— Что же случилось? — подавшись вперед и расширив серые глаза, спросила Катерина.

— Майор терпел, терпел да и плюнул. Да и кто бы снес на его месте? У нас этакого не поощряли, чтобы, извините, в бабском кругу над полковым товарищем зубоскальничать. Вышла дуэль. Поручик был убит.

Прескверное дело. Вот так, по глупости, по недомыслию и сам жизни лишился, и человеку на совесть пятно поставил. Глупец! Однако талантлив был чертовски! М-да… «Дрожащие огни печальных деревень…» — рассеяно повторил Нарышкин и выглянул из брички.

В самом деле, запахло деревней: дымом, дегтем, навозом, а потом с обеих сторон замелькали покосившиеся избы с резными тесовыми крылечками и маленькими оконцами, затянутыми бычьим пузырем. Крестьянские дети, чрезвычайно грязные, в одних драных рубашонках, сквозь которые светилось голое темное тельце, тянули ручонки в сторону брички, бежали за экипажем, быстро семеня в пыли босыми ногами и выпрашивали монетку.

— Брось им, Терентий! — крикнул Нарышкин и, печально усмехаясь, отвернулся.

— Мне, сударь, не жалко! Только не надо им деньги давать. Все одно родители заберут на пропой. Этак-то они и вовсе работать перестанут. Пробегал целый день за каретой — на тебе грош! Не надо сеять, не надо жать! — Терентий для острастки замахнулся на попрошаек кнутом и слегка щелкнул, чтобы отогнать детей от колес.

Вскоре деревня осталась позади, а дорога вновь побежала меж полей, то ныряя под бугор, то взбираясь на невысокие плоские холмы. Средняя полоса России — лесостепь, буераки, вспаханные кое-как поля и пыль, пыль, пыль.

Верст через пять дорогу запрудил двигающийся навстречу караван огромных возов, запряженных сытыми владимирскими тяжеловозами.

— Чего везете, землячки? — поинтересовался Терентий у головного извозчика. Но тот только махнул кнутом и проводил экипаж Нарышкина долгим бессмысленным взглядом.

— Чурка с глазами! — в сердцах, сказал дядька.

Повторение вопроса, обращенное к следующему возу, на котором, накрывшись грязной рогожей, лежал другой возница, принесло те же плоды. Краснорожий мужик с русой, окладистой бородой высунулся из-под рогожи и, хрумкая морковкой, равнодушно-презрительным взглядом окинул бричку.

— Им — что с масла вода, — покачал головой Терентий. — Ну как с этакой орясиной беседы весть?

— Мы ленивы и не любопытны, — констатировал Нарышкин. Проехали еще с десяток верст, и тут выяснилось одно весьма досадное обстоятельство: коренник захромал.

— Расковался совсем, — доложил дядька, остановив тройку и осмотрев лошадь.

— Кузнеца надо, иначе не доедем.

Лошадей пустили шагом, и через пару верст на пригорке показалось большое село.

Первый же встреченный на околице селянин ввел наших героев в легкое замешательство. На вопрос Терентия о том, как найти кузнеца, мужик приостановился, задумчиво оглядел лошадок и экипаж, а затем проговорил нехотя, будто пуды ворочая языком:

— Кузнец-то он кузнец… Да вот примет ли он вас севодни?..

Оставив, таким образом, вопрос открытым, селянин чинно проследовал по своим мирским делам. Проехав несколько вперед, Терентий повторил попытку. Следующий обыватель, остановленный им, услышав вопрос о кузнеце, бросил беглый взгляд на тройку, зашелся смехом и удалился, придерживая трясущийся выпуклый живот рукой: — Подкова…ой не могу! Обхохочисси!

— Это становится забавным, — пробормотал Нарышкин.

Следующий житель села был более словоохотлив. После традиционного осмотра экипажа он поскреб затылок:

— Оне шибко заняты. Навряд примут… Вот кабы вам надобно было изгородь сковать или, скажем, крыльцо сгородить, тогда бы еще туда-сюда. А за этакую говенную безделицу и браться не станет: не по шубе рукав! К ему даже из столиц ездют! Да какие люди! Что ни коляска, то купец первой гильдии, либо заводчик… ну, на худой конец, — прокурор! А ты говоришь, подкова!

— А может спробовать, — пытал Терентий. — Тут делов-то — всего-ничего.

— Нет, что ты! Пальца не подсунешь, — селянин скорбно покачал головой.

— Да что он за генерал-губернатор такой… мать его! — Нарышкин едва не вывалился из брички. — А ну, показывай дорогу…

Однако, прибыв на подворье кузнеца, «Гроза морей» сменил гнев на изумление.

Все пространство перед кузней напоминало разъезд Большего Театра в день премьеры. Экипажи, кареты и коляски всех мастей запрудили просторный двор.

— Куды лезешь, квашня! — прикрикнул на Терентия запачканный сажей мужик, бывший, очевидно, кем-то, вроде распорядителя. — В хвост очереди становьсь!

Пристроив бричку там, где было указано, Нарышкин с Терентием отправились дальше пешком.

Сама кузница походила на средних размеров вокзал в губернском городе. Из ее ворот, словно из жерла преисподней, вырывались клубы дыма и пара. Лошади в испуге шарахались. Люди тоже слегка нервничали. Внутри кузни грохотало, ворчало, шипело. Слышались тяжкие удары молота по наковальне. Все подходы были загромождены разнообразными коваными изделиями. Рядами и секциями стояли затейливые ограды, заборы, решетки и парапеты. Громоздились друг на друга лестницы, балконы и козырьки крылечек. Ажурными колоннами выстроились завитки, кудри, волюты, кронштейны… Посреди этого кованого многообразия возвышался громадный, литой в металле истукан в парадном вицмундире, при всех старательно вылепленных регалиях. Истукан был похож на жителя Полинезии и имел очень нехорошее выражение лица.

— Предводитель губернской! — поймав полный немого вопроса взгляд Нарышкина, пояснил, богатырского роста, закопченный мужик, несший на плече тяжелый молот. — Как влитой, со всеми причиндалами! — восхищенно добавил он, на секунду залюбовавшись «полинезийцем».

— Послушайте, любезный, не Вы ли будете кузнец? — поинтересовался Нарышкин у молотобойца. От удивления тот едва не покалечил себя, уронив молот на землю. Он остолбенел, как бы пораженный дерзостью вопроса. Некоторое время шевелил губами, переводя дух. Наконец, справившись с потоком чувств и опустив очи долу, молотобоец благоговейно указал грязным перстом:

— Вон, они будут Кузнец!

Поглядев в указанном направлении, Сергей увидел маленького, щуплого, опрятно одетого, лысоватого человека в огромном пенсне. Человек восседал на деревянной колоде, будто на престоле, и внимательно читал «Губернские ведомости». Лицо его было абсолютно непроницаемо, как у вождя и духовного лидера племени американских индейцев Хункпапа-Сиу, шамана по имени Сидящий Бык.

— Они и есть Кузнец! — подтвердил кивком головы богатырь с молотом, и взгляд его был полон смиренной кротости, как у невесты перед алтарем.

Возле Кузнеца суетился толстый господин в цилиндре. Явно конфузясь и комкая в руках белоснежные перчатки, с дрожью в голосе он вопрошал:

— Ну так как же, Порфирий Петрович, я могу надеяться?

— Надеяться можете, — не прерывая чтения, отвечал Кузнец.

— А нельзя ли как-нибудь пораньше… скажем… э-э…скажем… в среду? — канючил толстяк.

— Нельзя, — отрезал Мастер и, отложив газету, передал ее в руки мигом подлетевшего работника. Затем хлопнул в ладоши и крикнул кому-то невидимому:

— Лукашка, мы сегодня будем наконец обедать, или нет?!

— Пошли отсюда! — хмуро сказал Нарышкин.

Лошадь подковали в небольшой деревеньке, верстах в трех от села. Деревенский кузнец, босой, опухший и взъерошенный, узнав о нужде путешественников, обрадовался несказанно. На его каленых щеках заблестели крупные слезы.

— Работы никакой не стало! — пожаловался он, послав полный злобы взгляд в сторону прячущегося за лесом села. — Порфирий, собака, всех заказчиков свел. И гламное дело, внутря, паскудник, ни капли не берет! — кузнец обвел мутным взглядом компанию, ища сочувствия. — Ни капли, — повторил он. — И даже в престольный праздник, падлюка, рта не окропит!

Похоже, последнее обстоятельство огорчало его больше, чем отсутствие заказов. Заменив подкову и, тепло распрощавшись со всей компанией, деревенский умелец еще долго стоял у своей покосившейся кузни и, размазывая слезы, махал рукой вслед отъезжающей тройке.