После нескольких таких «занятий по этике», наиболее отмороженные представители нового молодежного движения, нагрянули на Сашкину хату. Они хотели выразить свой протест, имея на руках два пистолета ПМ, обрез охотничьего ружья, четыре довольно приличных ножа и примитивный кастет. Ножи и кастет, за ненадобностью, Сашка выбросил на помойку, а три ствола с благодарностью принял. Тех же, кто не умел ими пользоваться, строго по очереди, отпетушили его «торпеды». Зафиксировав всю процедуру на видео, Сашка посовестил незваных гостей и посоветовал им на прощание никогда больше в этот район «ни ногой». Иначе, в следующий раз, они «так легко» не отделаются. Как итог, в оставшемся без присмотра хлопотливом хозяйстве, Мордан стал надежной и в меру справедливой «крышей». Посмотрев на него, никому и в голову не придет, что этот человек может быть очень опасен. Тут и возраст под сорок, и фигура далеко не бойца. Телосложением своим, Мордан напоминал статую старика из мемориального комплекса «Хатынь» — столь же непомерно широкие плечи, плоская грудь и тощие длинные руки. Лицо его в крупных оспинах, было всегда благодушно. Внушал, правда, некоторые опасения лоб — промежуток между кустистыми белесыми бровями и седеющим непокорным «ежиком» был не толще корочки букваря. Но этот недостаток перекрывали глаза: огромные, светло-карие, в зеленую крапинку. Боксерская карьера Сашки Ведясова, известного в узких кругах, как «Мордан», или «Мордоворот», была сродни кратковременной вспышке на солнце. Апофеозом ее стал канун Олимпийских игр в Мехико. Тогда его, курсанта второго курса Ленинградского Арктического училища, пригласили «поработать грушей» у великого Валерия Попенченко. Сашка работал в открытой стойке, до сантиметра чувствовал дистанцию, двигался по рингу в сумасшедшем и рваном ритме и обладал нокаутирующим ударом с обеих рук. Следовательно, именно он наиболее полно соответствовал образцу вероятного противника. Это и предопределило выбор главного тренера сборной страны. Во время совместных тренировок, юный атлет лишался права на ответный удар, чтобы случайно не травмировать лидера сборной перед ответственными соревнованиями. Впрочем, и у Попенченко не очень-то получалось реализовать свое «полное право». Крепко попало Мордану только однажды, после ночного кутежа в стрельнинском баре «Бочка». Тем утром его не спасла ни техника, ни реакция. Но все эти «издержки производства» с лихвой компенсировались осознанием собственной необходимости, причастности к важному государственному делу и, самое главное, — четвертаком наличными. При курсантской стипендии в шесть рублей, это была очень солидная сумма. Закатилась карьера Мордана тоже в пивбаре. Кажется, в «Вене» на Староневском. Это случилось после громких побед его бывшего спарринг-партнера, которые Сашка на радостях и обмывал. Как часто бывает, кто-то что-то не так сказал, завязалась драка. И надо же такому случиться, что подвернулся ему в качестве «груши», окончательно приборзевший депутат Ленсовета. На суде Сашка Мордан не юлил и не изворачивался: — Был? — Был. — Бил? — Бил. — И ты получи!Депутат слег в спецбольницу, а Сашка долгих четыре года ставил удар в мурманской зоне на Угольках. Он вырубал на спор самых здоровых хряков из подсобного хозяйства колонии. Так пивбары и стали вехами в его непутевой жизни, а бокс — традиционной темой для долгих застольных бесед.

Заведение закрывалось, но Мордан все еще сидел за столом в окружении пивных кружек. Увидев меня, указал на свободное место рядом с собой. Витька с Валеркой уселись напротив. — Ирина, — выкрикнул он и сделал рукой царственный жест, — три набора, три курицы и три шашлыка! — Что, упырь, все кровь из родного пивбара сосешь? — столь же своеобразно поздоровался я, — очень бы удивился, не застав тебя здесь. Витька с Валеркой притихли и следили за диалогом с широко раскрытыми глазами. — Это не Кот, — пояснил я, — это человек, который знает Кота и поможет его найти. — А что старика искать? — ухмыльнулся Мордан. — Он в это время всегда на дежурстве. Школу по ночам типа сторожит. Это там, под горой дураков. Вы к нему типа по делу, или долг принесли? Я коротко изложил суть проблемы. — Почерк знакомый, — задумался Сашка, — вполне может быть, что этих отморозков я знаю. Ну, а тебе, — он перевел глаза на меня, — Лепила, наверное, нужен? — Откуда знаешь? — Земля слухами полнится. Да и телевизор смотрю иногда. Жалко Векшина. А ты, насколько я понимаю, типа должен идти паровозом?

С Морданом меня познакомил отец. Не знаю, зачем. Разработка преступных авторитетов тоже входила в его компетенцию, но тут, по-моему, что-то другое. Какие-то давние ленинградские дела. Я этим особенно не интересовался и, честно сказать, никогда не задумывался, почему Сашка мне помогает и почему эту помощь я всегда принимаю, как должное. Я считал его агентом отца, внештатным сотрудником, осведомителем — кем угодно, только не другом. Как человек, он был мне глубоко симпатичен. Но симпатию эту я нес на задворках души, а при личном общении относился к нему с глубокой иронией. Он отвечал тем же. — Что за слухи? — я кивнул на своих мужиков. — Не стесняйся, при них можно говорить откровенно. — Фотографии твои. Они уже с вечера у нашей братвы на руках. Менты просят посодействовать в обмен на маленькие поблажки. Хочешь, покажу? Информация никогда не бывает лишней. — Покажи. Снимок сделан в редакции «Правды Севера». Там работал знакомый — лучший фотограф в Архангельске. Я, крупно, в форме младшего комсостава, с только что зажженной сигаретой в зубах. Старый газетчик по давней привычке отпечатал только один экземпляр, а негатив по запарке сжег. Эта фотография стояла на столе у отца, в той самой квартире, где его застали врасплох. И тот, кто ее взял и размножил, теперь очень плотно меня обложил. Неужели контора вся уже ссучилась? — Твои орлы ничего… — опасливо начал Валерка, обращаясь к Мордану. — Базар фильтруй, — по доброму посоветовал тот, — орлы, петухи и прочие пернатые сидят в петушином кутку. Я-то ничего, промолчу, а вот кое-кто из братвы мог бы обидеться. — Ты тоже базар фильтруй! — грубо заметил я, чтобы скрыть свое замешательство. — Братва полегла в ночном десанте у берегов Анголы, братки горели в своих вертолетах в горах Кадагара. А братишки — это те, кто вернулись в Хорог в составе отдельной антитеррористической группы. У вас же, Мордан, разве что — «братаны». И те, с ударением на последнюю букву. — Не поймешь этих блатных, — пояснил я Валерке, — несведущий человек слово не так скажет — чуть ли не за нож хватаются, а сами метут помелом черт-те что и не боятся нарваться. — Ладно, не психуй! — окончательно срезал меня Мордан, — я ведь тоже… прощальную весточку от него получил. Нам с тобой еще о Наталье подумать надо… — Витька, сходи в машину за самогоном, — севшим голосом попросил я. — Не время! — отрезал Мордан и сделал знак одному из своих приближенных. — Инкассация, вроде, уже типа закончена? Так что прямо сейчас к Лепиле мы и лукнемся. У него не грех и напиться за упокой души Евгения Ивановича Векшина. Пусть земля ему будет пухом, хороший был человек!

Лепила жил в квартале от бара и встретил нас с распростертыми объятиями. Зная, что он понадобится, Сашка с самого вечера держал бедного художника в трезвом теле, не разрешая опохмелиться. — Сделаешь ему справку об освобождении, — сказал Мордан, указав на меня. — Да чтобы была лучше, чем настоящая! Фотография у тебя есть. Под нее и рожу соответствующую подшаманишь. А мы пока с мужиками посмотрим кино. Да смотри у меня, не халтурь, без всяких сто граммов «на твердость руки». Хорошее дело сделаешь — будет тебе отгул. Через минуту, я был уже стриженным наголо. Лепила, сверяя фото на справке с «оригиналом», сноровисто делал свое дело. — Закройте глаза, — попросил он голосом профессионального парикмахера. Я автоматически повиновался. Ну, ничего не могу с собой поделать: как оказываюсь в парикмахерском кресле — так меня клонит ко сну. В зеркале отражался и экран телевизора. Там шла крутая порнуха. Седеющие мужики беззлобно «петушили» двойной тягой каких-то парней. Среди мужиков я узнал Контура и Угора — лиц, приближенных к Мордану. — Вон того, со сломанным носом, — вставил ремарку Контур, — на их языке «Терминатором» кличут. — Все они со страшными погремухами, — усмехнулся Мордан, — но это до первой отсидки. Еще в КПЗ нарекут вполне безобидно: Томами, Машами, Клавами. — А кто это вам наколол? — внезапно спросил Лепила. Я вздрогнул, раскрыл глаза и теперь уже по-настоящему вздрогнул. Из пыльного зеркала взирала на мир свирепая рожа бывалого зэка. «Не спи!» — предупреждала неровная татуировка на верхних веках припухших глаз. Безобразный шрам тянулся от основания шеи до левого уха и от этого рот кривился в вечной зловещей усмешке. — Вот этого зверя вам кто наколол? — снова спросил Лепила, увидев, что я проснулся. Он любовался моим леопардом.