Её тон художнику не понравился, и он начал рассматривать Домового. Здесь отрезать, здесь подкоротить, вот тут немного пройтись ножом…

– Ну и работка у тебя, – продолжала Нафиса. – Курам на смех. Только и надо, что найти ветку позаковыристее и приклеить к ней название. Тебе за это ещё и деньги платят?

– Если купят…

– Не удивлюсь, если и покупают… Сейчас у многих денег навалом…

Художник замолк. Не станет же он объяснять ей в трясущейся телеге, что такое искусство. Нафиса снова со смехом повалилась на него. В нос ударил запах парного молока. Странно… Ведь у Нафисы нет коровы, подумал он с удивлением…

Приехали они уже ночью. Торопливо внесли вещи Нафисы во двор. Получив из рук жениха ещё одну бутылку, Хатмулла, забыв даже попрощаться, поспешил домой.

Художник шагнул к летнему домику. Когда была жива мать, она готовила там еду. Художнику хотелось растянуться на кровати и погрузиться в волнующие его думы… Только сейчас он, похоже, начал отчётливо осознавать произошедшую в его жизни перемену. Он теперь никогда не сможет чувствовать себя хозяином в доме, где прошло его детство. Казалось, что-то оборвалось в душе…

– Может, чайку выпьем? – предложил отец, хотя весь вид его говорил о том, что чай пить ему вовсе не хочется.

– Нет, пора спать, – ответил художник и ушёл к себе.

Жених с невестой прошли в дом. Несмазанная дверная петля сварливо проскрипела, словно дразня кого-то.

Однако сон не шёл. Тогда он, вооружившись стамеской, ножом и ещё бог знает чем, сел к столу и взял в руки Домового, привезённого из Кулькерау. Интересно, Домовой – мужчина или женщина? Пожалуй, ни то, ни другое… Но корявая ветка в руках художника с каждым прикосновением ножа всё больше становилась похожей на женщину. Постой, у неё и глаза, кажется, разные?.. Казалось, вот сейчас её ироничная улыбка превратится в хохот… Он словно даже услышал её хриплый смех, вскоре к нему присоединился и другой голос: «Вряд ли из этого что-нибудь путное выйдет, сынок…»

…А это что за стук?.. Отец топором рубит ветки! Вот он со всего маху опустил топор на шею Домового. А сам радуется: «Славные дровишки для баньки!»

Художник рывком сел на постели. Стучали в его дверь. Вон и Домовой, живой и здоровый, улыбаясь, приветствует его.

– Блины готовы, чай вскипел, иди в дом, – сказала молодая мачеха. – Ох и крепко ты спишь!

Взяв с полки Домового, художник протянул его Нафисе:

– Пусть это будет моим свадебным подарком.

– Спаси-и-бо… – Женщина с недоумением повертела подарок в руках. – Это Шурале?

Художника резануло запоздалое сожаление.

– Это Домовой… – Он вдруг разозлился на себя за то, что так неожиданно и бездарно потерял своё творение, подарив его Нафисе. – Он хранит спокойствие в доме.

Нафиса игриво улыбнулась.

– Спокойствие в доме хранит нечто другое, сынок.

Отец возился с оторванной дверью хлева.

– Хе-хе, – засмеялся он неожиданно. – Ты приучился в городе долго спать.

– Я ночью не спал. – Сын, словно бы оправдываясь, кивнул на Домового в руках Нафисы.

– Куклу вырезал?

Нафиса захихикала:

– Он говорит, что это Домовой…

– Э-эх, – махнул рукой отец. – Не сумел я вырастить хозяйственного и работящего сына.

В доме было прибрано, пол выскоблен и вымыт так, что от него до потолка распространялся желтоватый свет. На столе гудел самовар, дымились блины, от миски с варёной картошкой валил пар, а по всему дому разлился запах свеженадоенного козьего молока. Отец сел во главе стола, художник и Нафиса устроились напротив друг друга.

– Поживёшь немного? – Молодожён деревянной ложкой поднёс ко рту картошку, хлебнул молока.

– Сегодня уезжаю.

– Работы много, приехал бы как-нибудь.

– Теперь он часто будет приезжать, не так ли, сынок? – улыбнулась, глядя на него, Нафиса.

Художник взглянул на Домового, расположившегося на самом верху печи, но он тоже усмехался ему как-то слишком многозначительно.

После чая отец пошёл во двор задать козе сена.

Нафиса положила тёплую ладонь на руку художника.

– Тебе с женой не повезло? – она вела себя и говорила, как очень близкий человек.

– Не твоё дело. – Художник резко встал и начал собираться.

– Я теперь твоя мать.

– Не пори чушь, Нафиса, мы вместе росли.

Прихрамывая, вошёл отец. Настроение у него было хорошее, он весь светился.

– Коза что-то неспокойна, придётся сегодня сводить её на ферму к доктору.

Но художник уже давно всей душой был далёк от этих деревенских забот. И, прихватив свою опустевшую сумку, он зашагал в верхний конец деревни, на автобусную остановку. Отец со своей молодой женой остались стоять у ворот, провожая его взглядом.

Простояв некоторое время в недоумении с телеграммой в руках, художник подошёл к телефону. Наверно, именно в такие моменты и нужны друзья… Он решил позвонить другу, работавшему редактором в одном из журналов.

Поговорив немного о том о сём, друзья примолкли.

– Из деревни телеграмма пришла, – перешёл к главной теме художник. – Вызывают меня… Вот, думаю, не случилось ли чего с отцом?..

– Надо немедленно ехать, – сказал редактор. Он иногда любил говорить вот так резко, категорично.

– Не мог бы ты дать мне свою машину? – Художник представил себе лицо друга в этот момент: губы сжаты, серьёзное выражение лица, левой рукой вытирает носовым платком вспотевшую плешь.

Художнику было неудобно, что он беспокоит друга. Отправить редакционную машину с шофёром в подчинение чужого человека – дело нешуточное. Мало ли какие неотложные дела могут возникнуть? В редакции всегда масса всяческих проблем и вопросов, которые нужно быстро решать… К тому же ребёнка надо отвезти в школу, жену привезти с работы и так далее.

Художник уже жалел, что попросил.

– Ты сегодня едешь?

– Хорошо бы.

– Через час машина будет у твоего подъезда. – Редактор помолчал. – Крепись! – И через паузу: – Шофёр переночует у вас, утром отправишь обратно.

– Отлично! – Привычка друга разговаривать категорично на этот раз художнику понравилась.

Через час они уже ехали в Черемшан. Шофёр, похоже, разговаривать не любил, и это было замечательно. Порой попадаются такие болтуны, что до тошноты доводят пустой болтовнёй и дешёвыми анекдотами. А художнику сегодня хотелось помолчать и подумать… Неужели отец и в самом деле заболел… Вспомнилось, как он, прихрамывая, ходил по дому. Как хрипло смеялся… Уже давным-давно они отдалились друг от друга, особенно сын, но сейчас, прожигая грудь, к горлу поднималась волна давно забытого чувства: оказывается, он любит своего отца, и отец бесконечно дорог ему! И захотелось, как в детстве, беспомощно и доверчиво прижаться головой к его груди, потереться щекой о его шершавую щёку и избавиться от этой невыразимой тоски, разъедающей душу.

Может, жизнь с молодой женой надорвала его здоровье? Если пожилой мужчина берет в жёны молодую, он и сам старается казаться молодым. Меняется ритм его жизни… И эти изменения бьют по здоровью…

Впрочем, художник знает и тех, кто действительно помолодел, женившись на молодых женщинах. Но, возможно, это просто иллюзия?

Они уже подъезжали к деревне, когда полил дождь. Он расстроенно подумал, что теперь они вряд ли смогут проехать на их улицу. «Уж если пошла невезуха, то держись, – раздражённо подумал он. – Эх, вот бы подъехать к самому дому, чуть выставив из окна машины локоть, и чтобы тебя увидели соседи – кто с восхищением, кто с завистью… Не дал же Бог…»

Машина остановилась в самом начале деревни. Шофёр был категоричен: «Дальше ехать не могу».

– Начальник твой велел оставить тебя на ночёвку…

– Да тут расстояние-то небольшое. Через три часа я буду в Казани… – Было видно, что шофёру не терпится удрать отсюда. Шофёры из подобного рода путешествий обычно выжимают максимальную пользу.

Подняв сумку над головой и с трудом передвигая ноги по скользкой грязи, художник двинулся к своей улице. Сквозь пелену дождя темнела крыша родного дома, словно звала его.