Зато у Мордана эмоций хоть отбавляй. Все у него пошло кувырком. Три человека из его разношерстной бригады были уже в Ростове. У них все готово: машина стоит в аэропорту, ждет приземления борта. Водитель нервничает, начинает требовать неустойку. Ну, как тут не подавать сигналы тревоги? Я хотел было мотануться в Ростов, прояснить для себя ситуацию, но что-то не отпустило. Какое-то черное излучение. Кажется, где-то поблизости бродит страх.

Беда никогда не приходит одна. Ее сопровождает милиция. И чем больше беда — тем «почетней» эскорт. А тут! Аэропорт был оцеплен в считанные минуты. Всех, кто там был — пассажиров, встречающих, провожающих — согнали в зал ожидания. Вторым эшелоном пошел спецназ — крутые ребята в черных намордниках. Их всегда отличишь по множеству признаков, хотя бы по манере передвигаться. А уже вслед за ними выдвинулись снайпера: аккуратные, как хирурги, с зачехленными СВД за спиной. Ни стука, ни звука, ни щелканья челюстей. Шаг, два — и люди пропали, растворились в рассветном воздухе.

Опа-чки! — подумалось в первый момент, — здравствуйте, хлопцы, не по мою ли вы душу? Да нет, так встречают только вора в законе да кремлевского завсегдатая, если конечно, это не одно и то же лицо.

Последними подкатили машины с мигалками. Робко так подкатили и скромно приткнулись у края летного поля. Номера, как на ватерклозетах: вместо цифр сплошные нули, а ведут себя так, будто бы не они хозяева этой жизни. По периметру этой своры встала охрана — бесстрастные морды, тяжелые челюсти и черные пиджаки с оттопыренными карманами. Судя по их количеству, что-то произошло, или может произойти. Что-то из ряда вон выходящее. То, что заставило сбиться в круг очень серьезных людей. Столько генеральских мундиров я видел лишь на парадах. Но там они были в центре внимания, а здесь стояли в сторонке и отрешенно встречали рассвет. Люди в гражданской одежде —

они же — носители денег и власти, тоже чувствовали себя неуютно включившись в непривычный для себя, режим ожидания.

Весь город тоже в тревоге замер. И его прибирал к рукам страх. На площади, прилегающей к аэропорту, вдруг не стало машин. Даже улицы, впадающие в нее, вмиг опустели. На перекрестки встали регулировщики. Подчиняясь приказу, они давали зеленую улицу старенькому ЛИАЗу — рейсовому автобусу с табличкой на лобовом стекле «Осторожно, дети!»

Мордан, тем временем, разбирался с милицией: совал, как козырные карты, билет до Ростова, документы на гроб и на тело, отстаивал свое право быть ближе к центру событий. Седой капитан со всеми бумагами ознакомился, не забыл посмотреть и паспорт. Потом стрельнул закурить и с тоскою сказал:

— Иди отсюда, мужик. Иди, пока цел. Тут такое творится!

В толпе прозвучало слово «заложники» и несколько раз — «дети». Да, такого еще я не видел, что называется, докатились! Не грех и полюбопытствовать.

Автобус вел потемневший от злобы шофер — худощавый мужик лет сорока пяти, с короткой седой стрижкой и тоской в запавших глазах. У него болела жена, давно закончилось курево, и от этого было еще тоскливей. «Эх, если б не малыши!» — на волнах бессильной ненависти крутилось в его голове. Дальше этого мысли не шли. Последние час-полтора он хлебнул полной чашей до тошноты, до блевотины. Хлебнул такого дерьма, что близкая смерть не казалась уже самым плохим исходом. В возможность успешного штурма он не верил. Как не верят нормальные люди в бабу Ягу, летающие тарелки, вменяемость власти и всеобщее светлое будущее. Не верил он также тому, что бандитов так просто отпустят. В зеркале заднего вида прыгала морда боевика, что сидел за спиной шофера в кресле кондуктора, сжимая в правой руке двуствольный обрез охотничьего ружья. Он следил за дорогой и реакциями водителя, контролировал все эмоции его, все движения и даже выражение глаз. Заподозрив на ровном месте что-то неладное, кричал, срываясь на визг:

— Спокойно мужик, спокойно! Не ссы в компот: сделаешь, как я сказал, жить будешь долго.

— Заткнись! — оборвал его бородач в камуфляжном костюме, которому порядком поднадоела эта бесконечная мантра, — и запомни, Мовлат, пока все не закончится, никакой наркоты. Аллах сегодня обдолбанных не принимает.

Бородач сидел на четвертом сидении справа. Он только что закончил переговоры по спутниковому телефону и, судя по выражению глаз, был доволен их результатом. Милицейская рация шипела у него на груди и работала на оперативной волне.

Идущая впереди машина с мигалкой резко притормозила, запоздало показав поворот. Бородач тут же отреагировал.

— Эй, ты, — произнес он с презрением в голосе, — как тебя там? Салман беспокоит. Сколько можно тебе говорить, не дури, детей пожалей, да? Или твоих тут нет?

Подельники подобострастно заржали. Да, это без сомнения лидер.

А было их всего пятеро. Пятеро вооруженных громил, готовых отнять жизни у двадцати маломерных детишек и полумертвой от страха женщины. Водила не в счет, он на своем веку достаточно покуролесил. Но будет такая необходимость — уберут и его. Им все равно, лишь бы выжить, вырваться из замкнутого пространства, куда они сами себя загнали. Ведь если б им дали возможность прожить сначала вчерашний день, они б на такое уже не пошли.

— Ты деньги на выкуп собрал? — продолжал изгаляться Салман. — Смотри, номера купюр не забудь записать. А я сделаю так, чтобы ты этими же деньгами зарплату в правительстве получил. Что значит, не успевают? Я сказал, никаких отсрочек! Э, Яхъя, открывай канистры с бензином! Что? То-то же!

Худощавый Яхъя оскаблился, обнажив полный рот железных зубов, но с места не стронулся и к канистрам не прикоснулся. Звериным нутром почувствовал, что это еще не приказ. А вот белобрысый пацан не выдержал, всхлипнул. Дети существа легковерные, не понимают военных хитростей. К нему тот час же бросилась воспиталка. Зашептала на ухо слова... нежные, ласковые, безумные. Остальные детишки сидели молча, с застывшими взглядами, неподвижными белыми лицами. И в каждом сердчишке горела свеча: «Если я буду сидеть и молчать, то эти строгие дяди, может быть, меня не убьют».

Яхъя опять ухмыльнулся. В его голове тяжело заворочалась и трудно оформилась мысль: «Вот как надо детей воспитывать! Всего один раз сказал: кто будет пищать — мозги топором вышибу — и сразу подействовало!»

Ну что же, расклад мне понятен. На месте спецназа я бы не рисковал штурмовать этот автобус. Маленькая оплошность. или случайность — и всех поглотит жертвенный факел. Людям Салмана терять нечего. Их жизнь дешевле патрона. Не поймают менты — растерзает толпа. Единственный путь к спасению — аэропорт. Больше суток они на нервах, без горячей еды, нормального сна, полноценной дозы. Любой на их месте давно бы сорвался с катушек. А они еще держатся.

Бедный дети! Вдруг кто-нибудь из них попросит воды, заплачет, попросится в туалет? Да просто не во время подвернется под горячую руку? Тогда любой из бандитов может не выдержать.

Нет, подвернется удобный случай, я этого саблезубого обязательно грохну, думал я, отыскивая Мордана.

Как и любой проныра, Сашка быстренько разобрался, откуда на юге такое количество «сучьих» зон. Все дело в менталитете. Здешние люди с детства не привыкли работать. Зачем им такие головняки, если можно безбедно существовать за счет отдыхающих? Есть у них и своя, особая «фишка»: что-нибудь пообещать, не ударить пальцем о палец, но вести себя так, будто дело уже сделано: «Будь спокоен, братан, наша фирма хоронит только по первому разряду!»

На высшем воровском уровне, гостеприимство тоже своеобразное. Главный авторитет на халяву нажрался и упал в объятья Морфея. Сразу же объявилась его жена, пригрозила вызвать милицию:

— Прекратите спаивать Васю, или я позвоню, куда следует!

А Вася храпит да попердывает — вот сука! У него и кликуха собачья — Жуля.

Сашка, короче, оказался на улице, в изрядном подпитии, в полной растерянности. Он вновь ощутил себя беспомощным мальчуганом, забытым в вагоне скорого поезда. Было ему тогда, от силы, года четыре. Ехали к отцу в Ленинград: он, Наташка и мама. Ехали через всю страну, с далекого острова Сахалин. Шла вторая неделя пути. Корзинки с едой опустели, ходить в вагон-ресторан было накладно. И вот, на какой-то станции в районе Читы, мать ушла в привокзальный буфет. Сказала, что скоро вернется, только купит горячего. Потом поезд тронулся, пошел, набирая ход, но мамы в нем не было. Наташка орала в голос. Он, как мог, ее успокаивал, скрывая от младшей сестры свои слезы. Два одиноких сердца на просторах огромной страны... им не хватало разума, чтоб до конца осознать весь ужас произошедшего. Обнявшись, они рыдали целых двадцать минут, пока не нашлась пропажа. Мать успела шагнуть на подножку в самом конце поезда. Она вошла в купе, как ни в чем ни бывало, с дымящимся блюдом в руке.