - совсем не того, что придумывали про людей изобретатели идеальных обществ. И вообще всех и всяческих идеалов... Они хотят, чтобы как можно чаще и как можно сильнее мы чувствовали, что живем. Хотят, чтобы мы действовали, добивались своего, умели сильно хотеть. Живое существо совершенствуется, только преодолевая препятсвия. Поэтому природа сделала так, что счастье - это только осуществлние сильного желания. Это все знают. Но по каким-то причинам девять человек из десяти никогда не чувствуют сильных желаний.

- Нужны ли сильные желания тем, кто всю жизнь выращивает картошку за картошку же?

Квакин усмехнулся:

- В этом -то все и дело! Люди обычно живут так, что спрос на способных всю жизнь делать одно и то же за скромную плату очень высок! Или не совсем одно и то же, но с почти одним и тем же результатом. Я вот, к примеру, совершенно этого не могу! И на меня почти не было спроса! Пришлось самому как-то устраиваться... Иногда я завидовал тем, кто так может. Попинал ботву, пришел домой, поел, выпил пива, глядя на выступления шутов, и отрубился. Утром проснулся - пошел работать. Вечером - все то же самое. Включился - откючился, включился - отключился... И никаких вам желаний, никаких чувств, никаких конфликтов. Если бы такими было 99 процентов людей, общество стало бы идеальным.

Он заметил, что Кладовой посмотрел на него как-то особенно:

- Тогда наше общество является идеальным...

С полминуты Квакин молчал, все также держа книгу в руках.

Потом сказал:

- Как жаль, что я и полчаса в день не смогу читать! И даже не знаю, смогу ли прийти сюда еще раз!

- Тогда пойдемте дальше. Содержимое двух остальных комнат можно воспринять очень быстро.

Подсвечник с семью свечами переместился за следующую дверь, и Квакин оказался среди картин.

- Сейчас будет светлее, - сказал Кладовой, - без хорошего света тут мало что можно увидеть.

Свет появился, и Квакин увидел.

Картины были самые разные. В основном - пейзажи и портреты.

Едва глянув на них, Квакин впал в легкий ступор. Потому что с полотен на стенах на него смотрел мир, о котором он начал уже забывать. В этом мире все было на совершенно другом уровне, чем в ставшем привычным мире первого уровня Ноосферума. И в то же время - мир полотен был выше и того, к которому Квакин привык за всю свою жизнь.

Например, здания. Квакин привык к тому, что дом - это серая прямоугольная коробка. Иногда его могли покрасить в какой-нибудь другой цвет, но он все равно старался облезть как можно скорее, став серым - словно в знак протеста против искажения своей сущности. Здания на полотнах, тоже, разумеется, прямоугольные по форме, совершенно не напоминали коробки. На них хотелось смотреть. Они все были разные. Все! И им очень шел цвет; невозможно было представить, что они - серые.

Или лица. Квакин тотчс вспомнил свой сон в тот день, когда оказался здесь. У персонажей этого сна были очень похожие друг на друга лица. Тогда он не обратил на это внимания, но сейчас вспомнил вдруг совершенно отчетливо. Все - какие-то никакие. Ни формы, ни содержания. Невозможно было представить, что их обладатели имеют еще хоть одну функцию кроме той, о которой они так откровенно ему сообщили.

Лица на полотнах казались живыми. Да, именно так! Живыми, хотя имели два измерения а люди, которым принадлежали они, покинули мир столетья назад. Потому что за этими лицами чувствовалась душа. Разная. Квакин заметил, что Кладовой собрал вместе лица, которые отражали какую-то очень заметную, но не сразу угдананную Квакиным способность. Он думал этак и так, стараясь представить - что он сам чувствовал бы с таким выражением лица? Потом подумал - он чувствовал бы радость; это - способность радоваться. И потому лица на этих потретах казались ему такими непохожими ни на то, что он видел на первом уровне, ни на все остальное, что видел еще.

- Я понял, - сказал он, - пойдемте дальше.

Снова свет поплыл в соседнюю комнату и усилился, когда Пылеед провел горящей свечей по ожидающим зрителей негорящим.

И тогда Квакин увидел скульптуру.

Он сразу подумал - неспроста Кладовой поместил ее в самом финале своей трехкомпонентной экспозиции. Книги были универсальным вступлением, обращенным к интеллекту но так, что готовили к новым эмоциям. Картины переводили на эмоциональны уровень, совершенство которого реже для человека, чем соверенство интеллекта. Скульптура в крайней комнате содержала ответ на все вопросы. Особенно на те, которые - Квакину это было ясно уже совершенно - люди обычно не догадываются задать.

Каменная, предположительно - мраморная скульптура изображала леди, в человечкский рост, стоящую на совсем невысоком постаменте. На каблуках, подумалось Квакину, хотя никакой обуви на ней не было, просто постамент чуть поднимал ее над полом. Темный мрамор интригующе диссонировал с европейскими чертами. Фигура была задрапирована единым куском ткани, свободно накинутом и так облегающем, что линии тела просматривались совершенно отчетливо. Техника скульптора была столь же высока, сколь идеально сложение его модели - Квакин тут же припомнил лучшие античные образцы. Только эта была выше типичной мраморной гречанки, ноги и позвоночник казались длиннее, и лучше были проработаны мускулы - очень легко, но заметно. Леди смотрела на него вполооборота, словно шла куда-то - одна нога опиралась только на пальцы - но зритель окликнул ее, и она, приостановив шаг, с готовностью обернулась.

Да, обернулась - но странная, почти шокирующая, недобрая и всезнающая улыбка озарила при этом ее лицо. И от того четры ее, очень правильные, крупные, резкие, становились совершенно живыми и - Квакин почувствовал это мгновенно - неудержимо желанными. И кто-то сказал ему его голосом: ты позвал свою судьбу - и вот, она обернулась к тебе...

Квакин не понял и не мог вспомнить потом, сколько простоял неповижно, в молчании, в той же позе, в которой увидел ее.

Потом он пришел в себя и сказал:

- Это стоит столько же, сколько весь остальной мир. И даже больше, наверное. Потому что это именно то, для чего он был создан. Для чего он - материал, фон и свет...