На третью ночь, к двенадцати часам, совсем невмоготу ей стало терпеть боль, и Симби принялась корить себя: «Ах, послушайся я материнского совета, не пришлось бы узнать горести и муки, все это миновало бы меня».

И вот чудо: не успела она произнести эти слова, как увидела вдалеке змею. В мгновение ока змея превратилась в гнома, и он подошел к ней. Симби даже не знала, что змея, которую она в тот день вызволила из ямы, вовсе и не змея, а гном.

— Ты попала в большую беду, — сказал гном, — и я пришел выполнить свою клятву. Я ничего не обещал тогда из-за охотника: он ведь и навлек на тебя это несчастье. Помнишь, как ты вызволила его из ямы?

— Помню, — тихо ответила Симби.

— А теперь он хочет погубить тебя. Так вот, на, возьми порошок джу-джу — он оживляет мертвых. Когда пробьет час ночи, дочь короля внезапно умрет. А ты, как услышишь, что королевская семья оплакивает ее, скажи кому-нибудь поблизости, что можешь оживить покойницу, если король велит принести тебе голову охотника, который к тому же и доносчик.

А когда принесут голову охотника, смешай порошок джу-джу с его кровью и натри этой смесью веки королевской дочери. И она в тот же миг оживет, поверь моему слову. А тебя, спасительницу, король-отец не станет карать и выпустит на свободу.

Ведь это единственный в городе охотник, который к тому же и доносчик, а тебе такой и нужен для оживления королевской дочери. Король велит отрубить ему голову и принести ее тебе.

Сказав это, гном протянул Симби порошок джу-джу, погладил ее по голове и исчез. И только он ее погладил, как Симби почувствовала себя крепче прежнего: боль как рукой сняло, и раны зажили.

И верно, в час ночи Симби услышала плач, доносившийся из королевского дворца. Она спросила у прохожего, почему там плачут, и он ответил:

— Дочь короля померла.

— И долго болела?

— Совсем не болела, — печально ответил прохожий.

— Если король добудет голову охотника, который к тому же и доносчик, я берусь оживить покойницу; есть у меня такое средство.

— Неужто? — удивился человек.

— Да.

Он тотчас бегом во дворец и повторил слово в слово все, что сказала Симби. Король опрометью выскочил из дворца. Захлебываясь, спросил Симби, правду ли она сказала. Симби подтвердила, что правду. Тогда он развязал веревку, взял ее ласково за левую руку и повел в комнату, где лежало тело дочери, убранное для погребения.

Советникам тотчас же был отдан приказ напечатать объявление: разыскивается такой-то охотник. Они развесили эти объявления на всех домах и деревьях.

Через час после того, как вывесили объявление, какой-то человек прочитал его и явился к королю напомнить об охотнике, который донес, что сокровища — в комнате Симби.

Король послал четырех стражников отрубить охотнику голову. Когда голову принесли, Симби смешала его кровь с порошком джу-джу и смазала этой смесью веки королевской дочери. И случилось чудо: покойница в то же мгновение ожила.

Король на радостях отпустил Симби на волю. И она, счастливая, вернулась к себе домой.

Охотник хотел, чтобы король убил Симби, и за это сам поплатился жизнью.

Симби и ее подруги жили хорошо и совсем позабыли о прошлых невзгодах.

Но Бако-двойняшка продолжала воровать: то козла у кого украдет, то барана, то петуха, то еще что. Подруги совестили ее, но она и слушать не хотела. И объясняла все тем, что, мол, ее сестра тоже ворует кур, коз, овец и прочее у себя дома. Жители города видели, что скота и птицы с каждым днем пропадает все больше, но никто не мог понять почему.

У старухи, хозяйки дома, где они жили, была наседка с шестью цыплятами, и как только Бако завидела эту наседку, она решила украсть ее.

Однажды вечером, через несколько дней после того, как Симби спаслась от смерти, старуха хозяйка куда-то отлучилась. Бако тут же пошла во двор, где хозяйская курица с цыплятами копалась в земле, выискивая пищу. Огляделась Бако — никого кругом нет. Тогда она стала кидать зерна на дорожку, что вела в ее комнату. А как увидела, что курица жадно набросилась на зерно, спряталась за дверью.

Куры клевали-клевали и незаметно вошли в комнату; тут Бако захлопнула дверь, и наседка с цыплятами оказалась в ловушке.

Она сразу же поймала их и зарезала. Потом зажарила и спрятала, чтобы съесть ночью. Конечно, никто и не заметил ее проделки.

Через два часа возвратилась старуха. Она очень удивилась, когда не нашла наседки с цыплятами. В это время они обычно спали в курятнике; она поплелась искать их, но так и не смогла найти. И запричитала горестно:

— Если моя курочка с шестью цыплятами забрела по ошибке к кому в дом, сделайте милость, скажите: я приду и заберу их.

Но никто не ответил, ведь ни соседи, ни подруги Бако ничего не знали о курице, а сама Бако сидела перед домом и смотрела на старуху. Она даже сочувствовала ей, точно не сама украла курицу, и тоже проклинала вора:

— Чтоб его разорвало, этого негодяя; он ведь видел, что ты больная и старая, и все же стащил твою наседку с цыплятами. Как же ты теперь прокормишься?

Наконец бедная старуха поняла, что наседку с цыплятами ей не найти, кто-то, видно, украл их, и начала громко клясть вора:

— Кто б ни своровал мою курицу, пусть завтра же утром превратится в эту самую курицу. И пусть все увидят его в оперении моей курочки, и шесть цыплят пусть всюду ходят за ним. Если есть на свете всемогущий богато мое заклятие исполнится.

Придя домой, старуха еще долго горевала по украденной курице, словно по умершему, ведь кормильцев у нее не было: только и оставалось, что эта курица.

И — хотите верьте, хотите нет! — после того как она прокляла вора, еще до свету — к пяти часам — голова Бако уж превратилась в петушиную — с огромным гребешком и огромным длинным клювом. Таких и петухов-то не бывает! Руки, ноги, спина и грудь Бако заросли густым, мягким, крепким пером — тем самым, который она выщипала у курицы.

Даже медное кольцо, которое старуха надела своей курице на левую лапку, чтобы отличать ее от чужих, тоже оказалось на левой ноге Бако. А плечи и руки превратились в большие крылья — точь-в-точь, как у курицы.

Так исполнилось старухино заклятие: уже к пяти часам утра Бако непрестанно кукарекала, да так громко и звонко, как ни один петух. Ее крик то и дело доносился из темного угла, где она пряталась, чтобы скрыть от всех свое страшное обличье; но поначалу, разумеется, никто и внимания не обратил, что это из ее комнаты доносится кукареканье.

Но в восемь часов девушки заметили, что Бако не показывается, а в ее комнате слышен петушиный крик; тогда Симби взломала дверь и вошла внутрь. Но лишь увидела Бако в ее страшном обличье — как ошпаренная выскочила обратно на веранду. И так была ошарашена, что просто не знала, как поступить; выбежала на улицу и начала громко скликать всех соседей.

В один миг сбежалась уйма народу; несколько смельчаков вошли в комнату Бако и, едва глянув на огромного петуха, перепугались до смерти. Все же они выволокли Бако на улицу. При виде такого чудища все попятились:

— Ну и страсти! В жизни не видывали ничего подобного.

Народ еще не надивился, а уж новость разнеслась по всему городу и достигла ушей самого короля: такие вести летят быстрее, чем ветер. Не прошло и двух-трех минут, как явилась королевская стража: король велел привести во дворец девицу, что превратилась в петуха.

И — какой ужас! — всю дорогу, пока ее вели во дворец, шесть цыплят, которых она зарезала и зажарила вместе с наседкой, бежали за ней следом и все время пищали, словно она была их матерью, а не оборотнем.

Только она появилась на главной площади, как все жители города столпились вокруг, и каждый старался протиснуться поближе, чтоб хоть одним глазком взглянуть на нее. И вот ведь что: стоило Бако завидеть курицу, как она тотчас начинала ухаживать за ней совсем по-петушиному.

Привели ее во дворец, к королю, а Симби и подружки встали позади; они ждали, что решит король: не бросать же Бако в беде.