Рассказывал он довольно таки суховато. Любая копия — только лишь копия, и она не идет ни в какое сравнение с оригиналом. А тем более — с Валькиным перлом. Но сюжет вывозил, и его оказалось достаточно для того, чтобы гости развесили уши. Дело было в один из питейных дней. Судно стояло в беспросветном ремонте. Давно и решительно выветрился запах застарелого перегара. И вдруг! с неба упали деньги — доплата за прошлогодний креветочный рейс, со всеми из этого вытекающими.

С утра поправлялись головы, подводились итоги. Повар гремел кастрюлями, «матюкался». Все у него валилось из рук. Валька всегда пребывал в состоянии «бодрого бодуна», был чужд пораженческих настроений. У народа, естественно, возникли вопросы: что, да как? — Кощ-щмар, мужики! — честно признался Морж. — Я сам себя перестал уважать. — ??? — Ходил на охоту в «Рваные Паруса», — хмуро продолжил Валька и пояснил, — там контингент побогаче. Все, вроде бы, правильно сделал: пил только шампанское, налегал на закуску, а получилась лажа. Принесли, поднесли еще. Постепенно стенания повара вылились в плавную речь. — К шапочному разбору, — рассказывал он, — мужики, как всегда, набрались. Разборки пошли, мордобой. Я, стало быть, король. Дамочку прицепил какую хотел, в глазах у нее желание и решимость. Едем в такси, и тут я почувствовал: что-то не то съел. В животе — перестройка. Режет его, пучит, газы наружу рвутся.

Х-х-осподи, — думаю, — пропаду! Только виду не подаю, стишки, анекдоты рассказываю, а сам чуть ни плачу. Заехали черт те куда. Дамочка встрепенулась, на пятиэтажку показывает: — Вот здесь, — говорит, — сестренка моя живет. Если свет на кухне горит, значит, дома она. Встретимся в другой раз. Если нет — зайдем на минутку, кофе попьем… — Теперь это, стало быть, называется «кофе попить», — мрачно заметил кто-то из моряков. На него тот час же зашикали, замахали руками. — А я себе думаю, — Валька поднял страдающие глаза, — Х-х-хосподи, да хоть бы там что-нибудь с электричеством!

Поднимаемся мы с ней на четвертый этаж, открывает она дверь своим ключиком. — Ты, — говорит, — в комнату проходи, а я пока чайник поставлю. Вот он, думаю, шанс! Залетаю я, братцы, в комнату, дверь коленкой прижал, и — др-р-р!!! Дух перевел и опять — др-р-р!!! Запах, чувствую, не чижелый, а вдруг?! Снимаю я, братцы, пиджак, и в воздухе им машу. А тут и дамочка с кухни: — Ты что, — говорит, — сидишь в темноте? И выключателем — щелк! — а там! Братцы мои, а там… еёная сестра лежит с мужиком в кровати. Приподнялись обои на локотках, и оттакенными глазами на меня смотрят!

Когда изложение докатилось до кульминации, Стаса согнуло так, что он чуть не свалился со стула. Игорь стучал по столу правой ладонью и хохотал. Только Никита остался серьезен глазами, лишь делая вид, что смеется. Недаром я его опасался больше всего. Пора было подавать признаки жизни. Старлей должен был убедиться, что он ловкий мужик, и труды его не пропали даром. Никто не заметил, что я кружку с отравой я поставил под стол, загнал ее ногой под диван и подменил на ту, из которой пил Сергей Павлович, а ему подсунул пустую, из которой наливали Моржу. Гости все еще хохотали. Не дожидаясь призывов «выпить за это дело», я поднял голову, нетвердой рукой ухватился за кружку, чуть не опрокинув ее. Смех прекратился. Ловцы человеческих душ чуть было не ахнули. То-то же, гады!

Раскачиваясь, я выцедил содержимое, закашлялся и сдавленно прохрипел, обращаясь к Сереге: — Поплохело мне. Пойду, проветрюсь. А это, — я взял со стола нетронутую бутылку, — Орелику отнесу. Пусть тоже порадуется. — Шел бы ты лучше спать, — сказал капитан. — Чуть что, я тебя разбужу. Ну, как же! Нашел дурака. Супротив моего ухода гости, естественно, не возражали. Никита, с молчаливого согласия Стаса, вызвался меня провожать.Уколоть его, что ли, для верности? — вовсю сомневался он, лелея в кармане заряженный шприц. Здоровенный старлей сделал попытку увлечь меня за собой, в сторону моей одноместной каюты. Я, молча, вцепился в поручень. Он попробовал поднажать, но на мостике хлопнула дверь, раздались голоса. Вниз спускался кто-то из вахтенных. И Никита смирился. Я заскользил вниз, соплей растекаясь по трапу, а он семенил рядом, скромненько так, поддерживая меня под локоток. У «пяти углов» курила толпа. Мое возникновение встретили шумными возгласами. — Не забудь про аккумулятор! — сказал я Орелику и упал. Меня затащили в каюту электромеханика, принялись водружать на верхнюю койку, а я сделал все, чтобы никто из матросов не сачковал.

Наконец-то я остался один. Внезапно разбогатевший электромеханик умчался делиться своей нечаянной радостью и даже, на что я в тайне рассчитывал, запер дверь каюты на ключ. Он раньше ходил в «Тралфлоте», а там так заведено: «если хочешь жить в уюте, пей всегда в чужой каюте». Нет, это я здорово сделал, что спрятался здесь. У курилки всегда много народу и проникнуть сюда незамеченным не рискнет даже Стас. Понял это и мой провожатый. Он неловко потоптался на месте, сделал пару безуспешных попыток «встрять в разговор» и ушел восвояси, шлепая тяжелой рукой по поручню трапа. Итак, сомнений не остается. Игорь, Стас и Никита пришли за мной. Пришли очень сложным путем, транзитом через подводную лодку. Узнаваемый почерк конторы и, лично, Мушкетова. Вот и накрылась моя тихая гавань. А всего-то хотелось быть как все, не высовываться, детишек растить, ходить на работу, рассказывать пошлые анекдоты, поверхностно рассуждать о политике.

Я лежал, задыхаясь от ярости. Родина! Милая моя Родина! Не трогай меня, сука, не изводи! Дай мне дышать, просто дышать! Живи себе дальше, как хочешь, страна иуд, и непуганых идиотов! Мне, как и всем, насрать на твои властные заморочки. Все давно уже поняли главное: За великое счастье родиться в России, нужно платить вечным стыдом за тех, кто ей управляет! — А ну-ка, мальчишка, полегче, — выплыл из памяти голос отца, — нервишки побереги! Водку жрать да сирот по стране плодить — это мы, значит, всегда с дорогой душой. А чуть что не заладилось — сопельки распустил: Родина виновата! Ну-ка скажи мне как на духу: где ты чаще бываешь, в ресторане, или спортзале? Молчишь? То-то же! Из тебя на сегодняшний день Морской черт, как из дерьма разрывная пуля. Не я ли тебе говорил: ешь, спишь, гуляешь по улице — помни: на тебя никогда не прекратится охота. Это твой крест. Поэтому, хочешь жить — сам становись хладнокровным охотником. Выплевывай разные там антимонии, как пистолет отстрелянные патроны. А если невмоготу, милости просим ко мне на кухню. Внимательно выслушаю, налью даже рюмочку коньяку... Когда отец заводился, он начинал суетливо сновать по замкнутому пространству, от холодильника — к плотно зашторенному окну. Смешно припадая на раненую ногу, он как бы стремился догнать ускользающую мысль и, лишь настигнув ее где-то на полпути, круто разворачивался на носках, весь подавался в мою сторону и начинал разрубать воздух ребром раздвоенной, как копыто, ладони. — Пора стать машиной, — ревел он голосом артиста Высоцкого, — железной, расчетливой, холодной машиной. В жизни как в уличной драке: можно бесчисленное количество раз уходить от удара, отступать, ставить блок. Ты не устанешь, если делаешь эту работу механически, с отсутствующим взглядом, если ты повинуешься неосознаваемым импульсам свыше. Обстановка, ее изменения, маневры противника — все это вторично. Разум далеко в стороне, вместо него опыт и выучка. Но стоит только подумать: Боже мой, их же четверо! — и все, кранты! В активе одна надежда: на реанимацию... Где ты сейчас, отец? Жив ли?

Этот тревожный звон опять налетел ниоткуда — неуловимо возник из легкой вибрации корпуса. Легкие снова заклинило. Но пропахший соляркой воздух, продолжал проходить сквозь тело в заданном ритме дыхания, освежая сердце и мозг, трепетавший на грани обморока. Из далекой пространственной точки с каждым вздохом, каждым биением сердца нарастал, надвигался огромный огненный шар насыщенного красного цвета. В голове потемнело, как будто бы я глянул на солнце сквозь приоткрытые веки. Впрочем, видел все это я уже не глазами, а всем своим существом, распыленным на мыслящие субстанции. Каждая из пылинок была переполнена ужасом, болью, непониманием. И все это море эмоций эхом отдавалось во мне — центре сосредоточения, существующем отстраненно. Стремясь сохранить остатки рассудка, я куда-то рванулся, упал и... увидел себя со спины, застывшего в центре каюты в позе баскетболиста, атакующего кольцо. Пространство вокруг меня было окутано плотным розоватым туманом. В нем, то вспыхивали, то угасали зеленоватые огоньки.