Люцифер не боялся, что её здесь кто-либо сможет обнаружить. Он предпринял для этого все необходимые меры. Проход в пещеру представлял собою узкую, неприметную расщелину, даже протиснись туда кто либо, ничего необычного не отметил бы. Лабиринт находился в другом измерении, войти в который можно было только в предрассветные часы. В период между тремя и пятью часами утра. Никто в здравом уме в те места и днём ходить бы не стал, настолько гнетущей была тамошняя тишина. Даже птицы и зверьё старались обходить гиблый участок леса стороной.

В довершение всего, Люцифер оставил рядом с Барбело одного из своих низших бесов. Лишённый собственной воли, тот подчинялся лишь инстинктам. Любой сюда попавший человек неминуемо стал бы им обглодан. Дабы бес не мог отодвинуть мраморную плиту, служившую крышкой, и не соблазнился красотой Барбело, Люцифер вырезал ему глаза и пришил на верхнюю часть лица, отрубленные от кистей руки. Страшные раны кровоточили не переставая, отчего из под скрещенных на переносице пальцев капали кровавые слёзы. Для верности, дьявол лишил изувеченного стража голоса, чтоб тот не смог никому рассказать доверенную хозяином тайну. Конечно, демоница могла бы наделить его любым другим голосом, но на большее, чем повторять несколько заученных слов, несчастный оказался бы неспособен.

Люцифер понимал – ничто не вечно, и даже подобное место может быть когда-то разрушено. Но он не боялся. К тому времени он достаточно окрепнет, чтобы противостоять обманутой Барбело. Заклятие гарантировало, покуда кто-то не пожертвует собою от чистого сердца, эти стены не рассыплются, и будут надёжно удерживать свою пленницу. Без собственного на то желания, никто не сможет даже внутрь зайти. Зов Барбело слышат только чистые души, а таких слишком мало, поскольку люди одержимы соблазнами. Демон знал, она долго будет искать подобную.

Окинув вход в темницу удовлетворённым взглядом, Люцифер запечатал его проклятием, которое гласило следующее: "Пусть сила моего слова, подобно сетям опутывает страхом любого прохожего, дабы оградить сию темницу от людской молвы. И лишь пришедшие по доброй воле смогут проникнуть в лабиринт, в назначенный для этого час. Да не будет никому суждено вернуться прежним из недр его, ибо любой в него ступивший обречен моим проклятием!"

Стиснув зубы от кипевшего внутри гнева, я с остервенением комкала пожелтевшую от времени бумагу. Бредни! Всё это бессмысленные бредни! Как это может оказаться правдой, в современном, свободном от глупых суеверий мире? "Может", жёстко нашептывали мне тикающие стрелки часов, неумолимо приглушая солнечный свет. Почему это происходит со мной? Кем я стану завтра? Сплошные вопросы, ответы на которые не так уж и хотелось знать. В течение нескольких бесконечных часов, я мерила шагами комнату, готовясь к неизбежному. Моя совесть никак не хотела уступать, значит к чёрту её! Я сдалась…

К моменту, когда подъезжала машина Никиты, я нетерпеливо ожидала его у крыльца, нацепив на лицо беззаботное выражение. В моей комнате, спрятанный под матрасом лежал тщательно расправленный лист. Отныне мне многое придётся скрывать, и о многом предстоит молчать, пока я растягиваю губы в притворной улыбке.

– Привет, фея! – крикнул мне Никита, выходя из машины. – Побежали скорее, а то всё пропустим!

– Привет, – изумленно оглядывала я нетерпеливо притоптывающего парня. – Куда побежали? Ты, чего Давыдов?

– По пути объясню, давай руку! – не дожидаясь моей реакции, Ник сжал мою кисть и потянул за собою в лес. – Тебе понравится, увидишь.

Его широкая спина, скрытая под свободной футболкой, спасала меня от хлёстких ударов ветвей. Я не понимала, куда мы спешим, и не могла припомнить, чтоб он говорил о срочных делах.

– Тут не далеко! – обернувшись, сверкнул белозубой улыбкой брюнет.

Он являлся воплощением полнейшей непосредственности и беззаботности. Может он прав, и расслабиться было именно тем, в чём я сейчас нуждалась, так как мои сомнения грозили всё сорвать в последний момент.

– Ни-и-ик!

– Что, моя ведьмочка? – когда он глянул на меня, в его глазах плясали озорные чёртики.

– Помнишь, я вчера говорила, что безумно по тебе скучала? – громко спросила я, чуть не растянувшись на очередной кочке.

– О да, уж поверь мне…

– В общем, забудь! Что-то я погорячилась.

В этот миг я таки споткнулась о торчащий из-под земли корень и, тонко взвыв, стала терять равновесие. Инстинктивно, я вытянула вперёд руку, чтоб ухватиться за ближайшую опору, коей являлось плечо Ника. Мои расчёты где-то не сошлись, поскольку растопыренные пальцы ухватили тонкую ткань на его правой лопатке, и послышался характерный треск. Надо отдать должное Давыдову, среагировал он быстро. Развернувшись, он подхватил меня и, не сдержавшись, прыснул со смеху.

– Погорячилась она, как же, – бесстыдно потешался мой спаситель, – Так не терпится сорвать с меня одежду?

– Нарцисс! – гневно сбросив с себя его руки, я попыталась придать себе независимый вид.

– Никогда больше не дуйся! – он скривил лицо в притворном ужасе и невозмутимо продолжил тащить меня через буйные заросли.

– А что, боишься, лопну? – насупившись, спросила я.

– Не-а, боюсь, в лягушку превратишься, да так и останешься, – для большего эффекта он надул щёки, изображая вышеупомянутое земноводное.

– Давыдов, ты безобразник!

– А ты зануда. Я же не жалуюсь, – парировал брюнет, – Всё, мы на месте.

– И что мы тут потеряли? – я придирчиво осматривала каменистый обрыв.

Справа от нас был свален сухой валежник, опутанный гибкими стеблями ежевики. Слева – рос высокий папоротник, ничего выдающегося.

– Терпение, мой друг, – усмехнулся Ник, заметив мой скептицизм.

– Терпение не мой конёк, – вздохнула я. Было бы мне дано выдержать муки неведенья, в ночь, когда отсутствовал мой отец, я бы сейчас горя не знала. Таяла бы, наслаждалась близостью Никиты а не готовилась прервать невинную жизнь.

– Не присоединишься? – Парень сидел на поваленном стволе и манил меня к себе пальцем. Совсем как злодеи в Диснеевских мультиках, которые так любит Яр.

Скромно присев рядом, я сложила руки на коленях.

– Смотри на небо, Мира, – брюнет придвинулся ближе, и полуобнял меня одной рукой. Я, оперев затылок о его плечо, посмотрела наверх.

Над нами, далёкими кострами, тускло светили первые звёзды.

– Это место обнаружил Кай, во время одной из наших вылазок в лес, когда мы задержались в нём дольше обычного. Здесь красоту ночного неба не скрывают деревья и небоскрёбы, её не приглушает неоновый свет. Идеальное место, чтобы о многом помолчать.

– Кай… – мелодично прошептала я, словно пробуя эти звуки на вкус. – Довольно редкое имя, твой брат?

Ник кивнул, не отрывая глаз от небосвода.

– На самом деле, его полное имя Николай, но никому из близких даже в голову не придёт назвать его Колей, – парень улыбнулся так проникновенно, словно разглядел его там, наверху. – Когда мы были ещё совсем детьми, мама обращалась к нам исключительно полными именами. Я долгое время не мог выговорить его имя, поэтому сократил непроизносимое слово до этих трёх букв. Прижилось. Да так, что сами учителя порой забывались.

Кай часто приводил меня сюда во время летних каникул, чтобы посмотреть, как загораются огни небесных маяков. Он до сих пор верит, что их свет помогает усмирить шторм, бушующий в глубинах сердца, и дарит покой.

– Довольно зрелые мысли, как для школьников, – недоумённо покосилась я на Ника.

– Нам пришлось рано повзрослеть, – грустно усмехнулся он, – когда нам было по 12 лет, у мамы обнаружилась онкология, мы до последнего ни о чём не знали. Её положили в больницу, а мы ждали дома её возвращения. Упросили бабушек научить нас печь пирог, хотели сделать ей сюрприз к выздоровлению.

Не судьба как оказалось. Как-то отец сказал нам собираться, нас с визитом ожидает мама. Она была такой бледной и уставшей! – Ник замолчал на мгновение, его грудь вздымалась как после бега. – Мама гладила нас по голове и крепко целовала сквозь слёзы, говорила, что они от счастья. Тем же вечером её не стало.