Мы посидели там ещё какое-то время, всматриваясь в небо. По его бархатной черноте, самоцветами рассыпались звёзды. Они сияли далёким светом, манящие и загадочные, и вокруг каждой дрожал небольшой мерцающий ореол. Хотелось думать, что они тоже смотрели на нас, сумев разглядеть наши два объятых болью сердца, среди миллионов таких же пылающих сердец. Этой ясной ночью нам с Ником было о чём помолчать.

А потом Ник проводил меня домой и, пронзительно заглядывая в глаза, пожелал спокойной ночи. Я без слов его обняла. Нынешняя ночь, обещала быть какой угодно, но только не спокойной.

Загнанно озираясь по сторонам, я прислушалась. Тишина. Можно было облегчённо выдохнуть – собаки меня не учуяли. Для этого мне пришлось перелезать частокол на заднем дворе. Он был достаточно высоким и, чтобы забраться на него, я прихватила с кухни папину плетеную табуретку. Даже с её помощью подтянуться наверх получилось не с первого раза, ступни так и норовили соскользнуть с шаткой поверхности.

Но, всё-таки вершина была покорена, и теперь, я висела на обратной стороне забора, нелепо болтая ногами в поиске опоры, чтобы слезть. Мышцы ныли от напряжения, а особенно сильно болели пальцы, ведь, фактически, только ими я и удерживалась. Ноги царапали разросшиеся внизу поросли дикой сливы. Времени придумывать выход из положения совсем не осталось, поэтому, прикусив губу, чтоб не закричать, я разжала руки.

Приземление отдалось острой пульсирующей болью в левой пятке. Горящими ладонями я зажала рот и проглотила рвущийся наружу крик. Стерев стекающую по виску струйку пота, я обернулась на звук шагов.

Кутаясь в свою неизменную куртку и беспокойно кусая мизинец, на меня уставился Гришенька. Мы с вечера договорились встретиться на этом месте.

– Конфеты. Где конфеты? – бормотал парень, азартно блестя глазами.

– Тише, а то нас услышат! – одёрнула я его. – Подай лучше руку.

Гришенька неуклюже помог мне выбраться из цепких зарослей. Заноза так и осталась в моей ноге, проникая всё глубже с каждым шагом. Я плотнее сжала челюсти, но из глаз всё равно брызнули слезы. Бедный парень захныкал как ребенок и неумело попытался вытереть мои щёки рукавом своей дурацкой куртки. В его наивных глазах нашла отражение вся моя боль. Меня будто ведром помоев окатили. Какая же я себе отвратительна!

– Пошли, Гришенька, – позвала я его севшим голосом, – я отведу тебя в страну конфет.

– Ы-ы-ы… Конфеты! – радостно захлопал в ладоши доверчивый сладкоежка.

Гриша был одержим нездоровой тягой к сладкому. Шоколад, печенье, джем, да чего уж там – любой продукт с добавлением сахара вызывал в нём лихорадочное оживление и желание его немедленно заполучить.

– Мира хорошая! – он поднёс к щеке мою руку и потёрся об неё.

Я дёрнулась, как от пощёчины. Мира не хорошая, мой добродушный мальчик. Уже нет.

– Не отставай, – отвернувшись, бросила я сухо. Должно быть проще, если не смотреть на него.

В свете убывающей луны, узкая, полустёртая тропинка уже не так хорошо угадывалась. Всё было каким-то блёклым и двухмерным, а клубящийся в ногах ватный туман только добавлял искусственности. Гришенькины бормотания утихали по мере продвижения в глушь и вскоре сменились отбиваемой зубами дробью. Ему было страшно. Бедняга не ныл и не просил вернуться. С застывшим в глазах ужасом он следовал за мной. Гришенька доверял мне…

Неожиданно сырой, замогильный холод лизнул голую кожу рук и клубком свернулся между лопаток. Я резко вдохнула – из под полуистлевшей, прошлогодней листвы выползала тень. Пришлось ускорить шаг. Западая на одну ногу, я до боли сжимала кулаки, чтоб не проронить ни звука. Гриша в любой момент мог помчаться домой. Нельзя было спугнуть его

– Там ещё рулет есть, с разноцветной глазурью! – умышленно громко "восхитилась" я и обернулась к своему спутнику.

– Глазурь! – повторил Гриша, но уже без прежнего блеска в глазах.

– А начинка с кусочками фруктов и шоколадом, – я содрогнулась, увидев как тени собрались над его головой в разинутую пасть и прошлись раздвоенным языком по лохматой макушке.

Под ногой громко хрустнула ветка. Её треск разбежался ознобом по телу и вздыбил волосы на затылке. Сонный лес вдруг ожил. С тягучим скрипом зашевелились вековые дубы, будто оборачиваясь нам вслед. Листва, с сухим шелестом приподнялась над землей, закручиваясь в небольшие воронки. А среди них с пронзительным свистом заскользили тени. Этот свист, сковал страхом все суставы, настолько зловеще он прозвучал. Подобным кличем подначивают оголодавших псов, чтоб те нагнали свою добычу.

– Мы в-вернёмся, – Гришенька клещом вцепился в край моей футболки. – в-вернёмся, п-правда?

– Конечно, – нервно сглотнув, соврала я и добавила с напускной уверенностью, – Я обещаю!

Парень покорно замолчал и продолжил плестись следом. От его медлительности во мне заклокотало раздражение. Время стремительно ускользало. Что если вход в лабиринт захлопнется, до того как мы доберемся? Что в этом случае станет с Яром? Леденящий ужас обвил горло, перекрывая кислород.

– Ну, что же ты еле ноги волочишь? – дёрнула я Гришеньку. Затем, осознав, чего мне может стоить такая грубость, закончила с мнимым восторгом, – Там даже шоколадный фонтан есть! Мы ведь не хотим, чтоб он иссяк?

– Нет? – неуверенно переспросил он, сотрясаясь от дрожи, пока парящая сбоку тень оплетала его грудную клетку.

– Нет! – я развернулась и проникновенно уставилась ему в лицо, стараясь не акцентировать внимание на ползущий в его ноздрю отросток. – Мы очень хотим туда успеть. Очень.

Гришенька закашлялся от попавшей в нос едкой субстанции. Как же всё провоняло серой!

– Идём.

Он так и не отпустил моей футболки, но ногами стал перебирать заметно усерднее.

Мы миновали знакомый мне бурелом, переступив границу Бесовых сетей. Почти на месте. Я посвятила фонариком на часы, без десяти пять, скоро проход исчезнет.

– Скорее!

Мы бежали, не смотря под ноги, хрипя от нехватки воздуха. Бежали гонимые уродливыми тенями, которые бесновались в предвкушении пира. Они питались страхом, упивались предсмертной агонией, вгрызаясь не в плоть, но в разум. Под усиливающийся свист и протяжное шипение, мы добежали до цели. Я глянула на часы.

У меня было 3 минуты на то, чтоб передумать.

– Гришенька, – было невообразимо сложно стоять напротив парня и смотреть в его доверчивые глаза, – ты должен пойти один. Мне нельзя с тобой.

Я сжала его предплечья и опустила голову. В полумраке от его паха расползалось едва различимое пятно. Парень обмочился от страха.

– Прости, мой хороший…

– Ты м-меня тут не оставишь? – Его подбородок дрожал, а глаза в исступлении шарили по моему лицу.

– Нет, родной, – прошептала я, с трудом задушив в себе желание завыть. Я смотрела в его блеклые глаза, и видела вместо них совершенно другие. Голубые, как бескрайнее небо. Бесценные, как сама жизнь. Передо мной были глаза Яра. Как бы ужасно это ни звучало, но я не могла рискнуть им. – Я тебя буду ждать на этом же месте. Ступай.

– Не оставляй меня. Жди. – Гришенька быстро облизнулся и шагнул в лаз. – Я п-принесу конфеты!

Думаю что-то похожее можно испытать, если на запредельной скорости сорваться с моста и врезаться в обмелевшее дно. Сначала медленно придёт осознание необратимости, оставляя за собой укор и панику, а следом рассыпятся и они. Не останется ничего, одна пустота.

Я сорвалась с места назад, под сень деревьев. Эхо донесло до моих ушей полный нечеловеческой боли крик.

Она выпьет его душу и отдаст плоть на растерзание.

Господь Всемогущий! Пусть он умрёт быстро…

Все звуки смазались, потонув в одуряющем комарином звоне. А может это трещат по швам и рассыпаются мои совесть и достоинство. Я бежала к дому так, как спринтеры не бегают. Хваталась за остатки сил, чтоб продолжать бездумное движение. Пребывая в каком-то полусне, я, казалось, наблюдала за собой со стороны.