На «греческие» головки Сашка сначала наносила повреждения. Как правило, отбивала кончик носа, уха или подбородка — то, что действительно страдает в первую очередь в древней скульптуре. Потом травила кислотами. Для большей достоверности покрывала часть головы толстой коркой, какая появляется иногда на камне, тысячелетия пролежавшем в известковой почве. Для имитации корки у Сашки тоже был свой собственный рецепт. В ход шли цемент, алебастр, воско-канифольная мастика, скипидар и даже простая уличная грязь. Затем она разогревала головки в муфельной печи и, не давая остыть, опускала в холодную воду, отчего поверхность камня покрывалась мельчайшими паутинными трещинками.

Уже и этого было достаточно для придания скульптуре вполне античного вида. Но Сашка была мастером детали и на обработку мрамора сил не жалела. Чтобы он приобрел чуть желтоватый оттенок, зарывала уже готовые шедевры во влажный чернозем…

Отмыв от грязи сильно подревневшую головушку, она промокнула ее полотенцем, втерла в камень немного сухой земляной пыли и посмотрела критически на свое творение. Рисунок трещинок, еще резче проявившийся на мраморе, словно опалил его временем веков. Очень эффектно! Особенно в сочетании со знаменитой «архаической улыбкой» — первой попыткой античных мастеров оживить лицо скульптуры.

— Ну как?

Глеб стоял чуть сбоку от Сашки, одной рукой опираясь на спинку ее кресла, другой — на край рабочего стола, и так внимательно следил за ее движениями, что перед глазами поплыли круги. Он с наслаждением втянул в себя аромат сдобренного какой-то гадостью чернозема и зажмурился.

— Хочу тебя.

— Подожди! Дай руки-то вымою. Грязные ведь!

— Нет, не могу ждать. Если прямо сейчас тебя не трахну, умру.

Быстро и нетерпеливо он стал расстегивать ее блузку. Дутая перламутровая пуговичка, не выдержав напряжения, оторвалась и томно застучала о каменный пол…

— Алло… — Сашка взяла трубку и взглянула на часы. Час ночи почти. Кому это там неймется? — Привет тебе!..

…Вставай, Глеб, и быстро иди к Альбинке! Татьяна Павловна умерла.

Кажется, никогда еще похороны пожилой домохозяйки, вдовы не собирали такого количества важных персон на черных лимузинах, как похороны Татьяны. Накануне каждому из них звонил Глеб и произносил один и тот же текст: «Умерла моя теща. Представь, любил. Завтра похороны. Приходи, старик, поддержать меня. Поминки в «Праге»…»

Если обращение звучало на «вы», слово «старик» опускалось — вот и вся разница.

Альбину VIP-обзвон обошел стороной — муж разговаривал со своей половины дома. Поэтому, когда на похоронах она увидела толпу мало или вовсе не знакомых ей людей, для которых смерть ее матери не значила абсолютно ничего, она пришла в отчаяние. Последней каплей стали два огромных роскошных венка, стоящих у гроба; один из белых роз, другой из красных, с надписями на лентах: «От депутатов Государственной думы» и «От Совета Федерации».

— Как ты мог устроить этот цирк! Ты просто не имел права! — еле сдерживала она рыдания.

— Что тебе не нравится? Конечно, мои коллеги были не самыми близкими друзьями Татьяны Павловны, но многих из них она принимала на своем дне рождения у нас дома. И между прочим, не отказывалась от их материальной помощи. — Глеб наклонился совсем близко к уху жены, чтобы их перепалку не заметили со стороны.

— Что мне не нравится? — переспросила Альбинка. — Мне ты не нравишься! Очень сильно. — Она закусила губу и приложила к глазам платок.

Глеб искренне недоумевал, и Альбинкин упрек его не только удивил, но и обидел.

— Ну, это понятно, дорогая. — Он обнял ее за плечи и прикоснулся губами к виску. Могло показаться, что он шепчет жене слова утешения. — Только зачем было всех своих кобелей сюда тащить?

Альбинка подняла голову и сразу встретилась глазами с Дмитрием. Господи! Зачем он пришел! Она тотчас вспомнила, что Митя часто просил познакомить с ее мамой, которая тоже давно хотела увидеть друга дочери живьем, а не на фотографиях.

Но чаще забиться ее сердце заставил вовсе не лихорадочный блеск во взгляде Дмитрия Тусуева. В нескольких шагах от себя она увидела наконец Зиминых. Сашка шла с матерью, а Сергей Матвеевич тяжело опирался на руку Игоря.

Игорь… Она ни разу не встретилась с ним с тех пор. Хотя очень этого желала. Но чем больше желала, тем страшилась сильнее. Память о нем была такой живой и яркой, что она помнила все подробности их свиданий, разговоров и особенно последней встречи: «…Ты все придумала, чтобы проверить мою преданность? Это глупо, черт возьми!» Он тогда так встряхнул ее плечи, что голова чуть не оторвалась. «Ты меня любишь?» — спросил перед тем, как она выпроводила его из своей судьбы. А смотрел как отчаянно… А она ему ответила так ужасно… «Наверное, не настолько, чтобы связывать с тобой свою жизнь…»

Ласково, по-родному, как умеют только старые люди, Сергей Матвеевич прижимал к груди ее мокрое лицо и гладил по голове.

— Девочка моя.

Господи! Как же не хватало ей все эти годы искреннего отеческого участия! С тех пор как не стало отца, пропало ощущение защищенности, хорошо знакомое «папенькиным» дочкам. Когда он был рядом — большой, умный, добрый, — казалось, ничего плохого с ней случиться не может. Он разгонит любые тучи, отведет любую беду, самую горькую печаль развеет. А не стало его, и пришлось со всем бороться самой — с тучами, бедами, печалями…

Не то чтобы Глеб не сопереживал. Просто ее ровесникам Бог не дает этот дар — только совсем маленьким или совсем старым. И то не всегда.

Было время, Альбинка, позабыв давнишние распри, потянулась к отцу Глеба. Борис Петрович после того, как похоронил жену, стал как-то мягче, терпимее. Словно понял, что жизнь так коротка, чтоб тратить ее на дурацкие обиды! Но этот «расслабленный» период длился у него недолго. Привычка ворчать в адрес сына с невесткой, дуясь на все подряд, вновь обернулась шипами, на которые Альбинка натыкалась всякий раз, если искала родственного участия.

И вот Сергей Матвеевич! Милый, дорогой Сергей Матвеевич! Худой подрагивающей рукой он гладил ее но голове, шептал что-то утешительное… Альбинку накрыла волна такой ласковой сердечной доброты и сострадания, что, как она ни крепилась, разрыдалась.

Сердце сжималось от жалости к маме, которая наверняка пережила перед смертью что-то страшное, а ей даже не с кем об этом поговорить, от нежности к безвременно ушедшему отцу, от тоски по утраченной любви… Может, правда мстят скифские боги, никого не щадя? Проходит ее жизнь — тусклая, сытая, унылая, лишенная смысла и любви…

Игорь взял ее руку в свою и прижался к ней губами. В этом жесте было столько искреннего почтения к ее горю, что Глеб и Дмитрий невольно переглянулись, но, мгновенно смутившись, отвели глаза.

Поджав под себя ноги, Альбинка сидела на диване в двухэтажной Сашкиной квартире. Подруга хлопотала вокруг нее заботливо и уютно: пара упругих подушечек, чашка крепкого горячего чая, рюмка коньяку на журнальном столике. Сашка очень старалась отвлечь ее от тяжелых мыслей.

— А ты помнишь, как мы здесь, на этой квартире, праздновали день рождения Игоря? Ты тогда пришла вместе с мамой.

Татьяна Павловна была такая молодая, красивая и очень смешливая…

Альбинка улыбнулась:

— Это когда мы в фанты играли…

— И Татьяне Павловне пришлось объясняться Игорю в любви, — подхватила Сашка.

— Мама совсем недавно и фанты вспоминала, и как Игорь салат уронил ей на платье. — Альбинка закурила. — Все были такие беззаботные! А я очень хорошо помню тетю Надю. Я всегда ею любовалась, а она просто светилась вся в тот день! На нее все время хотелось смотреть.

— Родители сдали. Особенно отец… Ну ты видела вчера. — Сашка тоже закурила.

— А баба Ната как? Ей ведь уже лет восемьдесят, наверное!

— Она не меняется! Такая же бодрая, как была, только стала еще пышнее. А вот дядя Микола, наоборот, сохнет с годами. Морщины, конечно, возраст выдают, но издали похож на пацана. На той неделе в Москву приедет…