Госпожа Дина перевела дыхание.

— Ну еще бы! Где уж отказать этаким красивым глазкам! Будто я не приметила, как она на тебя зыркнула! А ты и растаял! Это ради меня ты ни на что не способен! А так… Давайте, стелите себе в хлеву — соломы хватит! Будто во всем Вифлееме один только хлев — наш! У Симона им и охапки соломы не дали бы! Его жена такого поведения от своего мужа не потерпела бы! Это я, тряпка, молчу — слово поперек молвить боюсь!

Старый Иссахар отвернулся к стене. «В чем-то она, конечно, права, — предположил муж госпожи Дины. — Но поднимать столько шума из-за такой мелочи!»

— Чужаков пускать в дом! — рассуждала исполненная праведного гнева женщина. — А кто их знает, что они за люди! Теперь я всю ночь глаз не сомкну! А тебе все равно! Для чужих ты на все готов, а для меня?! Хоть бы разочек подумал о своей больной несчастной жене! А утром мне еще после них прибираться! Плотник, видите ли! Плотники у себя дома работают, а не шляются по дорогам! И почему только все шишки на меня валятся! Да слышишь ли, Иссахар?!

Но Иссахар выдерживал характер и притворялся крепко спящим.

— Пресвятая Дева Мария! — вздохнула госпожа Дина. — Что у меня за жизнь! Вот хоть бы сейчас: мне забота на целую ночь, а этот храпит себе! Давайте, все выносите из дома!.. И как я только терплю?!

Она замолкла, и теперь только старый Иссахар старательно похрапывал в темноте.

Около полуночи его разбудил сдавленный женский стон. Ох, да это же в хлеву! Лишь бы Дина не проснулась! А то опять как заведет свои причитания!

Он лежал неподвижно и снова притворялся спящим.

Спустя немного времени долетел новый стон. «Господи, смилуйся! Лишь бы Дина не проснулась!» — трепетно молился Иссахар, но вдруг почувствовал, что жена рядом с ним пошевелилась, приподнялась и напряженно вслушалась. «Худо!» — подумал опечаленный старик, но на всякий случай остался неподвижен.

Госпожа Дина бесшумно встала, завернулась в одеяло и вышла во двор. «Выгонит их! — Иссахар ощущал полную беспомощность. — Не буду я мешаться, пусть делает, что хочет!..»

Прошло несколько странно долгих и тихих минут. Осторожно ступая, возвратилась госпожа Дина. Иссахару почудилось, будто затрещали сучья, но он твердо решил не шевелиться! Может, Дине зябко стало, вот она и разводит огонь.

Снова Дина тихонько скрылась. Иссахар приоткрыл глаза и увидел разведенный в очаге огонь и воду в котелке. «Это еще к чему!» — подумал он и… уснул!

Когда старик снова проснулся, госпожа Дина как раз выносила во двор котелок с горячей водой. Двигалась она как-то по-особенному: важно и торжественно.

Удивленный Иссахар поднялся и начал одеваться. «Надо бы глянуть, что там делается!» — энергично сказал он себе, но в дверях снова столкнулся с Диной.

«И чего это она носится взад-вперед!» — старика охватила досада на жену.

— Ты куда? Нечего там делать зевакам! — и госпожа Дина побежала обратно во двор, прихватив какие-то куски полотка.

Однако уже на самом пороге все же соизволила обернуться к мужу:

— Ложись! — голос ее звучал строго. — Ложись… и не лезь, куда не следует, слышишь?!

Старый Иссахар потащился следом за ней. Во дворе он направился прямиком к беспомощно застывшей перед хлевом мужской фигуре.

— Эхе! — успокоительно забормотал старик. — Выгнали тебя? Знаешь, Иосиф, эти бабы…

И, оставляя в стороне унизительную тему мужской беспомощности, он указал на небо:

— Гляди, над самым домом-то какая звезда! Видал ты когда-нибудь такую звезду?!

Артур Шницлер

ТРИ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ

Перевод Е. Факторовича

ад головой — небесная голубизна, утро свежее, душистое, и юноша идет навстречу колеблющимся в рассветной дымке горам, ощущая, как его сердце радостно бьется на одной волне со всем пульсирующим миром. Свободно, безо всякой опаски странствовал он долгие часы по открытой равнине, пока вдруг, на одной опушке леса со всех сторон, то ли из далекого далека, то ли совсем рядом, не понять откуда прозвучал голос:

— Если ты не хочешь совершить убийства, юноша, не входи в этот лес!

Юноша остановился, пораженный, огляделся окрест, но не увидел ни одного живого существа и понял, что это к нему обратился дух. Он был смел, и последовать столь темному призыву показалось ему нелепым; чуть замедлив шаг, он продолжал свой путь, но все чувства его были насторожены: надо своевременно распознать врага, зачем-то предостерегшего его. Однако никто юноше не встретился, не расслышал он и подозрительных шорохов; никем не потревоженный, он вскоре вышел из-под тёмной сени деревьев на свет дня.

Присев отдохнуть в тени могучих ветвей последнего дерева, обратил свой взгляд туда, где за широкой долиной высились горы, и различил строгие очертания их вершины, достичь которой он поставил своей высокой целью. Но только стоило юноше подняться, как вновь раздался тот самый голос, и звучал он со всех сторон, и из далекого далека и совсем рядом, но на сей раз он звучал более проникновенно, чем в первый раз.

— Не переходи этой долины, юноша, если не желаешь навлечь беды на свою родину.

Прислушаться к этому новому предупреждению юноше не позволила гордость, более того, он посмеялся над этими грозными словами, якобы таившими в себе некий смысл, и поспешил вперед, сам не зная, что ускоряет его шаги — то ли нетерпение, то ли беспокойство.

Влажный вечерний туман опустился на долину, когда он добрался до каменной гряды, вершину которой собрался покорить. Но едва он ступил ногой на повлажневший камень, как вновь совершенно непостижимо откуда — из далека далекого или совсем рядом — однако куда более грозно, чем прежде, прозвучал голос:

— Ни шагу дальше, юноша, если не хочешь погибнуть!

Юноша рассмеялся громко, даже слишком громко, и, не испытывая никаких сомнений, не торопясь двинулся к своей цели. Чем круче вилась вверх тропинка, тем свободнее ему дышалось. И вот гордая вершина покорилась ему, прощальные лучи уходящего дня осветили его чело.

— Итак, я стою здесь! — воскликнул он чистым голосом. — Если ты испытывал меня, добрый или злой дух, я твое испытание выдержал. Никакое убийство не отяготило души моей, далеко внизу отходит ко сну моя любимая родина, и я жив. Кто ты бы ни был, я сильнее тебя, потому что словам твоим не поверил и оказался прав.

Словно раскаты грома, отраженные самыми далекими скалами, накатывались на него слова:

— О, юноша, ты заблуждаешься!

Громовая сила этих слов бросила путника ниц. о он сразу вытянулся во весь рост на узенькой площадке вершины, будто только и хотел, что отдохнуть здесь. Скривив в ухмылке утолки губ, юноша проговорил, как бы обращаясь к самому себе:

— Выходит, я действительно совершил убийство, и даже не заметил этого.

Вокруг загремело:

— Ты совершил необдуманный шаг и раздавил червя.

Юноша равнодушно сказал в ответ:

— Значит ко мне обращался не добрый и не злой дух, а дух-насмешник. Не ведал я, что над нами, смертными, проплывают в воздух ах и такие существа!

Из тусклой сумеречной высоты недобро громыхнуло:

— Так ты уже не тот, который сегодня утром ощущал, что твоё сердце бьется на одной волне со всем пульсирующим миром, раз тебе кажется ничтожной жизнь, радость и тоска которой не находят отзвука в твоей немой душе?

— Вот ты о чем? — ответил юноша, наморщив лоб. — Тогда я виновен сто- и тысячекратно, подобно остальным смертным, чьи шаги невольно уничтожают все вновь и вновь мелкую тварь, не желая ей никакого зла.

— Но об этой твари ты был предупрежден. А известно ли тебе, для чего предназначался этот червь в бесконечном беге времени и событий? Опустив голову, юноша проговорил:

— Я не знаю и не могу этого знать, а посему с прискорбием признаю, что во время моей прогулки по лесу среди иных прочих совершил именно то убийство, предотвратить которое ты желал. Но как я умудрился, идя долиной, причинить зло моей родине — вот это мне воистину любопытно услышать.