– Спасибо за высокую оценку моих ораторских способностей, – белозубо улыбнулся Усманов. – Не скрываю и не хочу скрывать, что цель моя – объединение в один мощный кулак мусульманских полков. Как человек военный, побывавший не в одной битве, скажу, что в этом мире вынуждены будут считаться только с тем народом, который един, хорошо вооружён и отважен. Если ты берёшь в руки оружие, должен знать, за что воюешь. Наш час пробил, мы должны завоевать свободу для мусульман, восстановить, возродить наше государство, о чём веками мечтали наши деды и прадеды! Говорю вам как комиссар созданного в Оренбурге Мусульманского батальона: сила на нашей стороне, народ на нашей стороне. С нами – Бог и правда! Мы победим!

…Раздался пронзительный гудок паровоза, и Усманов очнулся от воспоминаний, с удивлением и некоторым смущением обнаружив, что стоит с высоко поднятым кулаком: «Мы победим!» О, господи! Усманов осмотрелся вокруг: не видел ли кто-нибудь его? Нет, он стоял один. Облегчённо вздохнув, Шамиль стал пробираться в вагон, где размещался штаб полка. Эшелон подъезжал к Оренбургу…

Да, события восемнадцатого года крепко и надолго запали в память многих людей…

В день чудесного спасения каргалинских джигитов от головорезов Хабри Ахметсафа не стал дожидаться окончания импровизированного митинга, а поспешил домой. И всё-таки ему было непонятно, почему уважаемый Давли абзый так упорно спорил с комиссаром Усмановым? Этот комиссар напоминал Ахметсафе сказочных богатырей и пахлеванов. Вон как скукожился от страха Хабри, едва увидев своего командира!

Мальчик был донельзя горд тем, что именно на его долю выпало спасение каргалинских «никрутов» (так отец называл «рекрутов»). Радостное настроение не могли затмить ни тучи, двигавшиеся со стороны Яика, ни порывы холодного ветра. «Успел! Я успел! Ура! – пело внутри него. – Я спас Гусмана абый, хвала Аллаху!»

От радости он не чуял ног под собой, а избитая тысячами подошв, раскисшая от непрестанных дождей тропинка казалась ему не хуже центрального бульвара в Оренбурге. Мальчик забыл о своей усталости и вприпрыжку бежал домой. Сегодня праздник! Ура!

Он едва не столкнулся с Валькаем хаджи, неожиданно появившимся из-за переулка Ишановской мечети. В последнее мгновение лихой паренёк заложил крутой вираж и сумел избежать столкновения, и в этот момент из груди его помимо воли вырвался бесшабашный клич:

– Эге-гэ-эй!.. Хой-хой!.. – словно он понукал пасущихся в степи овец.

Не ожидавший от подростка такой прыти, и главное, такого непочтения к собственной особе, Валькай хаджи сначала опешил, а потом поднял свою трость наподобие копья и ткнул в грудь мальчишке:

– Прочь с глаз моих, окаянный! Или у тебя в зенках картофель растёт, что ничего не видишь?! Щенок! Глаза бы тебе перцем прочистить! Розгами по заднице пройтись! Распустились донельзя! Куда прёшь? Вам дай волю, так вы и на служителя Аллаха верхом сядете!..

Самое интересное, что в этой ситуации испугались оба. Криводушный хаджи долго не мог прийти в себя, опасаясь, не специально ли поджидал его щенок Мустафы, чтобы напугать его до смерти. Но и подросток испытал традиционный для сельской молодёжи страх перед священнослужителем. Ахметсафа растерялся и брякнул первое, что подвернулось ему на язык:

– Добрый день, азанче бабай! Как живёте, дедушка азанче?

От гнева глаза Валькая чуть на лоб не вылезли. Неистово размахивая тростью, он снова заорал:

– Негодник! Голодранец! По-мусульмански здороваться не можешь? По-божески, по-книжному приветствовать не научился? Распустил вас этот еретик Мифтах хальфа! У-у, сатанинское отродье!.. А ну-ка учтиво поклонись и скажи мне: «Ассалямагалейкум, почтенный господин хаджи хазрат!..»

В своём негодовании азанчи был по-своему прав. Дело в том, что Каргалы издавна славились во всём тюрко-татарско-мусульманском мире своей набожностью, религиозностью, благочестием. Когда образованные мусульмане отправлялись с берегов Камы и Яика в священный хадж в Мекку, то по пути обязательно останавливались в Каргалах, где два-три месяца проводили в молитвах с благочестивыми старцами, от которых набирались знаний, укреплялись в вере, слушали рассказы о всех тонкостях священного хаджа. И только после этого, обогащённые знаниями и освящённые светом истинной веры, они отправлялись дальше. И вот, как это ни странно, даже в такое богобоязненное и благочестивое село, жившее строго по предписаниям Корана, вдруг стало проникать еретическое, по убеждению консервативных клерикалов, учение джадизма, или реформаторства, проще говоря, новометодной школы, более светской, чем прежняя. И первыми «еретиками» в благочестивых Каргалах стали такие, как Гумер Давлетъяров, с юности подавшийся в купцы и перебравшийся в многолюдный град Оренбург. Сначала он перезнакомился с самыми отпетыми еретиками – этими длинноволосыми, безбородыми писаками, книжными «червями», разного рода сомнительными учёными, издателями и т. д. Потом он стал переманивать каргалинских юношей в городские новометодные медресе. И, наконец, вконец обнаглел и добился открытия «еретической» школы в самих Каргалах – этом оазисе ислама, «Мекке» волго-уральских мусульман! Конечно, кадимистские или старометодные имамы не переставали ругать «еретиков» и призывать на их головы кару господнюю, однако находились и те, кто защищал и поддерживал начинания Давлетъяровых и их сторонников. А вскоре в Каргалы приехал откуда-то и стал баламутить народ молодой, но строптивый хальфа, учитель по имени Мифтах. Преодолевая неимоверные трудности, несмотря на многочисленные нападки кадимистов в свой адрес, он сумел организовать обучение детей и молодёжи по новому, джадистскому методу. Таким образом, многовековые устои каргалинских имамов-фундаменталистов в начале ХХ века стали расшатываться и терять свою цельность, как взбитая вечером подушка в течение бессонной ночи теряет к утру всю свою упругость, свежесть и пышность.

Тяга шакирдов к светским знаниям оказалась настолько сильной, что ученики не боялись проклятий и угроз консервативных хазратов и мулл и без колебаний шли в школу Мифтаха хальфы. К тому же, – о, Аллах! – в ауле открылась и женская школа, к чему приложили руки богатеи Хусаиновы, тоже выходцы из Каргалов, кроме того, к ним присоединился и знаменитый золотопромышленнник Закир Рамиев. Невиданное, неслыханное дело! В каргалинскую женскую школу начали приезжать девочки даже из таких больших городов, как Оренбург и Троицк! Видимо, очень уж истосковался народ по настоящим знаниям.

Но сельские аксакалы и муллы-кадимисты не думали сдаваться. Они приложили максимум усилий, обошли множество инстанций и добились-таки закрытия новометодной школы. Но рано схоласты радовались. Мир неузнаваемо, неудержимо менялся. Оренбургские баи вновь открыли новометодную школу, и снова продолжилась борьба между кадимистами и джадистами, между схоластами и реформаторами, между старым и новым… Так, в пылу этой борьбы и вошли джадисты в полосу революционных событий. Но даже в круговороте революций и гражданской войны кадимисты не переставали поносить почём зря своих непримиримых недругов-джадистов, как будто последние и явились виновниками и даже подстрекателями Октябрьского переворота и наступивших катаклизмов. Дескать, разворошили муравейник… Потревожили гнездо змеиное… Не-ет, Валькай хаджи не зря бесновался, кричал на этого мальца – в глазах подростка он видел присущую Давлетъяровым умную насмешку, прямодушие и чистоту невинности, и от этого ещё более распалялся. Щенок мустафинский! И язык у этого сорванца неплохо подвешен.

– Да, правильно, дедушка Валиулла, – ничуть не смущаясь, ответил Ахметсафа. – Я учусь у Мифтаха хальфы!

В голосе подростка чувствовались гордость и даже некоторый вызов.

Ох, как испортился мир! Где уважение к старшим? Где присущая татарам богобоязненность? Раньше такие выходки даром не проходили…

– Какой я тебе дедушка! – рявкнул обиженный азанчи. – Иди, иди, топай отсюда, негодник! Испортил вас вконец Мифтах хальфа, сбил с панталыку. Удивительно! Непонятно! Кощунственно! Зачем нужны деревенским детям какие-то география, математика и прочая белиберда. Достаточно уметь считать деньги… А уж учить русскому языку – и вовсе великий грех, святотатство, отступление от канонов ислама и шариата…