Туда-то и задумала Альбинка провести всю компанию. Тихо обсуждая, какой алкоголь лучше подойдет для их мероприятия, они толпились возле буфетной стойки. Выбор пал на вкусную, слабопьяную «Клюковку» по рубль шестнадцать за бутылку.

— Я сам куплю. Подождите меня в сторонке, Мне с Анныванной потолковать надо, — по-взрослому солидно сказал Глеб.

«Анныванна» — буфетчица, дородного вида женщина лет сорока, — знала в «Архангельском» всех и каждого. Пышнотелая, громогласная, улыбчивая — к ней все относились с большой симпатией. За долгие годы работы в буфете она привыкла запоминать вкусы своих покупателей. «Вам яблочки зеленые отложила! Какие любите», «Конфетки вчера привезла с клубничной начинкой! Вы в прошлую субботу интересовались»… Многие министры и их жены даже доверяли ей свои семейные проблемы и частенько просили «этому стервецу алкоголь не продавать!». Когда стервец приходил за бутылкой, она, немного жеманно опираясь локтями о буфетную стойку, тихонько, чтобы не срамить перед народом, говорила ему прямо в ухо: «Отец не велел». Стервец уходил ни с чем или просил какого-нибудь нестервеца купить для него выпивку.

С Глебом Анныванна делала маленький бизнес. Продавала ему американские сигареты в количестве, не предусмотренном буфетной торговлей, и Глеб с каждого блока «отстегивал» ей по полтора рубля. «Палочки здоровья», так называл он свой товар, Глеб отдавал одному барыге, набавляя трояк на цену Анныванны, и всегда был при деньгах.

Пока он шептался с буфетчицей и покупал «Клюковку», Сашка его рисовала. На оберточной бумаге, она лежала тут же на стойке, постепенно проявлялось лицо Глеба в полупрофиль. Смелые, четкие линии верно схватили упрямый взгляд, немного насмешливый рот, красивый подбородок. На портрете Глеб получился чуть старше своих семнадцати, но сходство было бесспорным. Это признали все. Портрет Глебу очень понравился. Он свернул его в трубочку, завернул в несколько слоев бумаги, чтоб не помялся, и положил в карман…

Прежде чем войти на территорию замка, Альбинка огляделась по сторонам — нет ли поблизости охранников. Поселок патрулировался милицией, и, зная интерес ребят к замку, за ним приглядывали особо.

— Быстро! Давайте! — Альбинка пропустила всех вперед, еще раз оглядела дорогу и вошла в калитку.

Поднявшись по ступенькам замка, стали пробовать все окна подряд — не окажется ли хоть одно из них незапертым.

Повезло Глебу. Он легонько надавил на раму, и она подалась внутрь.

— Есть, залезаем! — коротко скомандовал он…

В большой гостиной было светло и тепло. Зачехленная мебель создавала атмосферу легкой таинственности и грусти, вообще свойственной домам в отсутствие хозяев.

«Клюковка» и удобные диваны немного разморили, всем захотелось спать. Альбинка, как бы невзначай, положила голову на плечо Игоря, он не отстранился.

— Ой, какой сегодня день замечательный. Не идти бы завтра в школу — вообще счастливой была бы. Но мне и так хорошо! — Она закрыла глаза, взяла Игоря за руку и потерлась щекой о его свитер.

— Альбин! Домой пора. Родители волнуются. Они, наверное, ждут нас к обеду.

— Мальчик проголодался, — засюсюкала она. — Мальчик хочет супчику.

— Хочу, — не стал возражать Игорь.

Всем стало смешно. Альбинка из кожи вон лезет, ластится к нему, как кошка, а он о супчике думает.

— Ладно, давай я тебе крышу свинцовую покажу — и обедать.

Сашка тоже встала с дивана. Ей хотелось пройтись по дому.

— Пойдем в холл, я медведя поглажу, — обратилась она к Глебу. Чучело огромного, высоченного медведя, как всегда, привело Сашку в восторг. Он стоял в углу на задних лапах, прижавшись попкой к стене. Пасть разинута, передние лапы вытянуты. — Бедненький! Попка-то, наверное, замерзла? — Она похлопала ладошкой мохнатое бедро.

— А знаешь, зачем в домах такие чучела держали, если жилплощадь позволяла? — спросил Глеб.

— Зачем?

— Ему в лапы вставляли поднос, и гости оставляли на нем свои визитки!

— Медведей жалко. Могли бы горничным отдавать.

— Может, не у всех горничные были?

— У кого медведи были, то уж и горничные точно.

— А если б тебе предложили выбрать — кого, дескать, Сашка, хочешь в дом? Горничную или медведя? Кого бы выбрала?

— Медведя все же. А ты?

— А я бы горничную.

— Чтоб визитки принимала?

— В том числе, — усмехнулся Глеб. — Положи-ка руку в его пасть, а я тебя спрошу кое-что. Соврешь — медведь сразу руку оттяпает.

Глеб стоял рядом с Сашкой, касаясь ее плечом, и у нее бешено колотилось сердце. Медленно, почти дрожа от охватившего озноба, она просунула руку в медвежью пасть и закрыла глаза.

— Ты когда-нибудь целовалась? — шепотом спросил он.

— Нет, — еле слышно ответила она и почувствовала его горячее дыхание, а потом сухой неловкий поцелуй.

— Убирай скорей руку, а то откусит. Ты ведь теперь целовалась.

Сашка открыла глаза и пошатнулась. У нее кружилась голова.

На лестнице послышались шаги. К ним спускались Альбинка с Игорем.

— Где твоя художественная школа находится? — быстро спросил Глеб, почти касаясь губами Сашкиного уха.

— В Лаврушинском, — счастливо улыбнулась она.

Был конец апреля. Снег еще лежал на крышах, но с каждым днем заледеневшие островки становились все меньше и меньше, исходя обильной незимней влагой.

Проснувшись на рассвете, Сергей Матвеевич вслушивался в звуки раннего весеннего утра. По подоконнику дробно барабанила капель. Глухо и ломко сосулька оторвалась от ледяного корневища у водосточной трубы и тяжело шмякнулась об асфальт.

Надя спала на боку, повернувшись к нему лицом. Господи! До чего родная! Он протянул руку и легко, чтоб не разбудить, дотронулся до ее щеки.

Женаты почти четверть века, а у него, как в молодости, замирает сердце от счастья, что она рядом. Облокотившись локтем на подушку, он любовался женой. Тонкое лицо, высокие скулы, разметавшиеся светлые волосы. Мягкий полумрак скрывает сеточку морщин в уголках глаз — многолетнее и напрасное противоборство слепящему солнцу полевых сезонов.

Сложив вместе ладошки, она уютно подсунула их под голову. От нежности к ней в груди словно распустился цветок. Он ласково поцеловал маленькое ушко и золотой завиток на шее.

— Спи, Сереж, — сонно пробормотала Надя и погладила его плечо.

Они встретились в экспедиции на раскопках античного города Ольвии, когда были еще студентами. Первая серьезная экспедиция, интереснейший материал, замечательная атмосфера, сложившаяся в то лето в лагере, влюбленность в Надю. Перед глазами возникли картинки — такие яркие, словно приплыли из вчера, а не из далекой юности…

Через неделю жизни в лагере у него закончился запас сладостей, без которых он жить не мог. До сих пор он считается в семье самым большим сластеной. Последнюю конфетку, последний кусок торта в доме оставляют не Сашке, а ему, отцу. Но тогда в сельском магазинчике, кроме «подушечек», ничего не было, и за чем-нибудь повкуснее он решил поехать в областной центр. От лагеря до Николаева — порта на Бугском лимане Черного моря — добираться долго, сложно, а одному и скучно.

Тоненькая длинноногая девушка с красивыми развернутыми плечами приехала накануне и ужасно ему понравилась. Чтобы привлечь ее внимание, нужно сделать что-то необычное, сказать нечто оригинальное…

Так пошло он никогда себя не вел — ни до встречи с ней, ни после.

— С вашими плечиками, мадемуазель, не в земле копаться, а в «Метрополе» севрюгу есть! — явно подражая кому-то, развязно произнес он.

Нахмурив брови, она стояла у своей палатки, не находя слов для нахального студентика. Понимая, что скомпрометировал себя, не успев даже познакомиться, он уже не мог остановиться.

— Поехали со мной в областной центр! — призывно продолжал он таким противным голосом, словно приглашал девушку в номера. — Там, говорят, кисель в брикетах продают. Вкуснотища! Я угощаю!

— Ну и наглец! Тоже мне! Археолог! Сюда люди работать приезжают, а не кисели хлебать!