Исмагилов с Петуховым в это время дошли до реки. Оба берега были тихими. Солдаты принялись рвать камыш и вязать из него плот, на котором можно было бы переправить носилки. Переправляться решили, как стемнеет.

Они рвали камыш и прислушивались. Никто не стрелял в этот час. Но Петухов с Исмагиловым знали, что выстрелы скоро загремят.

Исмагилов не выдержал напряжённого ожидания, спросил товарища:

– Что же не стреляют?

И как только он спросил, там, откуда ушли они, громыхнул пушечный выстрел. Почти без промежутка ухнул взрыв снаряда. А после этих двух грозных ударов до реки донеслась долгая пулемётная дробь. Потом вернулась прежняя тишина. И как-то сразу пришла ночь.

Солдаты разделись, сложили пожитки в ногах у Тимофеева, поплыли в тёплой, как парное молоко, воде. Скоро плот с носилками пристал к своему берегу. К такому берегу, где была рота Исмагилова и Петухова, где был госпиталь с врачами, медицинскими сестрами, санитарами, с хорошими лекарствами, с белыми бинтами и мягкой ватой.

Петухов медлил браться за носилки, о чём-то думал. И вдруг он радостно зашептал Исмагилову:

– А ведь жив танкист наш! Почему взрыв снаряда был сразу за пушечным выстрелом? Это немцы подвезли пушку и с близкого расстояния ударили по повозке, приняв её за танкетку. А танкист сбоку ударил по артиллеристам из пулемёта. Очередь-то была длинная, он целую ленту выпустил… Точно тебе говорю, жив танкист! Ведь после пулемёта всё стихло – ни автоматного выстрела, ни взрыва гранаты. Некому было стрелять в танкиста.

Всю войну Петухов, Исмагилов и Тимофеев – он поправился после раны – при первой возможности ходили к танкистам, всё надеялись увидать среди них своего товарища. Но не увидали. Война-то шла на огромном пространстве.

Солдат Тимофей Потапов был артиллеристом. Если говорить точнее, подносчиком снарядов. Снаряды лежат поодаль от пушки, в ровике. Когда начинается стрельба, подносчик берёт снаряд, несёт его к пушке, там передаёт другому солдату – заряжающему и сам бежит за новым снарядом.

Батарея, в которой служил Тимофей Потапов, стояла на окраине Ленинграда. Фашисты со всех сторон окружили город. Каждый день стреляли по нему. А наши артиллеристы не давали фашистам стрелять. Только фашисты открывали огонь по городу, наши начинали бить по фашистским пушкам. Немецкие артиллеристы убегали в укрытия, и пушки их замолкали.

Это написать просто: "Пушки замолкали". Чтобы разогнать фашистов по окопам, нужно было немало отваги и тяжёлой воинской работы.

Вечером б ноября, накануне праздника Октябрьской революции, на фронте установилась тишина. Враг не стрелял. Не стреляли и мы. Тимофей Потапов и его товарищи поспешили в свой блиндаж отдохнуть. У пушек остались только часовые.

Командир батареи, проверив часовых, спустился в блиндаж к артиллеристам и приказал всем спать.

– Завтра праздник, – сказал он, – самый большой наш праздник. Фашисты, конечно, постараются испортить этот день ленинградцам. Они и не стреляют сейчас потому, что заняты подвозом снарядов, да и пушек ещё подвезут. Но мы должны сделать так, чтобы враг не стрелял по городу. Каждому придётся работать за двоих. Поэтому все ложитесь спать. Копите силы к завтрашнему дню.

Солдаты легли на земляных нарах. Укрылись шинелями. Погасили коптилку. Но не спалось им. Вспомнилось, каким хорошим был этот праздник в мирное время. Один солдат, оказалось, умел играть на флейте. Он рассказал, как играл вместе с оркестром праздничные марши. Другой был до войны электромонтёром, он устраивал в торжественные дни иллюминацию – это очень сложно – украсить город огнями… Все солдаты по очереди рассказывали о демонстрациях, о праздничных обедах, гуляньях. Только молчал Тимофей Потапов.

– У тебя праздников, что ли, не было? – спросили его товарищи. – Или ты уснул уже?

– Нет, не уснул, – сказал Тимофей Потапов, – праздников у меня не было. Беспраздничный я.

– Тимофей беспраздничный! – засмеялись солдаты. – Как же может быть такое?

– Может, – ответил Тимофей Потапов. – Я ведь пекарь. Когда вы на демонстрацию ходили, я для вас пёк булки. Вы думаете, на ваш стол в праздник булки с неба падали? Вот этими руками я и тесто месил, и противни в печь ставил.

В темноте не было видно рук пекаря. Но все и так знали, что руки у него сильные, а сам он большой и добрый.

– Испеки нам к празднику по бараночке на брата, – сказал кто-то, – есть ужасно хочется…

– Правду сказать, я свою пекарню каждый раз во сне вижу, – проговорил Тимофей Потапов. – И всё хочу я взять буханку хлеба, и беру её, и отламываю, а как донесу кусок до рта, начинается какой-нибудь другой сон, без продовольствия… Давайте-ка лучше спать. День завтра праздничный. Нам с утра на работу.

Так солдаты и уснули.

Чуть забрезжил рассвет, как артиллеристы были у пушек. Из-за домов появился аэростат. Он был похож на сонного кита, большой, зеленоватый. Аэростат немного покачался над крышами, потом, будто стряхнул с себя сон, быстро пошёл вверх. На нём поднимался наблюдатель – смотреть, откуда будут стрелять немцы.

Уже совсем было светло. Но немцы не стреляли.

– Ждут, – сказал комбат артиллеристам. – Ждут, когда ленинградцы из домов на улицы выйдут. – Ну и мы подождём…

– Началось! – вдруг крикнул комбат, прижимаясь в своём окопчике к телефону.

И без предупреждения все поняли: началось. На немецкой стороне загрохали орудийные выстрелы. В вышине, над головами наших артиллеристов, понеслись к городу снаряды.

Тимофей Потапов стоял в ровике. Он ждал, когда старший артиллерийский командир по телефону сообщит комбату местонахождение немецкой батареи. Тогда даст приказ комбат. И начнётся работа – только поспевай. Надо будет так молотить фашистов, чтобы они не выдержали и полезли в укрытия…

Тимофей Потапов бегал от ровика к пушке, от пушки к ровику. Носил снаряды, отдавал их заряжающему. После выстрела пушка тяжело подпрыгивала на месте, и из неё со звоном вылетала пустая гильза. Работа у артиллеристов шла споро.

Они не успели устать ещё, когда комбат приказал прекратить огонь.

– По городу немцы уже не стреляют, – сказал комбат, и в голосе его была радость. Он стоял в окопчике, прижимая к уху телефонную трубку. – Но теперь держись, ребята! Сейчас фашисты придут в себя, вылезут из укрытий и ударят в нас. Что думает фашистский командир? Он думает вот что: сначала уничтожу русскую батарею. Чтобы не мешала стрелять по городу. Вот что он думает.

Немецкие снаряды упали на батарею не так густо, как ожидалось. Значит, наши артиллеристы разбили несколько вражеских орудий. От такой удачи все работали у пушек очень хорошо, без страха. А опасность была кругом. То тут, то там грохотали взрывы, взлетала земляная пыль, осколки свистели и со звоном ударялись в станины пушек. К Тимофею Потапову эти страшные звуки доносились словно издалека, он почти не слышал их, потому что все его чувства были сосредоточены на исполнении команд комбата.

Всё шло хорошо. Но вдруг заряжающий не взял снаряд. Он посмотрел на Тимофея Потапова так, словно просил прощения, потом зажал руками живот и медленно повалился на бок.

– Санитара к третьему орудию! – выкрикнул что было сил Тимофей Потапов и сам вложил снаряд в пушку.

Теперь Тимофей Потапов работал за двоих: за себя и заряжающего. От ровика к пушке, от пушки к ровику бегал он, но бегал быстрее, выкраивал секунды, нужные для заряжания пушки.

Непривычная команда: "Все к шестому орудию!" – остановила Тимофея Потапова. И он побежал к шестому орудию, хотя не представлял себе в эту минуту дела более важного, чем носить снаряды.

Шестое орудие лежало на боку. Вражеский снаряд угодил под самое колесо и, взорвавшись, свалил пушку. При этом оглушило командира орудия, наводчика и заряжающего. Все трое ничего не слышали – ни человеческих голосов, ни грохота войны. Тимофей Потапов, трое контуженных, все остальные батарейцы и сам комбат навалились на пушку и страшным напряжением сил подняли её. Батарея в полном составе – все девять пушек – продолжала бой. Она стреляла по врагу так же часто, как стреляла в самом начале.