Неужели она превратилась в человека, которому нужно сражаться, чтобы чувствовать себя живым? Эрик жил так годами, пока не встретил Чарльза. Такое состояние давало силы, но и лишало свободы.

Наконец Чарльз осторожно опустился на кровать рядом с ней:

— Рейвен, нам нужно поговорить о ребенке.

— Мы говорили о ребенке.

— Но мы так и не пришли к какому-то решению. Ты не сможешь чувствовать себя уверенной, пока не поймешь, чего хочешь.

— Я знаю, чего хочу, — сказала Рейвен. — Но это невозможно.

Скорее всего, вернуть Азазеля. И тот утопический мир хиппи, в котором все они смогут жить вместе. Эрик думал о молодом мужчине, который был где-то далеко и понятия не имел, что натворил. Эта безответственность злила Эрика. Неужели так чертовски сложно предохраняться?

Чарльз изучал лицо Рейвен, очевидно, изо всех сил стараясь не использовать свои способности — даже сейчас, когда они могли бы так помочь. Им действительно нужно поговорить об этом.

— Скажи нам, чего ты хочешь, и мы посмотрим, что можем сделать, — наконец сказал он.

И слова полились из нее сплошным потоком:

— Если это девочка, я хотела бы назвать ее Мистик — в честь той, кем хотела быть, но никогда не была.

«Бедный ребенок», — подумал Эрик, но промолчал.

— Если мальчик, я хотела бы назвать его Курт — нет, не в честь этого придурка Курта Марко, но потому… потому что это, возможно, настоящее имя Азазеля. Я слышала, как он упоминал его однажды. Может, я ошибаюсь, но если есть хотя бы крошечный шанс, что малыш будет носить имя своего отца, я бы хотела этого для него.

— Хорошо, — сказал Эрик, когда она прервалась, чтобы сделать глоток воздуха. По крайней мере, начало было положено. — Это замечательно.

— И я хочу ребенка, но не сейчас. Я не могу отдать его на усыновление, но пока что не могу растить его сама. Не в таких условиях, — она взяла Чарльза за руку, но когда продолжила, то смотрела на Эрика. — Я хочу, чтобы вы позаботились о нем вместо меня.

Эрик и Чарльз инстинктивно посмотрели друг на друга. Первой мыслью Эрика было предостеречь Чарльза от того, чтобы слишком радоваться этому, второй — что Чарльз выглядит таким же настороженным и ошеломленным, каким себя чувствует Эрик.

Он отказывался от Джин так сильно, что почти потерял Чарльза, и никогда не задумывался о том, чтобы взять еще одного ребенка. Да и возможность этого была маловероятной. Но Эрик понял, что изменился за четыре года, которые прошли с того времени. Он больше не думал о Магде и Ане как о тех, кого потерял. Он думал о них как о тех, кого любил. Понимание того, что у него может быть совместная жизнь с Чарльзом, что он может быть отцом Джин, дало ему надежду, которой раньше не было. Но только сейчас он понял, насколько сильно изменился.

Однако осознание того факта, что Бог существует, не имело со всем этим ничего общего. А разве не это должно было стать самой важной переменой из всех?

— Я хочу, чтобы вы позаботились о ребенке вместо меня, — повторила Рейвен. — Когда я буду готова, когда ФБР не будет держать меня за горло, я вернусь за ним.

Растить ребенка несколько лет, любить его, как своего собственного, а потом позволить ей увезти его туда, куда она захочет? Лишить его единственного дома, который он будет знать? Не успев остановить себя, Эрик спросил:

— А ты подумала о том, чем это будет для нас? Для ребенка?

— Я эгоистка. И хочу невозможного. Я знаю это, — ее глаза снова заблестели. — Но вы спросили, чего я хочу? Так вот, это то, чего я хочу.

— Нужно с чего-то начинать, — сказал Чарльз. Предупреждающий взгляд, который он бросил на Эрика, пресек любые комментарии с его стороны.

Они уложили Рейвен в кровать и сами вернулись в спальню. Только тогда, лежа рядом в темноте, Чарльз спросил:

— Можем ли мы взять ребенка?

Он не спрашивал разрешения, а пытался понять, возможно ли это.

Эрик задал вопрос, который, как он думал, действительно скрывался за словами Чарльза:

— Сможем ли мы отдать его?

Ни у одного из них не было ответов — не больше, чем у самой Рейвен.

***

Их мир теперь состоял из сплошного наблюдения и ожидания.

Наблюдения за дорогами, за черными автомобилями, которые стояли слишком близко и слишком долго. Эрик чувствовал, что за особняком не следят — пока что. Но в обеденное время или после работы он иногда подходил к клинике Мойры, где невозмутимые мужчины в темных костюмах слишком выделялись из разноцветной толпы. Они кружили… не как стервятники, которые приходят ради конкретного убийства, но как чайки, жадно выжидающие малейшего шанса.

Наблюдения за тем, как Чарльз заезжает за Мойрой, как он опирается на ее руку с той же благодарностью, что и на руку Эрика. За тем, как ее каштановые волосы разлетаются на ветру, когда она смеется над словами Чарльза, которые Эрик не может расслышать из своего укрытия в конце улицы. Тот факт, что у него не было причин для беспокойства, не значил, что было легко видеть их вместе. Эрика не обманывали, но он чувствовал себя так, словно смотрит какой-то дьявольский трейлер того, как это может быть на самом деле.

Но этого не будет. Чарльз никогда этого не захочет. Однако вся картина каждый раз на несколько минут портила Эрику настроение.

Ожидания того, когда Чарльз вернется. Эрик использовал это время, чтобы протестировать свои способности. Поначалу он думал, что может двигать металл, но, практикуясь, начал понимать, что на самом деле может слышать его и заставлять слышать себя. Только когда его песня проходила сквозь Эрика, когда странное чувство того, что он знает металл так, как можно знать человека — только тогда он мог использовать свою силу. И Эрик задавался вопросом, что или кого он узнал в ту ночь, когда поднял самолет.

Ожидания того, что покажет исследование Хэнка. Если их гены такие же, как и у остальных людей, исключит ли это любое научное объяснение их способностей? Станет ли Хэнк тем человеком, который докажет существование Бога? И не закончится ли все каким-то испытанием, толпой ученых и правительственных чиновников, перед которыми они с Чарльзом должны будут демонстрировать свои чудеса? И кем тогда станет Эрик? Кем-то вроде проповедника, который провозглашает волю Господа не словами, а поступками? Идея была отвратительной, и все же если у него будет такое доказательство, разве не обязан он будет показать его всему миру?

Наблюдения за тем, как меняется тело Рейвен. Эрик уже забыл, какими впечатляющими были последние недели, когда признаки роста ребенка становились заметны почти ежедневно. Наблюдения за тем, как ее взгляд преследует его — без романтической тоски, которой он опасался, но с еще более жуткой надеждой в глазах.

Представляя, как снова держит на руках новорожденного, он не исключал, что эта надежда была его собственной.

***

Одним субботним утром Эрик без особой на то причины проснулся раньше, чем обычно, и спустился вниз позавтракать. На кухне он увидел Джин, которая наливала слишком много молока в тарелку с хрустящими рисовыми шариками.

— Уже проголодалась?

— Я проснулась.

— Тебе приснился плохой сон? — он откинул назад ее рыжие кудри. С момента аварии Джин стала чувствовать себя лучше, но только до определенной степени. Она все еще была слишком печальной для своего возраста.

— Не знаю. Может. Обычно, когда я просыпаюсь, то чувствую твои мысли или мысли папочки. Вы спите, и я тоже засыпаю.

— Почему ты не сделала так в этот раз?

— Теперь мы должны соблюдать приватность, — она решительно нахмурилась, и Эрик улыбнулся.

— Да, должны. Но вот что я скажу. Если тебе будет одиноко или страшно, то можешь спросить разрешения, и я позволю тебе чувствовать мои мысли. Хорошо? И я заранее разрешаю тебе делать это каждый раз, когда ты просыпаешься от плохого сна.

— Правда? — робкая улыбка Джин светилась таким энтузиазмом, какого Эрик не видел у нее со дня аварии.

— Правда. Ты же теперь понимаешь, почему мы хотим, чтобы ты была осторожной?