– Вы ещё не раз на пару с ней выступать будете, и пусть все лопнут от зависти, потому что вы с Загидой отныне назначаетесь ведущими-конферансье всех наших вечеров в течение всего года. Ясно? На следующей неделе кружок начинает свою работу, и на первое же заседание приглашены Шариф ага Камал и несколько других писателей. Так что, не подводите нас! Спросим строго!

В эту минуту она действительно выглядела комично-суровой и строгой. Настоящая мегера в юбке! Правда, очень милая и симпатичная…

– Надеюсь, задание понятно? – непреклонным, даже повелительным тоном вопрошала госпожа Айша. – Вот и чудненько! А то мы в прошлом году с ног сбились, разыскивая подходящих ведущих…

С этого дня в душе Ахметсафы стало происходить что-то непонятное. Он грустил, вздыхал, страдал… Ему так хотелось увидеться с милой веснушчатой Загидой! Он ещё не понимал, что так пробуждалась его душа, в которой зарождалась любовь. Душа словно очнулась от спячки, встрепенулась, залила своим тёплым светом весь мир, обняла всю вселенную…

После зимних каникул Ахметсафа приехал в Оренбург не в лучшем настроении. Отец попросил у кого-то лошадь и отвёз сына в город, высадив его не у здания медресе, а у дома их родственника книготорговца Гумера абзый. Хозяин искренне обрадовался гостям, но всё же заметил, что Ахметсафа чем-то обеспокоен и встревожен.

– Торговля нынче захирела, Мустафа туган, – завёл было разговор хозяин, но осёкся, увидев, как болезненно сморщился его родственник.

Мустафу понять можно. Всю жизнь он имел дело со шкурами, кожами и только в последние годы совсем отошёл от торговли. Переживает, наверное, свои неудачи. К тому же смерть отняла у него любимую жену, а пожар – родимый дом, семейный очаг, нажитое добро. Пожары в Каргалах случались и раньше. Гумер помнит, как в двенадцатом году народ спасался от пожара в реке. Огонь за два часа уничтожил половину деревни. В дополнение ко всем бедам двое сыновей Мустафы пропали на войне: ни слуху ни духу от них. Живы ли, нет ли?…Из газет Гумер знал, что сформированные Усмановым полки воюют в Средней Азии против Бухарского эмирата и Хивинского ханства. Там ли сейчас Гумерхан и Гусман Давлетъяровы? Живы ли? Ничего неизвестно… «Сдал Мустафа в последнее время, сильно сдал, надломился, бедолага», – сокрушённо подумал Гумер эфенди.

Конечно, его догадки и предположения были верны, но не знал и не мог знать достопочтенный книготорговец, что есть у его младшего брата ещё одна непроходящая зубная боль в сердце – отношения с молодой женой Шамсиёй…

Мустафа быстро узнал действительную причину, по которой Шамсия решилась выйти замуж за него, вдовца с пятью детьми. Впрочем, Шамсия сама однажды рассказала ему об этом. Когда Валькай хаджи особенно начал преследовать её, домогаясь согласия на брак в качестве второй жены и не ограничиваясь посылкой свах, стал заходить к ней в дом, угрожая в случае отказа ославить её на всю окрестность, Шамсия в отчаянии дала обет, поклявшись выйти замуж даже за многодетного отца, если это поможет ей избавиться от притязаний постылого Валькая. А в старину люди строго придерживались сказанного обета, тем более он был сказан в присутствии старухи Таифе, то есть стал достоянием всего села в течение двадцати четырёх часов. И всё-таки даже такая опытная сваха и устроительница сердечных дел, как бабушка Таифе, пожалела молодую, красивую, бездетную вдову. Однажды они расплакались вдвоём, погоревали, по-бабьи поголосили, а когда слёзы, наконец, высохли, старуха попыталась утешить молодку:

– Не кручинься так, солнышко… Всё во власти Всевышнего, Бог даст, найдётся тебе суженый. Ты молода и красива, руки-ноги целы, детьми не обременена, свахи к тебе скоро тропинку протопчат: что тут такого, если хазрат или хаджа возжелают тебя, и видные мужи с поклоном к тебе придут, и даже молодые джигиты… Но… милая моя, негоже тебе становиться жертвой собственного обета. Зачем ты это сказала? Ведь нарушать обет никому не позволено. Так и в Коране написано. Не стоит играть с огнём, дорогая…

– Я не играю, бабушка, – с жаром ответила заплаканная Шамсия. – Но что мне делать? Валькай хаджи вцепился в меня, как клещ… Не проходит и дня, чтобы он не слал ко мне своих сводниц. Однажды и сам зашёл, пригрозил, что в случае отказа опорочит моё имя, растопчет мою честь. Что мне делать? Ждать, пока этот шайтан в чалме одолеет меня? Нет, тысячу раз нет! Вот мой обет, бабушка Таифе: готова выйти замуж за нестарого многодетного вдовца, не обиженного внешностью, но только не за Валькая хаджи! Умру, а за него не выйду! А второй женой вообще ни к кому не пойду! Таков мой обет.

– Охо-хо, дитя моё… Во-первых, не следует оскорблять словом «шайтан в чалме» человека, совершившего хадж в Мекку. Нехорошо это, не по-божески… Никто из нас не знает, кого Всевышний удостоит рая, а кого низвергнет в огнедышащий ад. Ну а если тебе так приспичило, что готова… гм-м… в общем, во исполнение твоего обета не надо ходить далеко, вон, в начале нашей улицы Мустафа живёт, видный крепкий мужчина, в прошлом году свою Магинур схоронил и с тех пор места себе от тоски не находит. Пятеро детей осталось. Им ласка женская нужна, уход материнский. Если хочешь, могу весточку отнести…

Шамсия в порыве чувств обняла старуху:

– Я как раз о нём думала, бабушка! Иди, милая, скажи ему. Он не старый и не кривой, если согласится, заживём вместе, душа в душу…

– Дай Бог, доченька, если так угодно будет Аллаху! Пусть на твоё намерение ангелы ответят возгласом «Аминь»!

…Мустафа не любил городские дома, а особенно квартиры. В сельском доме, как ни говори, а всё же ощущается особый уют, первозданная чистота, какой-то внутренний свет. Старший брат Мустафы, уважаемый человек, весьма образованный и державший большой книжный магазин в Оренбурге, Гумер бай эфенди тоже жил в городском доме, где Мустафа каждый раз чувствовал себя настолько неудобно, что с трудом настраивался на беседу. Вот и теперь, слушая своего брата, Мустафа чувствовал, как душа его словно цепенеет и тускнеет от всей этой вялой неживой громоздкости городской обстановки. Какая-то непонятная невразумительность, присущая только городскому жилью, разжижала мозг Мустафы и не давала сосредоточиться на беседе. К тому же воздух в доме был влажный, пахнущий плесенью, стеснявший дыхание. Как всё это терпит городской житель?

…Мустафа не мог объяснить своё равнодушие к молодой жене. Он понимал, что Шамсия для него – словно дар небесный, но ничего с собой не мог поделать. Глаза привыкли, а душа – нет… Что же это за напасть? Вместо того, чтобы без памяти любить молодую пригожую жену, Мустафа… предпочитает избегать её! Невиданное дело! Когда Мустафа с головой окунался в свои торговые дела, отношения с женой, конечно, отодвигались на второй план и даже временно забывались. Работа захватывала Мустафу целиком. Он крутился как белка в колесе, подсчитывал расходы и доходы, и был на седьмом небе от радости, когда доходы хоть чуточку превышали расходы. Осенью после окончания полевых работ Мустафа начинал собираться в казахские степи – дорогу дальнюю, долгую и трудную….

В это время Мустафа испытывал особый подъём, неподдельную радость, необыкновенную лёгкость в душе, будто вот-вот превратится в птицу, расправит крылья, взмоет в небо и воспарит над бескрайними просторами своих предков… Конечно, было бы несправедливо утверждать, что долгая разлука с Шамсиёй также приносит Мустафе радость, вовсе нет. И всё-таки он испытывал в душе какое-то облегчение, отправляясь в очередное долгое путешествие. Может, неизбывная в каждом настоящем купце страсть к торговле заставляла его забыть повседневную суету и отодвигала на задний план разные проблемы и вопросы? Разве мог он отказаться от привычной, милой сердцу обстановки?! Это всё равно, что быть обречённым на неравное противоборство с тесной невразумительностью городского жилья. В этой нездоровой тесноте прежде всего теряется здоровье духа, а немощь духа ведёт к немощи тела… Боже сохрани!..