«Гроза морей» и бывший герой-любовник представляли собой презабавную пару и вскоре спелись совсем. Оба возвращались в гостиницу изрядно взямши, а раз явились в номера, подпирая друг друга плечами, при этом подол платья у Сергея был разорван, парик съехал набекрень, а измятую модную шляпку он держал под мышкой. Антон-Аскольд выглядел не краше. Его новый сюртук был заляпан грязью. На лысине виднелись следы губной помады. Фрау Марта Заубер, случайно повстречавшаяся с ними в коридоре, была сильно удивлена и долго не могла прийти в себя. Тем же вечером Сергей постучал в дверь номера Катерины и, мрачно сопя, вложил ей в ладонь изящный золотой перстенек.

— Вот… Это тебе… Хоть какой то прок будет… А то ходим, ходим и все без толку! Он собирался сказать что-то еще, но потом махнул рукой и, попеременно кренясь на оба борта, удалился восвояси.

На следующее утро, вернув голову на место, Нарышкин решил немного проветриться и пройтись по набережной. Скрепя сердце, он заставил себя обрядиться в опостылевшие дамские шмотки, мысленно пообещав, что сегодня, — ж точно в последний раз! Аскольд, которому явно хотелось выпить, увязался эскортом. День выдавался по-обычному знойный. Улицы, дома, павильоны, толпу между ними пятнали яркие солнечные лучи. Река пестрела парусами и сверкала золотом, как новый иконостас. Водная гладь, насколько хватало взгляда, кишела самыми разнокалиберными судами. Натружено сопя, пыхтя, и оставляя за собой борозды перламутровой пены, коптили небо пароходы. Сотни барж с угрюмой значительностью, не спеша, утюжили воды обеих рек, и должно быть, тысячи суденышек поменьше юрко сновали туда-сюда, торопясь по своим делам, и пересекали эти самые воды, в разных направлениях, будто обыватели базарную площадь в торговый день. А Ярмарка — вот она, была совсем рядом. Ее амбары, лабазы, склады и павильоны спешили проглотить в свои закрома огромное количество товаров, которые в самом скором времени должны были разойтись во все стороны белого света.

На пристанях тоже кипела жизнь. Причалы и подходы к ним распирало штабелями, тюками, мешками, ящиками и бочками. В тесных ущельях между горами этого добра, покрикивая, суетились приказчики. По сходням и мосткам, перекинутым с одной баржи на другую, проворно топали босыми пятками широкоплечие грузчики-волгари. Вдоль берега фланировала пестрая разношерстная публика. Слышались пароходные гудки, крики чаек, шум ручных лебедок, незлобная брань бурлаков, смех, песни, переливы гармошки.

— Эх ты, мать честная! — «Гроза морей» неожиданно для себя расправил плечи и сладко потянулся. Платье на нем затрещало по швам. — Взгляни, Рубинов, сколько уж ходим, а все равно чудесно, не правда ли?!

— Преизрядный пейзаж! — Аскольд прикрыл левый глаз и, откинув слегка назад плешивую голову, соорудил пальцами нечто вроде рамы. В нее он и разглядывал реку, многозначительно щурясь, будто увенчанный лаврами маэстро на выставке в академии художеств.

— Ты бы видел, господин консультант, что тут делается весной, в разлив, — улыбнулся Нарышкин. — Всю ярмарку заливает половодьем, а по улицам ездят на лодках, словно в какой-нибудь Венеции!

— Доводилось бывать в Венеции? — поинтересовался Аскольд-Антон.

— Нет… Не доводилось, — Сергей потупился. — Картинку видел в «Ниве» — Каналетто …художник тамошний…

— Ну, еще успеете набываться. Ваше дело молодое! — заверил консультант, утирая вспотевшую лысину.

— Как знать… — Сергей пожал плечами и потрогал треснувший рукав. — Как знать, куда тебя забросит судьба… Вот, к примеру, на этой пристани в Нижнем можно сегодня же сесть на пароход, рвануть на нем вниз по Волге и уже назавтра или послезавтра оказаться где-нибудь далеко… Ну, шут его знает где… Там, куда тебя река вынесет… И вся штука в том, что ты и не предполагаешь, в каком месте можешь выйти из этой реки… Здорово, а, Рубинов? Здесь, брат, целая философия!

— Здорово, — согласился Аскольд, хотя и без особого энтузиазма. — Сядешь тут, а с парохода слезешь в Саратове или в Царицыне… Эка делов! Небо повсюду синее… И чего в нее лезть, в реку эту? Потопнуть — вся недолга. Бульк — и поминай, как звали! А потому, я разумею, — сам виноват, не лазь на авантюрный рожон… Вот один древний римский грек хорошо сказал: дескать, не все, что происходит, это от судьбы, кой-чего и в нашей власти изменить!.. Да и к слову сказать, не люблю я, когда под ногами жидкая стихия, боязно как-то!

«Гроза морей» усмехнулся и слегка погрустнел, слушая рассуждения собеседника.

— А я люблю города, где много воды! — возразил он. — Вот в Киеве с этим знатно. Там красотища! Днепр, который чуден при тихой погоде… и Лавра… и Андреевский спуск! — Нарышкин мечтательно вздохнул. — Одессу люблю… Бульвары… каштаны. В Петербурге тоже хорошо! Люблю Неву и даже Фонтанку, хотя в ней воробью по колено…

— Воды, сударь, много в Симбирске! — поддержал разговор Аскольд. — А еще в Астрахани. Там этой воды хоть залейся… И арбузы… и осетринка, и вобла — такой шарман, что пальцы оближешь!

Сергей внимательно посмотрел на собеседника и наморщил лоб.

— Квасу что ли выпить? — сказал он с тоской…

Возле одного из причалов на условленном месте поджидал Терентий. Дядька сидел на канатном ящике и, попыхивая трубкой, чинно беседовал с каким-то босяком в матросской робе. Завидев прогуливающегося барина, он прервал разговор и подошел к Нарышкину.

— Ну что, сегодня опять мимо? — глядя на танцующих в реке солнечных зайцев, осведомился «Гроза морей».

— Да уж как повелось! — пожал плечами Терентий. — Пароход вона, у пирсу пасется. Команда, стало быть, в трактир подалась — обедают.

— М-да, — протянул Нарышкин, неприязненно разглядывая судно. — Ржавый весь. Оттого, должно быть, и «каурый»!

— Ты, батюшка, не гляди на ржавь-то. У его силенок в нутрях — дай бог каждому!

— Ну, будет! — отмахнулся Сергей. — Сейчас опять свои россказни заведешь…

Он зевнул, огляделся по сторонам и вернулся к своим прежним мыслям:

— Жарко сегодня… Зайти куда-нибудь, испить квасу холодненького… А лучше пивка! Ты как думаешь на сей счет, господин Рубинов?

— Оно было бы совсем даже недурственно! — с живостью отозвался Аскольд.

— И впрямь, что ли, заглянуть… — Сергей поворотился всем корпусом в сторону трактира.

— Куда же вы, сударь, — остановил его Терентий, помогая поправить сползающую на бок шляпку. — Нешто можно в дамском виде?!

— Ах, да, проклятье! — Сергей с отчаянья гулко топнул каблучком в мостовую. — Приличной девушке даже в кабак теперь не зайти!

— Выпейте оранжаду в лесторации, — дядька кивнул на открытую террасу плавучего ресторана, вдоль которой под полотняным тентом водили призывный хоровод белые столики. «Гроза морей» нахмурился и, уперев руки в бока, посмотрел на своего слугу:

— Чтобы ты, старый дурень, при мне так больше не выражался! Ишь, слово-то какое выискал — «оранжад»! Знаешь ли ты, что от этой дряни у меня случаются желудочные колики в печенках?! Знаешь ли, какие нехорошие сновидения бывают от этого самого «оранжада»? Не далее, как в среду, ввечеру, я выпил целую кружку этой гадости, а ночью, во сне, с полным ртом каменьев сдавал каким-то древнегреческим баранам экзамен по риторике!!! («Спасибо еще царь-батюшка перестал шастать в гости!», — подумал Сергей.)

Получивший бурную отповедь Терентий спрятал глаза, тогда как его барин, прищурившись, взглянул на синюю полоску тени, которую давал тент плавучей ресторации:

— Впрочем, думаю, можно пропустить по рюмочке холодненького «Шабли»… Ты как полагаешь, господин Репкин?

— Я бы уже и от водочки не отказался, с изморозью да под ботвинью-с, соответственно! — облизнулся лысый антрепренер.

«Гроза морей» одернул прилипшее к телу платье и, ухватив Аскольда под локоть, направился, было, к ресторации, но тут случилось неожиданное…

В толпе на пристани возникло какое-то движение, и она заколыхалась, как степной ковыль на ветру. Раздались крики, относящиеся, по-видимому, к тому, что происходило на воде.