Я забрался в просторную домовину, устроился поудобней, и ушел по сверкающему лучу к границе звездного неба, туда, где мерцает в ночи осевое созвездие Мироздания.
…Пустота наполняется синью и приходит в движение, становится гигантской мозаикой с белизной по краям разлома. Время ускоряет свой бег… — Антон, ты что, охренел?
Испуганный Сашка колотит меня по щекам. Глаза у него, как у бешенного таракана.
Увидев, что я очнулся, Мордан замысловато выругался и вытер холодный пот.
— Нашел, идиот, время… шутки свои шутить!
Он долго и возмущенно молол какую-то чушь, а я постепенно пришел в себя, вылез из гроба, отнял у него бутылку какого-то пойла, и выхлестал из горла.
Дождавшись от меня осмысленных действий, Сашка повеселел и стал по-хозяйски осматривать мою домовину.
— Хочешь, я ее бархатом обобью, чтоб в щели не дуло? — спросил он подсевшим голосом.
— Типа того, что пора?
— Угу, самое время в Мурмаши пробираться, ближе к аэропорту. Там и кладбище рядом. Санитарный врач будет сегодня работать до двух, если раньше не вырубится. Так что надо готовиться.
— От меня что-нибудь надо?
— Крышку придется гвоздями заколотить… для пущего правдоподобия. Сам понимаешь, покойников реже обыскивают. Тебе это правда по барабану, или на всякий случай, дырочек насверлить? Если оббить бархатом, незаметно.
— Не то что бы очень по барабану, но жить можно.
— Вот и хорошо. И мне как-то спокойнее будет. Ты пока собирай манатки, да покури напоследок. Сигаретка, да ежели под кружечку пива, знаешь, как успокаивает? — Сашка задумался и вдруг, похабненько так, загыгыкал, — А что, интересно, ты будешь делать, ежели по малой нужде приспичит?
Тоже мне, тонкий знаток физиологии.
— Ты лучше скажи, куда заныкал мои погремушки? — наехал я на него. — Где арсенал, где деньги, что я из гостиницы приволок? Ты их случайно не приватизировал?
Сашка засуетился:
— Посмотри за углом, под поленницей. Стоп... машина пришла, слышишь, сигналит? Знаешь что, возьми лучше мой ПБ — очень надежная пушка. Забирай насовсем, дарю. А деньги… сколько надо я сейчас из кармана выну.
Я сунул в карман пиджака липовый паспорт. Пистолет, и две запасные обоймы положил под подушку. На первое время хватит. Там, куда мне надо попасть, очень много оружия — в буквальном смысле, валяется под ногами. Были бы деньги, да немного удачи.
Крышка гроба водрузилась на штатное место, молоток застучал по шляпкам гвоздей, «пожитки» уложены. Пачка зелени, блок сигарет, кевларовая рубашка — вот и все, что уносит в последний путь современный покойник.
На погост меня привезли в закрытом гробу. Я плыл над скорбной процессией и мысленно прощался с этим северным городом. Правда, ехали мы по самым безлюдным улицам, далеко стороной обходили Сашкиных друзей и знакомых. Люди, они ведь, в какой-то мере, страшнее милиции. Как начнут приставать: кто да когда? Оно ему надо, как ежику сенокосилка, а туда же. И ведь не объяснишь никому, что в жизни бывают моменты, когда дешевле не видеть, не слышать, а еще лучше — не знать.
Главный санитарный врач был на хорошем взводе, но дело свое знал. Для начала, «пока рука ходит», подмахнул все бумаги. Потом приступил к таинству: расставил бутылки, стаканы, большими «шматками» нарезал сало, «раздербанил» руками краюху хлеба.
— У нас самолет, — заикнулся было Мордан, но тут же осекся под сумрачным взором прозрачных глаз.
— Ты это... не лотошись! Жить не спеши. К своему самолету ты успеешь всегда. Нужно же человека проводить в последний путь, по христианским канонам?
Из мрачной сторожки, похожей на склеп, выдвинулась бригада. Приблизилась медленно и печально. Все, как один, не трезвые и не пьяные. Покачиваясь, как призраки, они разобрали стаканы. Выпили не чокаясь и не морщась.
Здесь каждый солдат знал свой маневр. Мою домовину загрузили в деревянный контейнер. Его, в свою очередь, упаковали в цинковый ящик. Щели и стыки тщательно пропаяли, чтоб не воняло и, опять же, оббили деревом. Таковы правила. В каждом авиалайнере есть специальный отсек для перевозки покойников. Об этом знают, наверное, все, но мало кому приходилось числиться в накладной в качестве груза.
Все прошло, как я и задумывал. Покойник, если, конечно, он не товарищ Сталин, очень почитаемый в миру человек. Он даже в чем-то сродни действующему главе государства. Ни того ни другого не станет обыскивать самый дотошный мент. Есть, правда, одно небольшое различие: о генсеках и прочих народных избранниках хорошо говорят только при жизни. О покойниках — наоборот.
Наш самолет прорвал облака, углубился в ночное небо. Мордан, как всегда, неплохо устроился. Полулежит в мягком кресле у самого хвостового отсека, изображает из себя скорбящего родственника. Стюардессы его жалеют, утешают как маленького. Одна принесла стакан минералки, другая — таблетки от сердца. А он через тонкую трубочку вторую бутылку досасывает. Самое время подшутить над сердешным: под крыльями полнолунье — время оборотней, упырей и прочей нечистой силы. Вот только, боюсь, на корпус его пробьет от полноты ощущений. Ведь Сашка — типичный продукт своего времени: сказали на муху «вертолет» — значит, вертолет, сел и полетел.
Столкнувшись с чем-то необъяснимым, он это что-то в уме упрощает, ищет знакомый аналог. Я для него — экстрасенс, телепат, фокусник. Спроси его кто-нибудь: где Антон? Он ответит без задней мысли: «В гробу припухает, бьет рекорды Гудини». А на другие уточняющие вопросы у него заготовлен универсальный ответ: «А хрен его знает…».
Мне так даже спокойней. Ничего не нужно выдумывать. Да и нет подходящих слов, чтобы все ему объяснить. Я нигде и везде, вне тела и времени. Я — свободный невидимый разум, для которого «век» и «мгновение» — две пылинки Космической Вечности.
Ростов из-за погоды не принимал. Наш самолет повернули на Минеральные Воды и оттащили в дальний конец летного поля. Зачем, почему? — того пассажирам не объяснили, не посчитали нужным. Спросонья никто ничего не понял. Бардак — он в России как первый снег — его никогда не ждут, но всегда принимают за норму.
Первые полчаса люди слонялись по аэропорту, не зная, куда себя деть. Потом начались шевеления: одни получали багаж, ловили такси или частника. Другие мечтали дожить до утра, купить билеты на пригородный автобус и продолжить путешествие по земле.
Так было во все времена. Люди вечно куда-то спешат. Но желания и возможности тех, кто скопился в аэропорту, больше не совпадали — бывшее советское общество уже поделилось на богатых и бедных, и общественный вес каждого гражданина напрямую зависел от трех основных составляющих: толщины кошелька, наличия нужных связей и личных амбиций. Из них
неимущие — самые упертые люди. Из каждого потраченного рубля всегда хотят выжать по максимуму. Они, в основном, и ломились в билетную кассу:
— У меня на руках билет до Ростова. Ваша обязанность доставить меня туда. Как это невозможно? На какие, простите, шиши я доберусь домой? Тогда оплатите мне неустойку. У нас, слава Богу, рынок.
Дежурный по аэропорту запер свой кабинет изнутри. Кассирша пила сердечные капли, но место «в окопе» не покидала.
— Товарищи, отойдите от кассы! — громко кричала она, по старой советской привычке пытаясь давить на сознательность, — у нас форс-мажор! На сегодня все рейсы отменены, или задерживаются.
В чем причина? — она и сама не знала, но чувствовала душой, что случилось что-то серьезное. Ей было очень плохо, а Мордану — еще хуже. Цинковый ящик с покойником это не чемодан, его не засунешь в багажник такси, а в месте, где человек появился впервые, с кондачка не найдешь даже сортира. Вот он и умчался куда-то звонить, что-то там утрясать. Я его отпустил, не полез в душу, не стал напоминать о себе.
Нельзя сказать, чтобы я волновался или злорадствовал. Жизнь вне тела довольно пресна. У чистого разума нет эмоций. Он беспристрастен. Так что я, в то же время, не совсем я — отстраненно взираю на происходящее, регистрирую факты. По старой привычке иногда про себя отмечаю: вот тут бы я посмеялся, вот это должно быть грустно, а здесь вот, можно и возмутиться. Но не смеюсь, не грущу, не психую. В общем, не человек, а соленая рыба.
