— А если их не услышат? — Мередит заставил себя взглянуть в лицо епископа. — Если их не услышат, тьма вокруг меня еще более сгустится и я не узнаю, то ли позволил себе слишком многое, то ли недостаточно верил. Ваша милость взваливает на меня новый крест.

— У вас сильная спина, друг мой, куда более сильная, чем вы думаете. И вы еще сможете перенести на ней Христа через реку.

Но Мередит словно окаменел, уставившись на залитую солнцем долину, и скоро епископ покинул его, чтобы дать указания садовникам, опрыскивающим апельсиновые деревья.

Наступил момент, которого Мередит давно страшился, хотя и не осознавал до конца, момент, когда предельно ясно высветились суровые последствия верования во всемогущество господа нашего.

Человек, рожденный в лоне церкви, находил утешение в ее логике. Ее основы легки для понимания. Ее силлогизмы покоятся один на другом, словно кирпичи выстроенного на совесть дома. Ее порядки строги, но и при них можно чувствовать себя свободно, как пристало члену хорошо воспитанной семьи. Ее обещания ободряли. И, подчиняясь логике и порядкам церкви, человек не мог сойти с пути, ведущего к спасению души. Сложные, ужасающие взаимоотношения создателя и его создания сводились к формуле веры и нормам поведения.

Для священников, монахов и монахинь логика церкви более педантична, порядки более строги, но неизмеримо больше и гарантии безопасности души и тела. Поэтому, если человек полностью отдавался воле божьей, выраженной через волю церкви, он мог жить и умереть в мире как капустой, так и святым.

Блейз Мередит по характеру был конформистом. Всю жизнь он придерживался правил, всех правил, кроме одного, заключающегося в том, что рано или поздно ему придется переступить через обычаи и условности, чтобы вступить в прямые отношения со своими ближними и своим богом. Отношения любви в смысле, в каком понимает ее церковь. Любить — значит отдать все без остатка. И любовь являла собой как капитуляцию тел в момент их слияния в постели, так и капитуляцию души в смертный миг, миг воссоединения человека и бога.

Никогда в жизни Блейз Мередит никому ничего не отдавал. Он не просил для себя каких-либо благ, потому что обратиться за помощью все равно что пожертвовать гордостью и независимостью. И теперь, как бы это ни называлось, не мог заставить себя просить милости у бога, в которого он верил, которому, согласно тому же вероучению, приходился сыном.

Тут таилась причина его ужаса. Не смирившись, он навеки оставался таким, каким был теперь: одиноким, опустошенным, лишенным друзей.

Орелио, епископ Валенты, сидел в прохладном кабинете и писал письма. Он не любил этого занятия. Опытный дипломат, он прекрасно понимал, что раз написанное уже не возьмешь назад. Немало бедолаг были обвинены в ереси за плохое знание грамматики и излишнюю откровенность.

Поэтому в официальной переписке епископ выработал определенные принципы, которых неукоснительно придерживался. Послания к местным священникам он щедро сдабривал южной риторикой, а в Рим — ученым многословием. Друзья епископа посмеивались над его хитростью. Малознакомые люди, даже такие умницы, как Маротта, принимали его совсем за другого, считали провинциалом, который может принести пользу где-нибудь в захолустье, но не в центре христианского мира. Именно к этому и стремился Орелио. Слишком многих выдергивали в Рим, едва они начинали наводить порядок в своей епархии. Так Ватикан зачастую наказывал непокорных: с епископом, имеющим епархию, приходилось считаться — в Святом городе он становился мелкой сошкой.

Но в тот день Орелио писал личные письма. Анне-Луизе де Санктис он написал:

«…Я очень благодарен вам за любезное предложение пригласить монсеньора Мередита в свой дом на время его пребывания в Джимелло Миноре. Мы, священники, часто становимся обузой для нашей паствы, но я уверен, что в монсеньоре Мередите вы найдете приятного и остроумного собеседника. Он больной человек и, к сожалению, скоро умрет, и ваше содействие ему я буду рассматривать как личное одолжение…»

Письмо доктору Альдо Мейеру звучало иначе:

«…Монсеньор Мередит — чуткий и отзывчивый человек, которого я полюбил, как брата. Перед ним поставлена нелегкая задача — провести расследование по делу Джакомо Нероне, и надеюсь, что вы поможете ему, введя его в курс местных событий. Вы не принадлежите к католической вере и, возможно, предпочтете не вмешиваться в это деликатное дело. Позвольте вас уверить, что ни монсеньор Мередит, ни я не собираемся докучать вам расспросами.

Я, однако, хочу попросить вас о личном одолжении. Монсеньор Мередит тяжело болен. У него карцинома, и дни его сочтены. Он очень сдержан, как все англичане, и мужествен, но я не хочу, чтобы он перегружал себя работой и терпел боль больше, чем это необходимо.

Я буду рад, если на время его пребывания в Джимелло Миноре вы согласитесь стать его лечащим врачом и присмотреть за ним. Я обеспечу вас всеми необходимыми лекарствами и оплачу счета за консультацию и лечение.

Я очень рассчитываю на ваше милосердие и профессиональное мастерство…»

Труднее всего далось ему третье письмо. И епископ долго ходил по кабинету, прежде чем сел за стол и написал адрес.

«Преподобному дону Ансельмо Бенинказа,

священнику церкви Мадонны семи страстей.

Джимелло Миноре.

Епархия Валента.

Дорогой святой отец!

Мы пишем, чтобы сообщить вам о приезде в ваш приход монсеньора Блейза Мередита, аудитора священной конгрегации ритуалов, назначенного защитником веры в расследовании о приобщении к лику блаженных слуги божьего Джакомо Нероне. Мы убедительно просим вас радушно встретить его и оказывать всяческое содействие в выполнении порученного ему дела.

Зная о вашей бедности и скромности вашего жилища, мы приняли приглашение графини де Санктис, и во время пребывания в Джимелло шоре монсеньор Мередит будет жить в ее доме. Мы полагаем, однако, что это обстоятельство ни в коей мере не помешает вам принять его учтиво, как брата-священника.

По поступающим сведениям, преподобный отец, нам давно известно о падении нравов в вашем приходе и о подробностях вашей личной жизни, дискредитирующих церковь. Разговоры об этом не в малой степени порождены вашей долгой связью с вдовой Розой Бензоин, которая выдает себя за вашу экономку.

Обычно такая связь не оставляет нам ничего другого, как начать против вас канонический процесс, но пока мы не прибегли к этой крайней мере в надежде, что бог поможет вам увидеть свою ошибку и исправить ее, чтобы оставшиеся отпущенные вам годы вы могли провести в раскаянии и с чувством собственного достоинства, являя пример для подражания своей пастве.

Учитывая ваш преклонный возраст, ваши отношения с этой женщиной, возможно, потеряли свою плотскую сущность. В таком случае мы могли бы разрешить вам оставить ее у себя на службе. Но подобная мягкость с нашей стороны не освобождает вас от моральной обязанности загладить свое скандальное поведение и с удвоенной энергией посвятить себя заботам о ваших прихожанах.

Мы полагаем, что присутствие приезжего священника в вашем приходе даст вам возможность посоветоваться с ним и облегчить вашу совесть.

Мы долго терпели и заботились о вас, как о нашем сыне во Христе, но мы не можем оставить без внимания вверенные вам души. Нельзя чрезмерно искушать господа нашего. Вы уже старик, и времени остается все меньше и меньше.

Мы каждодневно поминаем вас в молитвах и хвалим вас покровительнице вашей церкви Мадонне страстей.

Ваш брат во Христе,

Орелио +

Епископ Валенты».

Он отложил перо и долго сидел, глядя на плотный, густо исписанный лист бумаги.

В отце Ансельмо, как в капле воды, отразились все пороки средиземноморской церкви. Он не был исключением. Наоборот, на юге такие священники стали типичными, да и на севере Италии встречались довольно часто. В масштабе епархии это был лишь постыдный факт: церковь зиждилась на идее греха и ее первейший принцип состоял в том, что ряса не превращает человека в монаха, а тонзура не делает из него священника. Но в национальном масштабе, в государстве, где католицизм занимал главенствующие позиции, подобная ситуация свидетельствовала о серьезных недостатках, указывала на необходимость серьезных реформ.