К тому времени Ахияр уже похоронил родителей, так что никто осуждающе не ворчал по поводу женитьбы на русской девушке, да и в родном селе не было зазнобы, ждущей его возвращения. Поэтому на предложение Валентины он ответил согласием, хотя сильного душевного влечения к ней и не испытывал.

– Но жить поедем к нам, – выдвинул он своё условие. – Я не брошу отчий дом, там у меня такие хоромы, как дом советов.

– Поедем, поедем, – поспешила его успокоить улыбающаяся Валя. – Коль мы любим друг друга, нам везде будет хорошо. Ведь там тоже Россия…

Ахияр тогда очень обрадовался тому, что не перечат его словам. Крепко обнял пышное тело молодой жены и спрятал сомлевшее от счастья лицо между её налитых грудей, вывалившихся из выреза ночной рубашки, и долго лежал, вдыхая терпкий запах женской плоти.

Свадьбу справили с размахом, шумную и многолюдную. «Пусть все лопнут от зависти, пускай кумушки не судачат по углам, почему, дескать, в мужья выбрала татарина, вот и погуляем от души», – твёрдо заявила Валя. На свадьбу пришёл и Пётр Степанович. Как самого дорогого гостя его усадили во главе стола. Он же произнёс и первый тост, очень хвалил Валю, не позабыл отметить и Ахияра: «Такие парни, как Саша, нам очень нужны. Пусть детишек будет полон дом, а для колхоза подрастёт новая рабочая смена». В довершение своих добрых пожеланий от имени колхоза подарил молодожёнам двух розовых поросят.

Хотя и договаривались о том, чтобы обосноваться в родном селе Ахияра, но быстро тронуться с насиженного места не удалось. Да и чем там заниматься? Постоянной работы никакой, за подённый труд же платили сущие копейки. «Вот подкопим деньжат, тогда и поедем, – решил Ахияр про себя. – С деньгами везде можно прожить».

После свадьбы он не вернулся в свою бригаду, устроился шофёром в колхозе. Зарплата приличная, к тому же кое-что «прилипало» ко дну кузова. А потом у них родился мальчик. Ахияр хотел назвать сына Тимуром, но Валя ни за что не соглашалась. Она не дала ему и рта раскрыть и предложила сама: «Назовём сына Петром! В честь Петра Степановича… Да и председателю будет приятно, авось согласится стать его крёстным. Надо уметь жить, Саша…» Ахияр смолчал, почти привыкший к тому, что последнее слово Валя всегда оставляла за собой. Хотя, по его мысли, имя Тимур должно было устроить их обоих – мало ли татар и русских нынче нарекают детей этим именем… «Вот вернёмся домой, там и переименую, – искал он для себя слабое утешение. – Тогда и Валя не станет артачиться».

Маленький Петя уже как чертёнок носился по дому, а Валя ни разу не заговорила об отъезде. Мало того, она затеяла покупку нового дома, только что построенного односельчанами Ахияра в Урде. Вся в хлопотах и заботах, Валя каждый день бегала к Петру Степановичу… В последнее время с крёстным Пети они стали такими друзьями, ну просто не разлей вода, о чём-то шептались, договаривались. Председатель теперь и сам частенько наведывался к ним, прихватив крестнику в подарок то рубашку, то штанишки. Против такой заботы и слова поперёк не скажешь, и Ахияр не стал возражать, когда сына крестили. Он вообще не обращал внимания на такие пустяки. Как говорится, если к приходу мужа обед готов, а жена улыбается, чего ещё желать?

Так он думал… Но со временем привычка Вали делать всё по-своему, вопреки мнению мужа, начала его раздражать. А раздражение, годами копившееся внутри, постепенно превращалось в злость и ярость. Всё чаще вспоминал Ахияр слова покойной матери: «Уж лучше в полымя войти, чем в примаки пойти».

Теперь он редко виделся с односельчанами. Это тоже исподволь бередило душу. Однажды Ахияр решил навестить их. В выходной день он прихватил с собой тряпичный мешок с двумя «белоголовками» и направился к землякам. Встретили его радушно. От души посидели тогда, а Ахияр вдоволь наговорился на родном языке. Слегка захмелевший старик Али – белая кость в бригаде, который не брался за грубую плотницкую работу, а делал только рамы и двери, – негромко, дрожащим голосом затянул народную песню:

Глаза Ахияра увлажнились, из горла вырвался сдавленный крик… Вот помрёт он, а после него и слова не останется… Даже имени… Здесь все его кличут Сашей. Саша, Саша…

– Пётр Степанович что-то зачастил к вам, – повернулся к нему бригадир Рафаким. – Видно, нашёл общий язык с твоей Валей…

Ахияр смотрел на бригадира, на лице которого блуждала издевательская ухмылка, и ждал продолжения разговора. Однако Рафаким, кажется, не собирался попусту лясы точить, он коротко взглянул на часы:

– Пора на боковую, небось, завтра по календарю русского праздника нету…

Слова Рафакима показались Ахияру обидными, он помрачнел лицом и тоже засобирался домой.

– Где ты мотаешься?! – зло прошипела жена, но тут же осеклась, встретив свирепый взгляд мужа. Валя была умной женщиной и точно знала, когда можно брать лаской, а когда таской, то есть горлом. Зачем зря дразнить гусей, ещё неизвестно, чего ждать от этого молчуна-татарина, если ненароком наступить на его больную мозоль…

– Поедем в мою деревню! – грубо отрезал Ахияр.

– Ладно, ладно, – поспешила согласиться жена. Ничего, авось пронесёт, наутро встанет и как миленький пойдёт на работу, подумалось ей. Однако утром Ахияр встал, выпил полный ковш студёной воды, а потом вернулся и лёг на кровать. Валя оцепенела, заметив его перекошенное от злости лицо.

– Баста! – рыкнул муж. – На работу больше ни ногой, надо собираться, поедем в деревню.

Жена пыталась отговорить его изо всех сил: плакала, умоляла, скандалила, но безрезультатно. Ахияр твёрдо стоял на своём. Упрямый мишарин потихоньку стал собираться в путь. Вечером его вызвали в правление – к Петру Степановичу.

– Кум, да ты, оказывается, надумал бросить нас, – завёл разговор председатель. – А ты ещё раз подумай-ка, хорошенько всё взвесь. У вас ведь там безработица, сам посуди, ваши мужики сюда едут, чтоб здесь спину гнуть. Ну и чего тебе не хватает? Живёшь тут, понимаешь, как у Христа за пазухой. Ну, чего тебе ещё надо? Хочешь, завтра же назначу снабженцем? По разным командировкам будешь ездить, мир повидаешь…

Однако Ахияр недаром слыл тиреслинским мужиком. У них уж если что втемяшется в голову, то ничем оттуда не выбьешь. Кажется, это дошло и до кума. Поморщившись, он махнул рукой и в сердцах бросил: «Дурак!» Мол, сколько волка ни корми, всё в лес норовит убежать.

Деваться некуда, пришлось Вале смириться и последовать за мужем. Погрузив домашний скарб и нехитрые пожитки в председателеву машину, двинулись в городок Верещагино – на железнодорожную станцию.

А оттуда тряские вагоны соликамского поезда, постанывая, тронулись в путь и покатили на родимую сторону.

Валя никак не могла свыкнуться с укладом жизни татарской деревни. Любопытные соседки, поначалу наперебой рвавшиеся к ним, чтобы посудачить с русской снохой на её языке, постепенно перестали бывать в доме Ахияра. Сама Валя держалась с ними как бы свысока, а соседки со своим скудным запасом слов русского языка, порядком позабытого после школы, не могли свободно, от души разговориться. Русскую сноху сначала пробовали заставить выйти в поле на прореживание свёклы, а потом послать окучивать картофель, но она с заносчивой улыбкой заявила: «Я ведь не колхозница. Я – медсестра!» Ахияр лишь растерянно разводил руками, а в сельском медпункте свободного места уже не было.

Однажды, вернувшись с работы, Ахияр застал жену у дверей с чемоданом в руке и с одетым в дорогу маленьким сынишкой.

– Ты как хочешь, но мы тут больше оставаться не можем, – запричитала жена со слезами. – Сколько я уговаривала тебя уехать отсюда…

И в самом деле, она ведь ночи напролёт только и делала, что пилила мужа и говорила об отъезде, а он только сопел и молчал. Хотя, честно говоря, мужское ухо только ночью и слышит по-настоящему…