Кому хорошо, так это Мусе. Всё с него как с гуся вода. С Айшой у него отношения давно наладились. И на вечерах они вместе, и в институте… Стоит только им встретиться, как тут же начинают болтать без умолку. Ахметсафа недоумевал – о чём с девушкой можно так долго и с таким удовольствием разговаривать? Впрочем, Муса – известный оратор и мастер художественного слова. Для него главное – иметь слушателя, а слушателей он находит довольно легко. Стоит кому-то из приятелей только заикнуться о намерении вечером идти куда-нибудь, как Муса тут же напрашивается в попутчики, причём его абсолютно не волнует, хотят ли взять его в свою компанию. По-детски капризным голосом он тянет:

– Дру-у-уг!.. Возьми меня с собой!..

И для пущей убедительности придумывает обычно какую-нибудь несущественную причину, ляпнув что-то вроде: «Я там ещё ни разу бывал!» А если оказывается, что он мимо этого места проходит чуть ли не ежедневно, находится причина и вовсе «безоговорочно уважительная»: «Хоть прогуляемся вместе, поболтаем!»…

Словом, отказать ему не было никакой возможности.

Впрочем, он и сам любил приглашать гостей в полуподвальное помещение, где снимал угол у поэта, учителя и ответственного работника советского общепита Тухвата Ченекеева. Говорили, что Ченекей сам из жалости пригласил Мусу к себе, приютил, отогрел, малость откормил. Хозяин не сердился на частых гостей Мусы, иногда даже приносил куски хлеба разной величины, зависящей от значимости гостя. Муса кипятил полный чайник воды и усаживал гостей за «угощение». Завязывалась беседа.

Слушать Мусу было одним удовольствием. Он не умолкал даже на улице, и знаний в этом пареньке хватало на иного пятидесятилетнего мужчину, прошедшего огни и воду. Увидев съёжившиеся на морозе фигурки спешивших куда-то девушек, Муса внезапно останавливался, дёргал Ахметсафу за рукав и заговорщицки поучал:

– Ченекей говорит, что глупо оставлять без внимания проходящую мимо девушку. Следует хотя бы постараться каким-нибудь образом остановить её, заглянуть в личико. Если она прячет лицо, придумай что-нибудь, заведи разговор, коснись её локтем, чтобы тут же извиниться, но обязательно постарайся увидеть её лицо. Кроме того, не забудь оглянуться ей вслед, чтобы оценить фигуру, походку. Ведь у каждой девушки есть что-то своё, присущее только ей, например, характерные для неё движения, наклон головы и так далее. Ченекей зря не скажет, в психологии девушек он гроссмейстер, так что запомни его слова, браток… Пригодится… Дважды на этот свет не приходим, друг мой. Девушки любят, когда на них обращают внимание, а ты…

Тут он с шутливой укоризной толкнул Ахметсафу:

– А ты от тоски по своей Загиде настолько высох, что того и гляди, ноги протянешь. Она, конечно, славная девушка, но если у вас не ладится, не теряй голову и уж во всяком случае не расстраивайся. Девушек много, а ты – один, понимаешь? И если из-за каждой будешь волосы на себе рвать… С девушками надо обращаться, как рыбак с рыбой. Поймал – она твоя. Сорвалась – не расстраивайся, сматывай удочку и переходи на другое место, рыбок на всех хватит…

Словом, Муса заливался соловьём, и невдомёк было Ахметсафе, то ли друг его действительно прилежный ученик «профессора девичьей психологии» Ченекея, то ли высказывал собственные мысли, ссылаясь по своему обыкновению на авторитет завстоловой. Судя по всему, Муса по части девушек сам такой же дока, как его благодетель и друг Ченекей. Интересно, при разговоре с Айшой он тоже придерживался правил Ченекея? Но где же в таком случае искренние чувства, притяжение сердец?.. Как можно не быть откровенным со своей девушкой? Рыбацкие навыки здесь явно отдают пошлостью… Не может быть… Муса, наверное, шутит. Он же вечный балагур и затейник. Вот и сейчас, высмеивая его фиаско с Загидой, пытается просто растормошить друга, вывести его из заторможенного состояния.

…За разговорами они дошли до «берлоги» Мусы. Увидев гостей, Ченекей тут же вскочил со своего топчана и принялся с каким-то странным видом расхаживать взад-вперёд по комнате. В квартире было довольно прохладно, и Ченекей не снимал ни длинной шинели, ни старых ботинок. Налив из чайника воды в кружку, он жадно выпил и стал читать надрывным голосом, делая вид, что ему безразлично присутствие гостей:

Муса разделся, несмотря на холод в квартире. Ахметсафа последовал его примеру. Поэтические завывания хозяина продолжались…

Тухват Ченекей обладал весьма приятной наружностью с намёком на аристократизм. Его удлинённое лицо оканчивалось небольшим подбородком. На узкой высокой шее покачивалась крупная голова, покрытая копной льняных волос. Словом, настоящий «служитель музы»…Ченекей прекратил, наконец, своё блуждание по комнате и патетически воскликнул:

– Есть ли на свете счастье, друзья мои? Способен ли кто-нибудь в этом мире понять нас? Когда же мы перестанем тлеть и гнить в этом подземелье и выйдем на свет божий?

Подобные эскапады хозяина были уже хорошо знакомы и Ахметсафе, и другим завсегдатаям этого «подземелья». Муса привычно придал своему голосу назидательно-поучительный тон и принялся успокаивать Ченекея:

– Не беспокойся, Тухват абый, придут эти дни, обязательно придут! И над нашими головами встанет солнце. Придёт весна, наступит тепло, деревья зазеленеют, взойдут хлеба… Мы пришли, чтобы жить, чтобы встретить солнце свободы, и изгнать холод зимы…

Ченекей, нахмурив брови, с усмешкой посмотрел сначала на Мусу, потом на его приятеля.

– Свобода, говорите? – хмыкнул он. – А думали ли вы о том, сколько свободы нужно человеку для счастья?

Вопрос был адресован преимущественно Ахметсафе и застал того врасплох.

– Ну, как сказать… – замялся он. – Разве можно свободу взвесить и брать столько, сколько надо или сколько захочется? Наверное, степень свободы личности должна определяться в законодательном порядке.

Ченекей воздел очи к потолку:

– О-о-о, господи! Друзья мои, разве вы не знаете, кто в нашей стране выпускает законы? Свора жуликов, тюремщиков и соглядатаев-шпиков правят теперь балом! А мы, рабы их псевдозаконов, кормим вшей в своих подземельях. Как сладок вкус свободы!.. Ха-ха-ха!..

– У свободы нет границ! – смело возразил ему Муса, не боявшийся поспорить со своим благодетелем, ближе которого у него в Оренбурге, кажется, никого и не было. Всем было известно, что именно Ченекей спас Мусу от голодной смерти, более того, он научил паренька всему, что знал сам, в том числе в области литературы и поэзии. Словом, Тухват Ченекеев стал для Мусы вторым отцом.

А Муса продолжал:

– У свободы нет пределов! Мы строим новый мир, чтобы покончить со всякими ограничениями, ущемляющими свободу человека. Через борьбу мы идём к истинной свободе. Да, прольётся кровь, будут жертвы, но мы не отступим от своего пути и всё-таки вкусим настоящую свободу. Конечно, вы можете посмеяться надо мной, напомнив о нынешней разрухе, голоде, болезнях… Но солнце истины уже взошло, и недолго осталось торжествовать холодной зиме. Мы ещё пойдём навстречу вольности под звуки марша Свободы…

– Дай-то Аллах! – сказал в ответ Тухват, несколько смягчившись и явно не желая разочаровывать пылкого Мусу. И всё-таки инерция скептического настроения брала своё.

– Случалось ли вам задумываться, юные мои друзья, – продолжал Тухват, смотря в упор на мечтательно улыбающегося Мусу, – над тем, почему при сладком слове «свобода» на лицах большинства людей появляется улыбка? Вот ты, Муса, говоришь красиво и вдохновенно, но кажется мне, что внутри тебя сидит какой-то чертёнок и щекотит за нервы всякий раз, когда речь заходит о свободе, братстве, равенстве и прочих возвышенных понятиях, то есть идеалах. Вероятно, именно поэтому при слове «свобода» ощущаешь эдакую лёгкую игривость не только души, но и ума. Тебе хочется поиграть, пошутить, попрыгать, угодить в кого-нибудь снежком, словом, поозорничать, так? Следовательно, в основе такого притягательного слова, как «свобода», лежит, извиняюсь, ёрничание или, в лучшем случае, улыбка насмешливой мечты, то есть ирония. Разве не так? Во всяком случае, в последнее время я склонен придерживаться такого мнения. И Тухват снова перешёл на язык стиха: