Пинок с неподдельной гордостью кивнул:

- В здоровом теле - здоровый дух! А почему, ты думаешь, я могу руководить по шестнадцать часов в сутки?

Надо сказать, что на протяжении всего того времени, что пошло со сдачи Чисто-место, охрана и секретарь Квакина постоянно сдерживали натиск несметной орды просителей, повсеместно и ежечастно осаждавшей его. Секретарь, местный чиновник из не самых тупых, организовал несколько очередей этих просителей, в зависимости от важности просьб. Классификацию просьб по важности составил для него Квакин. После рабочего дня он обычно читал несолько десятков просительных обращений. В девяти случаях из десяти оказывалось, что под видом важного дела проситель клянчит что-то для себя или доносит на врага. Народ быстро узнал, что терроризм, малолентних и печки Квакин не рассматривает в принципе, и стали писать про заговоры. Уж заговоры ему точно должны быть интересны! С чего бы ни начиналось письмо, завершалось оно почти всегда одинаково - заговором. Когда Квакин внес в списки неподваемого ему для рассмотрения и заговоры, жить ему стало заметно легче.

Но однажды попалось письмо, которое заинтересовало его.

Человек, подписавшийся как Кладовой, просил его оградить от вандализма и разграбления некое хранилище редкостей. Письмо состояло из трех строк. Но оно заинтересовало Квакина так, как ни одно описание готовящегося против него заговора, даже поначалу.

Значит, здесь все-таки есть что-то еще, кроме сутяжничества, доносов и заботы о климате?

Квакин тотчас вызывал секретаря, и попросил немедленно разыскать подателя письма. Дело было вечером, но на утро у Квакина была назначена куча дел.

Часа через два перед ним стоял человек, которого Квакин сразу узнал.

Нет, он никогда не видел его раньше.

Но это лицо, эти глаза, эта речь не могли принадлежать просто боту. Это был Третий - после Долбилы и Четвертака.

Кладовому на вид было лет шестьдесят - возраст, немалый для местного, даже из элиты. Он был скромно, но неплохо одет. Когда они начали разговор - о том, кто такой пришедший, и в чем суть его просьбы - Квакин внимательно наблюдал за ним. Третий тоже должен был узнать его - и он его, конечно узнал. Квакин совершенно отчетливо заметил, как и когда это произошло. В лице Кладового отразилось удивление а потом - странное, давно не виданное Квакиным чувство, которое он мог назвать только радостью.

Но разумеется, на ходе разговора это взаимное узнавание не отразилось - Квакин понимал, что Кладовой не признает сходства между ними быстро. Долбила был деревенский чувак. Четвертак - начинающий офицер. И тот, и другой наверняка никогда не встречали таких, как они сами, и могли просто не понимать, что отличаются от других. Оба почуствовали доверие к Квакину. Но что тут такого? Бывают люди, не похожие на других. Бывают люди, вызывающие доверие...

Кладовой прожил не свете достаточно долго для того, чтобы понять, что он - не случайность. Он мог встречать подобных себе. И он занимался чем-то таким, что связано с редким и необычным. Он сказал, отчего его род получил такую кличку - от того, что была в нем традици собирать необычные предметы, и припрятывать в кладовке. Род же этот издавна был весьма состоятелен. Кладовой с молодости собирал старые предметы искусства. А это не слишком популярное занятие в нынешние времена... Да, вполне воможно - он мог знать куда больше, чем Долбила или Четвертак о том, кто такие они все.

Но позвольте - предметы искусства? Что именно понимают здесь под этим словом?

Вероято то же, что и везде. Картины. Скульптура. Книги.

Здесь все это есть? Откуда?

Все это очень старое. Самым юным вещам лет пятьсот. Может быть, и тысяча. Но возраст сложно определить. Возраст многих вещей ему неизвестен - нет никаких признаков, по которым его можно узнать.

На это кто-нибудь посягает?

В обычные времена нет. Но сейчас начинаются перемены. Кто знает, что может произойти? Если это будет утрачено, то утрачено навсегда. В городе нет другого хранилища таких вещей.

Можно ли осмотреть это?

Конечно. В любое время.

И сейчас?

Разумеется.

Квакин вскочил со стула, и, взяв охрану, пошел темными улицами за Кладовым.

Кладовой довел Квакина с охраной до дома в богатом кватале, хорошо охряняемом. Кроме того, в обширной прихожей помещался охранник уже частный.

Кладовой взял с какой-то тумбочки подсвечник с семью зажженными свечами, и жестом пригласил Квакина подняться на второй этиж.

Оставив охрану в прихожей, Квакин пошел за Кладовым.

Погремев массивными ключами, Кладовой распахнул перед ним массивную, обитую темным металлом, дверь:

- Прошу вас.

Квакин вошел.

Даже в состоятельных домах Чисто-место преобладали очень небольшие комнатенки, и дом Кладового исключением не был.

Да - вот уж чего не ожидал Квакин увидеть в этом высокопродвинутом городе!

Вся стена напротив забранного решеткой окна представляла собой сплошной стеллаж. И почти весь он был уставлен книгами. И запах был подобающий. Квакин уже принюхался к городской вони, да и генеральная уборка изрядно ее поубавила. В комнате был совершенно особенный запах, которого Квакин не знал. В свете свечей корешки книг казались очень темными; то здесь, то там на них поблескивало золото.

Квакин подошел к стиллажу.

Кладовой за его спиной зажигал одну свечу за другой, и в комнате становилось все светлее. Стеллаж переливался золотом все ярче, все виднее было тисненые по коже детали переплетов...

- Я могу посмотреть их? Руки у меня чистые...

- Да, конечно, - сказал за его спиной Кладовой.

Квакин выбрал корешок покрепче с виду, и вытащил книгу.

Книга оказалась неожиданно тяжелой. Коричневый кожаный корешок продолжался на обе обложки. Бумага обложки, темно-зеленая, была не глянцевая, но очень гладкая, и кажется, отражала свет свечей. Уголки оклеены были треугольничками кожи.

Он открыл книгу. Буквы названия напоминали готические. Они показались Квакину очень изящными; присмотревшись, он понял, что они еще и очень красивы.

"Об обращении небесных сфер".

Он начал листать.

Страницы, чуть желтоватые, но превосходно сохранившиеся, плотной глянцевитой бумаги, покрыты были теми же окологотическими буквами, но упрощенными по сравнению с названием; они читались легко, их хотелось рассматривать. Нередко попадались рисунки: какие-то приборы, верно - для измерения углов; карты созвездий. Формулы, написанные похожими буквами, но как бы прописными.

С самыми сложными чувствами, почти потрясенный, с книгой в руках Кваин повернулся к Кладовому:

- Я никогда не видел ничего подобного!..

- Там, где вы выросли, не было книг?

- Были, и много. Но они... такое впечатление, что они были сделан только для того, чтобы покупатель забрал их с прилавка. Наши книги иногда рассыпаются, когда их читаешь. Эти сделаны на века...

- Эти просто хорошо сделаны. Журналы похожего возраста тоже иногда рассыпаются в руках. Правда, там и написано не про... - он присмотрелся, - обращение небесных сфер. Там написано про то, что забудется раньше, чем рассыпется самая непрочная книга... Что написано в ваших книгах?

Квакин пожал плечами:

- Обычно - то, что забудется, едва книга будет закрыта. Всякие придуманные истории, сделанные по одному из нескольких образцов. Тусуют одно и то же, как карты в колоде. События разные, но схемы одни... Такие книги стоят дешево. Все в них стоит дешево: бумага, обложка, мысли, работа... - он снова пожал плечами.

- Но ведь, наверное, есть и другие книги? С не дешевыми мыслями.

Квакин кивнул:

- Есть. Некоторые из них признаны классикой, и даже издаются попрочнее, чем прочие. Но... мысли... иногда мне кажется, что наши мысли ходят по кругу. Всем им довольно много лет. Все их придумали, когда люди очень мало знали об окружающм их мире. О людях...