…Ахметсафа не заметил, как и когда одолел его сон. Он не слышал, как петухи пропели рассвет, и проснулся лишь от голоса мачехи:

– Вставай, Сафа! Саттар с друзьями уже ждут тебя у ворот.

Ахметсафа вскочил как ошпаренный и побежал к умывальнику. Надо же, всё-таки проспал! Так опростоволоситься!.. Но тут он услышал довольный смех мачехи Шамсии:

– Да не спеши, полоумный! Никто тебя ещё не ждёт. Я тебя специально пораньше разбудила, чтобы ты успел навоз в коровнике убрать, помыться, позавтракать, в порядок себя привести. А друзья твои ещё седьмой сон, небось, досматривают…

Шамсия загремела вёдрами и пошла к роднику за водой…

В это утро Ахметсафа окончательно распрощался с детством…

Поначалу трудно было привыкать к жизни в стенах «Хусаинии». Тянуло домой, в деревню, но в медресе шакирдов держали в строгости: без позволения учителей и шагу нельзя было ступить. К тому же Ахметсафу разлучили с односельчанами и поместили в комнату на третьем этаже, где жили шакирды постарше. Вообще, вся жизнь в медресе была тщательно пронумерована. Например, Ахметсафа стал известен под номером «12»: койка, место в столовой и даже парта Ахметсафы помечены этой цифрой. С трудом освоил он и новенькое, непривычное словечко «парта». Конечно, не хотелось разлучаться с односельчанами, но и с новыми однокашниками Ахметсафа довольно быстро нашёл общий язык. Соседями его были шустрый шарлыкский парень Сагит, «зимовавший» (как он сам выражался) в медресе уже третий год, и медлительный увалень Мазит. Они были полными противоположностями. Если Сагит Агишев отличался бойким языком, был компанейским и общительным, то Мазит обладал характером вздорным и неуступчивым, норовил при малейшей возможности встревать в спор и с маниакальным упорством отстаивать свою точку зрения. Словом, упаси бог обратиться к Мазиту с какой-нибудь просьбой, сам же рад не будешь. Весело косясь на угрюмого Мазита, Сагит нарочито громким голосом «просвещал» Ахметсафу:

– Ты знаешь, Сафа, на свете существует одна загадочная болезнь под названием «тупость непроходимая». Даже в медицинском трактате знаменитого Абугалисины нет средства от этого недуга. Значит, хворь сия неизлечима, в противном случае средство от неё было бы прописано красными чернилами ещё тысячу лет назад на первой же странице упомянутого трактата. Надо сказать, что болезнь сия сопровождается неприятным осложнением под названием «Упрямство ослиное», когда, например, пациент в пику здравому рассудку называет чёрное белым и наоборот, и готов стоять на своём до потери пульса…

Мазит в бешенстве хотел швырнуть в насмешника подвернувшуюся под руку книгу, но передумал, сдержался и лишь боднул Сагита недобрым взглядом.

Одна койка у самой двери пустовала – дожидалась своего хозяина.

Едва началась учёба, как пришла новость: по распоряжению властей медресе «Хусаиния» переименовывается в Восточный институт народного образования. Ещё через некоторое время из учебной программы были изъяты религиозные дисциплины, запрещено чтение намаза, соблюдение мусульманского поста, дней гаета[21] (разговения) и других ритуалов как «пережитков прошлого». Соответствующий фирман-приказ красовался на видном месте доски объявлений. Неугомонный Сагит так прокомментировал этот «мудрый указ»:

– Видишь ли, меня направили сюда, чтобы я стал благочестивым муллой и нёс односельчанам свет истинной веры. Боюсь, что мне придётся приехать домой в совершенно другой ипостаси, то есть превратиться в отпетого безбожника…

Тут он горько усмехнулся и продолжил:

– Такие вот прекрасные времена наступили, дружок. А что? С одной стороны, полная благодать: не надо с утра хвататься за кумган для ритуального омовения-тахарата, не нужно бояться нагоняя от мулл и казыев. И никто, заметь, не протестует против нового указа, как будто всю жизнь только этого и ждали. А как же… Дескать, новую жизнь строим… Человека от веры отлучить легко, но очень трудно привить ему веру, совесть…

Мимо них пропорхнула стайка весёлых девушек. Сагит кивнул в их сторону и хитро прищурился:

– А вот и наши райские птички… Когда я поступил в медресе, в его стенах даже духа девичьего не было. В городе работала отдельная женская школа. Когда мы просили у мугаллимов дозволения пригласить на какой-нибудь литературный вечер девушек из женской школы, у них от удивления и возмущения глаза на лоб вылезали. Как так?! Девушки в медресе!.. А поскольку нам очень хотелось знакомиться с девушками, мы начали посещать литературные вечера в оренбургском Караван-сарае[22]. Одно время там Бабич свои стихи читал. Что за человек был! Семи пядей во лбу…

– А где он теперь? – тут же поинтересовался Ахметсафа.

Его интерес не был случаен. О Шаехзаде Бабиче с восторгом рассказывал их джадид-учитель Мифтах хальфа. Но почему Сагит так погрустнел от вопроса Ахметсафы? В чём дело? Быстро оглядевшись по сторонам, Сагит ответил тихо, почти шёпотом:

– Его в прошлом году красные схватили. Бабич сотрудничал с башкирским правительством, но дело в том, что валидовцы в то время уже переходили на сторону советской власти, и Бабич поэтому был уверен, что большевики не тронут его. Увы, он горько ошибся. Красные схватили его, хотя Бабич вовсе не думал скрываться от них, напротив, открыто шёл к ним. И вот за такую-то честность его растерзали, пытали, живого места не оставили. А потом, еле дышащего, привязали к хвосту лошади… Когда потерял сознание, застрелили… Так-то, дружок… Эти красные – хуже зверей… Такого поэта растерзали…

Увидев незаметно подошедшего к ним Мазита, Сагит тут же сменил тему разговора и с наигранным весельем воскликнул:

– О, Мазит, тебе горячий привет от «катушек»!

При этом он кивнул головой в сторону поднимавшихся по лестнице девушек.

– Особенно спрашивала о тебе одна из них! Красивая такая… Как уже её зовут… То ли Парваз… В общем, замучила она нас: где, мол, Мазит, не появлялся ли он? Выньте и положьте мне моего Мазита! А глазища у неё так и горят! Неспроста это, я тебе скажу. Поэтому и поспешил известить тебя, дорогой Мазит. В смысле: не теряй время, лови мгновение!

Мазит с деланным равнодушием махнул рукой:

– Гм-м… Не до «катушек» теперь… С математикой никак не могу разобраться. И кто придумывает такие задачи? Допустим, два поезда движутся навстречу друг другу. Ладно… Один почему-то увеличивает скорость, другой убавляет… Зачем, спрашивается, это им нужно? Через сколько часов они встретятся, если… И тому подобная белиберда… Господи, зачем мне всё это надо? Что я, готовлюсь паровозом стать?

С обиженным видом Мазит удалился в сторону учительской.

– Его то и дело оставляют на дополнительные занятия по математике, – сочувственно заметил Сагит. – Надо же! Такой всезнайка, а считать до сих пор не научился!

Ахметсафа пропустил мимо ушей иронию друга. В настоящее время его интересовали девушки.

– А эти… – замялся он. – «Катушки»… Это кто?

Сагит рассмеялся:

– Мы так девчонок между собой называем. Они же подвижные, как катушки на шпульке, беспокойные, неуловимые, быстрые… Чуть их тронешь – готовы сорваться с места испуганной ланью, только их и видели. А сколько в них кокетства, жеманства! Настоящие артистки! Прима! Видел бы ты их на разных вечерах и концертах. Брови, реснички подведут, губы помадой намажут, глазками туда-сюда стреляют. Хоть стой, хоть падай! На головках – бархатный калфак, на ножках – сафьяновые ичиги, платье с оборками… Ну, прямо барышни! Принцессы! Королевы! Ханбике! В общем, артистки широкого профиля. Прекрасно играют на мандолине, пианино, читают декламации, танцуют, поют…

Сагит лукаво прищурился:

– Погоди, вот наладится учёба, познакомишься с другими шакирдами, втянешься в нашу жизнь и сам станешь увиваться за «катушками». Ты, кажется, парень не промах! Кроме того, девчонки почему-то без ума от низкорослых кавалеров. Был у нас такой ловкач, Мусой звали, так он даже ниже тебя ростом, а заводной… У-у! Девки за ним по пятам ходили… Жаль, в этом году учёбу вынужден был бросить…