Их первая ссора разгорелась из-за тех белых кроссовок, что подарила она Игорю на день рождения.

Когда Зимин-отец был еще в санатории, домой к ним зашел Румын. Он раздобыл у какой-то знахарки цветочный сбор, настоем которого лечат сердечников. Подробно рассказывал о засушенных цветочках, и даже ученая в этих вопросах баба Ната одобрительно кивала. Пока она готовила чай, Игорь с Румыном перешли из кухни в столовую — «покалякать», как предложил гость. Оказывается, он так и не получил окончательный расчет в бухгалтерии института, поскольку уехал с места раскопок до завершения работ, да и главный работодатель загремел в больницу.

«Опять без денег! — смеялся Пашка. — Опять придется мокнуть в рваных кедах!» Игорь, не раздумывая, отдал Альбинкин подарок, надеясь, что добрая девочка поймет его. Довольный Румын тут же надел нарядные, как белые пароходики, кроссовки, сам спустил в мусоропровод старую обувку и, достав из кармана брюк фляжку с водкой, тщательно обтер руки. Игорь улыбнулся знакомому ритуалу, а баба Ната, когда зашла в столовую за гостевыми чашками и повела носом, недоуменно посмотрела на ребят — видно, решила, что тайком выпивают.

…Вопреки ожиданиям «добрая девочка» не поняла Игоря. Придав его поступку некий символический окрас, она очень расстроилась, расплакалась, впервые вырвалась из его объятий и попросила оставить ее одну… На Большой Бронной, куда он забегал почти каждый вечер, его не ждали потом несколько дней. После занятий в институте Альбинка вместе с отцом сразу же уезжала в «Архангельское».

Никто из Зиминых на дачу к Ульянским больше не ездил. Кроме Сашки. Вообще на подругах никак не сказался «синдром Монтекки-Капулетти», как назвала новые отношения между семьями Альбинка, хотя и она стала бывать реже у Зиминых на Большой Садовой. Свободного времени совсем не оставалось. Утром в институт, оттуда на курсы вождения. Потом быстрей бежала домой заниматься, чтобы освободить часик-другой для встречи с Игорем. Иногда гуляли с ним на Патриарших прудах. Им нравилось встречаться там поздно вечером, особенно в плохую погоду, когда никому даже не приходило в голову выбираться на улицу. Никому, кроме… «Ку-ку-у!» — раздавалось за их спинами дурашливо и задорно. Скользящим шагом танго, прижавшись щекой к щеке, изображая то слившихся в трудовом порыве «рабочего и колхозницу», то пациентов доктора Паркинсона, на них двигались Сашка с Глебом. Девчонки бросались друг другу на шею и радостно визжали, даже если виделись вчера. Глеб просто млел от удовольствия, наблюдая сцены девичьего приветствия.

С Альбинкой он сталкивался теперь сто раз на дню. В институте учились в параллельных группах, а на лекциях часто занимали соседние места. На автокурсы он записался тоже, и хоть ему, в отличие от Альбинки, родители не обещали машину в ближайшее время, получить водительские права хотелось.

Сашка поступила в Строгановку. Она все-таки решила заняться скульптурой, но, когда позволяло учебное расписание, работала в художественных мастерских вместе с ювелирами. Чтобы отреставрировать золотую серьгу, сделанную греческим мастером, нужно хорошо овладеть ремеслом!

Коробочка «Крымской смеси» по-прежнему была ее тайной и огромной отрадой. Иногда она чувствовала, что соскучилась по штучкам из клада. Тогда, закрывшись в своей комнате, доставала из недр шкафа Миколкины сокровища и, ликуя от восторга, водила по ним тонким, но крепеньким пальчиком будущего скульптора.

О том, что купила найденные дядей Миколой древности, Альбинке она так и не сказала. Подобная скрытность в общении с подругой, не свойственная вообще-то их отношениям, тяготила Сашку. Не хотелось обижать ее недоверием, но если бы Альбинка проговорилась Игорю — даже представить страшно, какой разразился бы скандал!

Между девчонками секретов не было. Они подробно и с удовольствием обсуждали друг с другом свои переживания и события жизни. Лишь одной темы по обоюдному согласию не касались — участия родителей в истории со скифским золотом. Словно те не были главными действующими лицами этой истории и всего, что сопутствовало ей.

Кто всегда проявлял готовность говорить о перипетиях случившегося — так это Игорь. Сашка никогда не останавливала его. Понимала, что брату надо выговориться — иначе сам себя загонит в угол из-за мучительного чувства вины перед отцом.

Кроме Игоря, обстоятельства, связанные с исчезновением скифских сокровищ, Сашка обсуждала и с Глебом. Но если вначале его интересовал все-таки психологический срез событий, по прошествии времени стал занимать только один вопрос — сколько денег выручит за скифское золото тот, кто его нашел, и кому вообще можно толкнуть такие находки.

Осень оказалась сезоном дней рождения. В октябре-ноябре с интервалом в две недели Альбинке и Сашке исполнилось семнадцать, Глебу — восемнадцать. Но вереницы праздников, как планировали девчонки, не получилось! Настроение сбил Глеб. Заявил, что начал копить деньги на машину и не намерен тратиться на гулянку.

— Понимаешь, — говорил он Сашке, — когда хочешь приобрести что-то серьезное — избегай лишних расходов. Это золотое правило крупных покупок.

Но праздничный семейный ужин, хоть и нельзя сказать, что удался, все-таки состоялся. Сашка впервые появилась в доме Большаковых и предстала перед родителями Глеба. Она весь вечер ощущала на себе пристальное, строгое внимание и от смущения не могла вымолвить ни слова, тем более умного. Большаков, правда, пытался ее разговорить. Интересовался, например, почему решила стать скульптором, но она не знала, как ответить, и быстро замолчала. «Саша, а вы читали роман Вейса о Родене?» — вежливо продолжал расспросы Борис Петрович. Она отрицательно покачала головой и тут же с ужасом поняла, что это очень, очень плохо.

…Глеб не накопил даже мало-мальски значительной суммы на машину, а Альбинка уже вовсю разъезжала на красненьком жигуленке. Иногда после занятий в институте они вместе заезжали за Сашкой в Строгановку на Волоколамское шоссе. Девчонки садились на заднее сиденье, чтобы поболтать, а машину вел Глеб. От вождения он получал огромное удовольствие и не скрывал, что отчаянно завидует Альбинке. Скоро, однако, он получил от отца такой подарок, что чувство ревнивой досады, связанное с Альбинкиным благосостоянием, сменилось совершенно противоположным.

Глеб стал обладателем добротной однокомнатной квартиры в самом начале Комсомольского проспекта. Он сам попросил отца вместо мебели пополнить его автомобильную копилочку. Долгое время в квартире не было ничего, кроме холодильника «ЗИЛ», огромного синтетического ковра и пружинного матраца, на который все-таки расщедрился сам Глеб.

Сидя на этом матраце, как на диване, а скатерть постелив прямо на ковер, Сашка, Альбинка, Игорь и Глеб встретили новый, 1981 год.

Свою первую взятку Ульянский получил во время командировки в Приморье. Его «бросили» на ликвидацию последствий тайфуна, налетавшего почти ежегодно, но в этот раз натворившего особенно много бед. Край, замученный жестокой стихией, переживал серьезные трудности. Сделать какие-то результативные ходы, чтобы восстановить нормальное течение жизни в условиях порушенной транспортной системы, отсутствия энергоснабжения, проблем с продовольствием и питьевой водой, мог только правительственный чиновник очень высокого уровня.

Вернувшись во Владивосток после долгой и, надо сказать, утомительной поездки по регионам, пострадавшим от тайфуна, Ульянский позволил себе немного расслабиться. Он с удовольствием принял приглашение первого секретаря крайкома партии, сопровождавшего его со дня приезда, отдохнуть вечером за домашним ужином.

Гостеприимная атмосфера уютного дома располагала к тому, чтоб разговор плавно от проблем края перешел к делам семейным.

— Понимаешь, — пожаловался приморец, обращаясь к Ульянскому, согласно советской партийно-правительственной традиции, на «ты», — отправил дочку с мужем в Москву. Они там в аспирантуру поступать хотят, а жить негде! Устроил их временно в общежитие Академии наук, но вопрос решать надо. Не поможешь?