– Заблудиться может человек, а не рассвет, – назидательно ответил муж. – Наверное, этот непутёвый Валькай хаджи с панталыку раньше времени пропел утренний азан[1]. То-то я будто почувствовал что-то не то, не так, поэтому на утренний намаз встал в положенное Аллахом время. Н-да…
– Значит, Валькай грешен? – с тайной радостью в голосе спросила жена. – Ведь он грешен и перед Аллахом, и перед людьми, да?
– Об этом знает один лишь Всевышний… – заметил Мустафа. – К тому же красные подожгли возле Актюбинска стоги сена, оставшегося ещё с зимы. Зарево пожара издалека можно было ошибочно принять за утреннюю зарю. Я и сам чуть было не обманулся, приняв отблески пожара за рассвет. Уже встал было на намаз, но засомневался, не слыша криков петуха… В общем, дьявольский какой-то рассвет…
– Да уж, – улыбнулась Шамсия, – будешь лежать и ждать, когда закричит петух. Без пения петухов какой рассвет в постели!
– Заря не займётся, пока петух не пропоёт, – прервал Мустафа шутливую фразу жены. – Петух ведь не набожный хаджи Валькай, чтобы преждевременно будить честной народ. Кстати, сегодня должен вернуться наш Ахметсафа. Устал, наверное… Нужно будет к его приезду одного петуха зарезать. Хе… Если бы петух знал, что попадёт сегодня на обед, вряд ли бы отважился петь зорьку.
Последние слова мужа Шамсия не расслышала, потому что была уже дома, в светлице. А Мустафа крепко задумался.
…Не дай бог мужчине овдоветь. Мустафа знает, что значит остаться вдруг, нежданно-негаданно одному, с кучей детей на руках. Когда его первая жена Магинур внезапно заболела и умерла, Мустафа не знал, что делать, куда себя деть, как справиться с постигшим его семью горем, как утешить ещё несовершеннолетних детей: четырёх сыновей и дочурку. Конечно, сердобольные родственники и соседи поначалу чуть ли не каждый день навещали его, помогали чем могли, но, известно, у каждого своих забот полон рот, и постепенно их визиты стали редкостью. К тому же началась война, которой, казалось, конца-края не будет. Любые баталии не могут принести народу ни малейшего облегчения, напротив только ввергают его в ещё большую нужду, увеличивая его страдания, сея горе, смерть, сиротство… Зато довольно потирают руки правители, царедворцы, разные поставщики и их прихлебатели, богатеющие на горе людском. Правда или нет, но как-то Мустафа услышал от благочестивого и образованного хальфы Мифтаха, что ни разу не воевавшего царя почитают чуть ли не за дурака. Может быть и так. Кто знает… И всё-таки разве в мирной стране народ не живёт спокойно, сыто, счастливо?! Когда в государстве царит мир, а казна его богата, то и подданные живут припеваючи. Что ещё надо народу? Но народ – это весьма странный общественный организм. Порой трудно, почти невозможно понять его капризы. Ему довольно быстро надоедает мирная жизнь, он будто бы пресыщается довольствием налаженного бытия и вот для начала, для затравки, начинает грызться между собой, а почему – и сам толком не знает. От междоусобицы народ переходит к недовольству царём, тем более что тут же находятся разного толка подстрекатели.
Казалось бы, что может быть ценнее, дороже мирной жизни? Ан нет, забыты уже годы, десятилетия покоя и благости, рука тянется к оружию, и уже цари, бряцая саблей, гонят свои народы на смертоубийство и взаимное истребление. Ну, с правителями и чиновниками, скажем, всё ясно: для них, сердечных, война что мать родная, они от неё лишь толстеют, карманы деньгами набивают, не забывая подкармливать и вечно «голодную» стаю прихлебателей, угодников, льстецов, падких на дармовщину. Каждый царь или король призывает сражаться «до победного конца», что в переводе с языка царедворцев означает проливать кровь народа до тех пор, пока не удовлетворятся их непомерные аппетиты. Однако этой жадности, похоже, нет предела, а значит, и войне конца-края не видно. Из сотен тысяч деревень уходят на смерть цветущие, кровь с молоком парни и кладут свои головы на поле брани… Так и родная деревня Мустафы Каргалы отдала ненасытному молоху войны лучших своих джигитов.
С потерей горячо любимой жены мир не прекратил существования, и жизнь продолжалась. Нужно было поднимать детей, выводить их в люди. Давлетъяровы – род сильный, многочисленный, дружный, испытанный и в горе, и в радости, перенёсший немало бед, выстоявший под бурями грозных событий. Хвала Аллаху, у рода Давлетъяровых древние и здоровые корни, и каждый мужчина в этом роде, будучи главой семьи, не забывает также о том, что является опорой рода и должен за отмеренную ему жизнь ещё более возвеличить свой славный род. Иначе жизнь теряет и смысл, и привлекательность. Какой толк от жизни, если ты не оставишь за собой сильное, живучее, прямодушное и благодарное тебе потомство, свято чтящее обычаи и веру предков? Вот и Мустафа живёт ради своих потомков. Смерть жены, конечно, на время выбила его из колеи. Очень, очень было тяжело… Их старшему сыну Гумерхану исполнилось уже 17 лет, и за него, кажется, не надо беспокоиться: джигит вполне самостоятельный, состоявшийся, выросший и закалившийся в нелёгком труде, знающий, почём фунт лиха. Четырнадцатилетний Гусман стремится к знаниям и старается походить на своего учёного дядю – Гумара ага, который живёт в Оренбурге. К тому же у внешне замкнутого Гусмана очень впечатлительная натура, и он тяжелее всех переживал смерть матери, у которой был самым любимым сыном. Двенадцатилетний Ахметсафа отличается от всех других детей. Во-первых, он не любит тянуть с любым порученным ему делом, всякое поручение выполняет быстро и досконально, становится отцу настоящим помощником, чему радуется, пожалуй, больше, нежели сам глава семейства. Во-вторых, он старается выглядеть старше своих лет, а ещё любит где-нибудь уединиться и о чём-то подолгу думать, может быть, мечтать. А если его кто-то оторвёт от этих сугубо личных дум, он тяжело, по-взрослому вздыхает, но тут же скоро принимается за порученное дело. Ну а за восьмилетним Ахметханом нужен глаз да глаз. Про таких говорят «егоза», «непоседа». Живой и подвижный, как ртуть, он всюду и везде успевает сунуть свой любопытный нос, крутится юлой, задирает братьев, не обращая ровно никакого внимания на предостережения старших. И, наконец, единственная дочка – трёхлетняя крошка Бибиджамал, всеобщая любимица, шустрая, черноокая, ласковая, самая большая радость Мустафы, его будущее утешение в старости… Жизнь поставила вопрос ребром: хочешь не хочешь, а придётся привести в дом новую жену, вторую мать для своих детей. Как-то воспримут её дети?..
Селение Каргалы живёт по давно установившимся традициям и обычаям предков. Мужчины испокон веков занимаются торговой деятельностью или служат казаками в царской армии, то есть основное время проводят вне дома. Хранителями домашнего очага в таких условиях становятся жёны, на плечи которых ложится вся работа по воспитанию детей и поддержанию домашнего хозяйства в образцовом порядке. Видимо, по этой причине каргалинские женщины, оставаясь традиционно верными и любящими жёнами, глубоко религиозными мусульманками, в то же время обладают известной самостоятельностью, даже независимостью, то есть отнюдь не расположены всю жизнь быть «рабынями» своих мужей и оставаться под их пятой. Каргалинские женщины весьма свободолюбивы, им палец в рот не клади, редко кто из них беспрекословно и бездумно исполняет любые приказы мужей. Словом, они больше соратники, нежели жёны, более друзья, нежели слуги, они верные и незаменимые помощники, советники и утешители своих мужей. Даже оставаясь вдовами, гордые каргалинки не спешат с повторным браком, предпочитая в одиночку растить и воспитывать своих детей, нежели идти второй женой и мачехой в чужую и, как правило, многодетную семью. Поэтому и Мустафа особенно не надеялся на повторный брак, успокаивая себя примерно следующим рассуждением: «Что суждено, того не избежать. Чем посылать одного за другим сватов, боясь очередного отказа и осмеяния со стороны сельчан, лучше терпеть, выжидать. Дети растут, время идёт, глядишь, с Божьей помощью и найдёт он себе новую подругу, а если и нет – на нет и суда нет. На всё воля Аллаха…»
