— Это еще неизвестно, кто кому больше нужен! — отпарировал я мстительно и тоже повесил трубку.

…Реальность опять стерла воспоминания. Пришел Сергей Павлович. Брызжущей энергией массой, вломился в радиорубку:

— Пойдем, вмажем!

Я взял у него три листочка, согнутых вчетверо (надо же, какая секретность!), проставил на них исходящие номера, стал подсчитывать количество слов.

— Что молчишь?

— Не хочу! — огрызнулся я. — Неприятности у меня. Домашние огорчения.

— Я разве тебя призываю нажраться? — возразил капитан. — Посидишь, поддержишь компанию. А то перед вояками неудобно. Они тебя от чистой души приглашали. Ты ведь к их просьбе отнесся с пониманием, по-людски. Кстати, а что случилось?

— «Кстати», отец заболел. И очень серьезно.

— Ну, ты это… не придирайся к словам. Вижу, лететь собираешься. Как сам считаешь, надолго? Хоть бы предупредил. — Мачиталзе задумался. — Вот только в отделе кадров ни тебя, ни меня не поймут.

— Думаю обернуться в три дня, — сказал я, как можно уверенней. В кадрах скажи, что я улетел по заверенной врачом телеграмме.

— Это мысль. А где ее взять?

— Сейчас нарисую. Есть у меня образец.

— Надеюсь, с печатью? — усмехнулся Сергей Павлович.

— Печать по эфиру не передается, — пояснил я. Наличие таковой заверяется начальником смены радиоцентра. Если хочешь, сделаю для тебя копию. Мне не жалко.

— Что значит, «не жалко»? Должен же я иметь на руках подтверждающий документ? Тебе что? — сел да полетел! А я?! Ты хоть представляешь, сколько у меня будет лишних головных болей? С машиной твоей что делать? Выгрузить на причал и оставить в порту?

— Надо же! — вырвалось из меня. — Я об этом даже не думал!

— Думать надо всегда! — Капитан едва не вонзил в потолок указательный палец. Хотел, наверное, выдать какую-нибудь остроту, но во время спохватился.

— Даже когда нечем, — закончил я за него, лихорадочно соображая, как поступить.

— Ладно. Казнить — так казнить, — ухмыльнулся Сергей Павлович. Настроение у него было на ять, не чета моему. — Помогу я тебе с машиной. Поставлю у себя в гараже.

— Нужно же еще растаможить, техпаспорт получить, номера…

— Напишешь доверенность — сделаю. Только и ты постарайся. Разберись со своими проблемами до нашего отхода из Мурманска. Замену тебе просить не хочу. Сработались как-никак. Да и скучно без тебя будет.

— Сейчас напишу! — Я не верил своему счастью.

— И еще, — капитан затоптался в дверях, — гости у меня не простые. Трудно мне одному. Сижу между ними как у попа на исповеди. Ты уж как-нибудь поскорей, а?

Я написал две доверенности. И на машину, и на зарплату. Кто знает, когда получу заработанное, и получу ли вообще? Еще нацарапал короткое письмецо капитану: мол, если что, не поминай лихом, лишние деньги отправь матери, адрес знаешь. Оставил все это в вахтенном журнале радиостанции. Потом взялся за принесенные им телеграммы. Если верить домашним адресам, все три «капитана Немо» были жителями Москвы. Более того — одного и того же микрорайона, что у станции метро «Щелковская». Ну, как в песне поется, «служили три товарища в одном и тем полке». Все как у близнецов, даже отпуск один на всех. Тексты посланий были тоже, как будто написаны под диктовку.

«Бывают цепи случайностей и совпадений, но они не бывают столь непомерной длины», — говорил в таких случаях Виктор Игнатьевич Мушкетов — сослуживец и друг отца. И чаще всего оказывался прав. Этого человека я знаю давно, когда он еще не носил обидную кличку «Момоновец», а был просто «Квадратом». О его подозрительности в конторе ходили легенды. Мушкетов и меня недолюбливал. Я не читал его мыслей, но знаю это наверняка. Тем не менее, этот человек всегда мне помогал. А однажды — спас жизнь. Да и после того разговора с отцом я позвонил опять же, ему. — День добрый, Виктор Игнатьевич! Узнаете голос из преисподней? — А, дьяволенок? Привет, привет! Бьюсь об заклад, опять что-нибудь натворил. Помощь нужна? Мне, вдруг, стало так себя жалко, что я чуть не заплакал. Рассказал ему все, что накипело. И про жену, и про тещу, и про безденежье, и про работу, в части увольнения по тридцать третей статье за прогулы. — Отец, конечно, не одобряет, — уточнил Виктор Игнатьевич, имея в виду мое поведение. — К жене, — говорит, — возвращайся, или помощи от меня никакой! — пояснил я с обидой. — Хе-хе-хе, — старческим тенорком засмеялся Квадрат, — м-да, нештатная ситуация. Я воспарял духом. «Нештатная ситуация» — это четыре заветные цифры, которые нужно набрать, чтобы открыть тайник. — Спасибо! — сказал я с огромным искренним чувством. Хотел было покончить на том разговор, но Мушкетов не вешал трубку. — Теперь по работе. Ты пробовал что-нибудь предпринять? — В «Тралфлот» заходил, — отчитался я. — Сказали, без паспорта моряка ты нам не нужен. Мол, вас, «торгашей» переучивать надо, экипажи у нас сокращенные и ходят только в загранку. — Есть там… в Архангельске… одна маленькая контора, — Квадрат дробил предложения, как будто бы что-то припоминая. — Кажется, она называется «Объединение рыболовецких колхозов»… — У-у-у!!! — вырвалось у меня. — Архангельский РКС! Да об этой конторе у нас говорят только шепотом. Там, если люди не врут, заколачивают такие деньжищи! Куда мне со свиным рылом?! — Хе-хе-хе! — опять засмеялся Мушкетов, — шепотом, говоришь? У них самый главный начальник Федор Иванович Пономарев. Он председатель всего. Не знаю как с кем, а со мною он как раз говорит только шепотом. Хе-хе-хе! Я ему сейчас позвоню, а ты завтра с утра наведайся. И еще… — Слушаю! — я вытянулся как солдат на плацу. — Вольно! — сказал Квадрат. — Это… как его… честно признайся, пьешь? — Как же без этого, — с обидой признался я. — В трезвом виде только о дочке и думаю. А к жене возвратиться гордость не позволяет. Голос Мушкетова потеплел: — Там, это… таблетки в синей коробочке. Они без названия. В общем, с вечера выпьешь одну и будешь спать как убитый. А утром уже — будто заново на свет народился. Можешь взять для себя, но не больше одной упаковки. Сам понимаешь, не для тебя это дело положено, а для серьезной работы. И с деньгами особо не зверствуй. Не более трех бумажек! Результаты доложишь. Последнюю фразу он сказал уже по привычке. Антипохмелин оказался на уровне. С утра даже воду пить не хотелось. Я был у заветных дверей за час до обеда, когда начальство обычно добреет.

За столом восседал типичный совдеповский управленец предпенсионного возраста. Фактурный мужик, властный. В этом кабинете разговаривал только он, остальные молча кивали. — По звонку? — спросил у меня. — Присядьте. И тут же: — Попова ко мне! Зашел кадровик. Почтительно, робко, бочком. Застыл в ожидании слова. — Позвоните в промбазу, — распорядился Пономарев. — Скажете так: Федор Иванович лично интересовался, нужны ли нам начальники радиостанции. И вот, товарищ, какими документами располагает. Тирада мне не понравилась. Я ведь еще не знал, что именно так отдаются приказы, которые не обсуждаются. Полный уныния и скептицизма, я вышел следом за кадровиком. — Ого! — ликовал тот, взяв в руки мой черный диплом. — Радиооператор первого класса! У нас таких мало. Дошли и до трудовой книжки. Настроение у Попова решительно поменялось. — У-у-у! — возвопил он. — Тридцать третья статья! Да Федор Иванович, наверное, не подпишет. Не подпишет — так не подпишет. Я хотел было забрать документы и уйти восвояси. Кадровик прочувствовал этот порыв и, чтобы себя оградить от возможных в таких случаях неприятностей, произнес: — Подождите! Я сейчас напечатаю направление. Вы сами зайдете к Пономареву его подписать. Я, конечно же, ознакомился с текстом, оный гласил: «Настоящим направляем к вам Борина Антона Евгеньевича для работы на судах Мурманской промбазы Архангельского рыбакколхозсоюза в должности начальника радиостанции». Федор Иванович был занят. Беседовал с кем-то по телефону. Но, заметив меня в дверях, сделал приглашающий жест. В руке у него оказался толстенный красный фломастер. По мелованной гладкой бумаге пробежали аршинные буквы: «Пономарев», придавая ей статус официального документа. — Не забудьте поставить печать, — бросил он на прощание. Мой вечерний доклад был выслушан благосклонно. Я был трезв, и насколько возможно, весел. — Будем считать, что полдела сделано, — усмехнулся Квадрат. — Но ты, дьяволенок, не радуйся. Направление — это еще не запись в трудовой книжке. Паспорт не поменял? — Куда мне? Рано еще. — Вот и славненько. Оформление на работу — долгая песня. Я заказал тебе пропуск в наш ведомственный номер. Стены можешь даже не нюхать. Там ничего нет. Энную сумму для поддержки штанов вышлю на главпочтамт до востребования. Пока. И повесил трубку. Мурманск я знал только со стороны моря. Искать улицу Траловую с чемоданом в руке? Для человека флотской профессии это было, мягко говоря, несолидно. А начать я решил оттуда. Поэтому прямо в аэропорту нанял такси. Денежки были. Зеленые американские доллары я заранее поменял на рубли у Маргариты Борисовны — старшего продавца инвалютного магазина. Искомый пункт оказался приземистой деревянной халупой между железной дорогой и главным зданием рыбного порта. Народ по округе бродил плотными толпами. Для меня это были люди особой, доселе не виданной расы. На свободных от буйной растительности участках лица преобладал красный цвет. По улице Траловой стояли вразброс несколько разных контор похожей рыбацкой направленности. Были они столь же унылы и неказисты. На заднем плане, со стороны насыпи, сутулились железные гаражи. Там было особенно многолюдно, так как по кругу ходил стакан. У парадного входа гомонила неровная очередь. Судя по разговорам, давали зарплату. С чемоданом подмышкой, я врезался в эту людскую реку. Она была матерящейся, но податливой. В дверях пришлось поднажать. Кабинет с плохо читаемой надписью «Начальник отдела кадров» был сразу у входа, напротив кассовой амбразуры. На стук отозвались: — Давай, заходи что ли? Человек за столом был похож на актера Михаила Боярского в образе легендарного д’Артаньяна. Столь же порывист и нетерпелив. Подпись Пономарева его впечатлила. Причем настолько, что он посчитал нужным обратиться ко мне на «вы». — У вас… паспорт моряка? — Нет. — Характеристика-рекомендация? — Нет. Человек за столом был озадачен. Так, мол, не договаривались. — Так что же у вас есть?! — спросил он с искренним любопытством. — Тридцать третья статья, — объяснил я, как нечто само собой разумеющееся. «Боярский» надел очки. Пристально посмотрел на меня, подбирая подобающее случаю словесное обозначение своему изумлению, и с чувством сказал: — Ну, вы и жук!